С широко раскрытыми глазами дошел он до булочной, купил хлеба и пустился, было, в обратный путь, когда его вдруг окружили старшие мальчишки.
Первоначально он подумал, что это игра. Но потом увидел в их руках тлеющие жгуты, которыми они поджигали хлопушки. Неожиданно у его ног раздался оглушительный взрыв и его охватил страх. Мальчишки стояли вокруг него сплошным кольцом и не выпускали из круга рвущихся красно-желтых огней. Он попытался закричать, но его голос потонул в несмолкаемом реве взрывов и захлебнулся в пороховом дыму. Где-то высоко над собой он услыхал голос матери, кричавшей «Генри! Отстаньте от него! Генри!» Отец вылетел из парадного и в дикой ярости схватил первого попавшегося мальчишку. Толкнул его так, что тот растянулся на тротуаре. Затем схватил сына на руки и взбежал с ним по лестнице в квартиру. Хэнк с такой силой сжимал буханку хлеба, что превратил ее в бесформенный комок.
– Мне не надо было посылать его, а тебе слушать этот проклятый футбол, – сказала мать. – Я ведь знала, что сегодня ему не следует выходить на улицу. Я не должна была посылать его туда.
– Ничего, ничего, все в порядке. Они ничего ему не сделали, – ответил отец.
Возможно, что они действительно ничего ему не сделали, но с того дня он стал заикаться и не мог избавиться от этого до одиннадцати лет. Да и потом, в юности, это еще долго сказывалось. Как только что-нибудь его расстраивало, он снова начинал заикаться и вспоминать тот день четвертого июля в Гарлеме, с этими дьявольскими взрывами петард и хлопушек у его ног и над головой.
Он поднялся на четвертый этаж и угрюмо улыбнулся, увидев на двери квартиры Мери Ди Паче сетку для молочных бутылок, снабженную специальным замком. Значит в Гарлеме по-прежнему воруют молоко. Люди создают искусственные спутники Земли, запускают ракеты на Луну, изобретают межконтинентальные баллистические снаряды, способные разрушить целые города, а в Гарлеме по-прежнему воруют молоко, если не обзавестись специальной сеткой. Вздохнув, постучал в дверь.
– Хэнк? – раздался ее голос.
– Да.
Дверь открылась.
– Здравствуй, Хэнк, – с улыбкой сказала Мери.
На ней был коричневый полотняный костюм, под расстегнутым жакетом виднелась белая блузка. Рыжий локон выбился на щеку. Хэнк решил, что она только что вернулась домой и едва успела снять шляпу. В ее глазах была усталось, уголки рта утомленно опустились – результат напряжения последних нескольких дней. И все же Хэнк почувствовал, что она, как это свойственно женщинам, уже успела преодолеть первоначальный ужас и потрясение и с удивительной стойкостью готовилась встретить то, что ждало ее впереди. В ее глазах – он знал этот взгляд, потому что часто видел его на лице Карин, – появилось выражение силы, достоинства и решимости. Это выражение даже испугало его – в нем было что-то от взгляда тигрицы, охраняющей вход в логово, где скрыты ее тигрята.
– Входи, Хэнк, – сказала она. – Я только что вернулась. Разговаривала с адвокатами Дэнни.
Когда он переступил порог, добавила:
– На этот раз не будет никаких сцен. Я обещаю.
Он последовал за ней по короткому коридору мимо раскрытой двери ванной в гостиную с обстановкой, несомненно, купленной в магазине на Третьей авеню. В углу на столике стоял телевизор.
– Присаживайся, Хэнк, – сказала Мери. – Тут не так душно. Окно в спальной открыто и от сквозняка легче дышать.
– Спасибо, – сказал он и сел на диван. На мгновение воцарилось неловкое молчание. Потом он сказал: – У тебя хорошенькая квартирка, Мери.
– Не надо, Хэнк, – ответила она. – Мы ведь переехали сюда с Лонг-Айленда. Так что я знаю, что такое хорошо.
– Почему вы вернулись в Гарлем, Мери? – спросил он.
– Был сокращен объем производства и Джонни потерял место. У нас были кое-какие сбережения и мы могли бы оставить за собой тот дом, но один из наших друзей как раз открывал обувной магазин в Гарлеме. Он предложил Джонни стать его компаньоном. Джонни решил, что нам следует согласиться. Да и я тоже тогда подумала, что так будет лучше. – Она покачала головой. – Если бы мы только знали, если бы мы только могли предвидеть... – Она оборвала фразу и замолчала.
Хэнк смотрел на нее и думал, что быть может она еще не справилась с первоначальным потрясением. Вдруг Мери подняла голову, их взгляды встретились. Они долго смотрели друг другу в глаза через пропасти прошедших лет, и оба молчали. Потом, после какой-то внутренней борьбы, Мери сказала:
– Не хочешь чего-нибудь выпить?
– Мне не хочется тебя затруднять. Я пришел только...
– Мне немножко стыдно, Хэнк, – сказала она, опуская глаза. – Стыдно за мое тогдашнее поведение. Мне хотелось бы...
– При сложившихся обстоятельствах...
– Да, да, я знаю, но все же... – Она снова посмотрела ему прямо в глаза. – Словом, я хочу перед тобой извиниться.
– Оставь, Мери, право же...
– Видишь, милый, ведь и в голову не придет, что с тобой может случиться что-нибудь подобное. Читаешь об этом все время в газетах, но это ничего не значит. И вдруг это случается с тобой, с твоей семьей. С тобой... Нужно время, чтобы осознать это. Так что, пожалуйста, прости меня за мою вспышку. Я не владела собой, я... – Она вдруг встала. – У нас есть только виски и джин. Что ты будешь пить?
– Пожалуй, виски, – мягко сказал он.
– С содовой?
– Да, если есть.
– Конечно.
Она вышла в кухню. Он слышал, как она открыла дверцу холодильника и открыла бутылку с содовой водой, потом вытряхнула кубики льда из ванночки.
Мери вернулась в гостиную, протянула ему рюмку и села напротив него. Чокаться они не стали. Внизу во дворе кто-то хлопнул крышкой мусорного ящика.
– Как это странно, правда? – вдруг сказала она. – Вот два человека, которые так хорошо знали друг друга когда-то, встречаются словно чужие. – Она невесело усмехнулась и повторила:
– Странно!
– Да, – сказал он.
– Я... я очень рада, что ты пришел сегодня, Хэнк.
– Я пришел сказать тебе...
– Мне хочется поверить, что люди, которые значили что-то друг для друга когда-то... что... если бы я знала кого-нибудь очень хорошо... – Она не сумела найти нужных слов: – Ты так много значил для меня, Хэнк!
– Я рад узнать это.
– Когда мы были детьми, ты... ты оказал мне неоценимую услугу.
– Я?
– Да. Видишь ли, я всегда считала себя безобразной, очень, пока...
– Безобразной? Ты?
– Да. А потом появился ты. Ты думал, что я красавица, и постоянно говорил мне об этом, пока... пока я не поверила тебе. Я всегда буду благодарна тебе за это, Хэнк.
– Мери, уж кому-кому, но не тебе было сомневаться в своей красоте.
– Нет, я действительно не верила, что я красива.
Теперь в их разговоре появилась легкость, исчезла скованность. Наконец был переброшен мост через пропасть прожитых лет, и осталась лишь былая непринужденность, с которой они некогда обсуждали самые важные проблемы, всегда возникающие перед очень юными. Проблемы большие, малые и мирового масштаба. Хэнк вспомнил прошлое и вдруг почувствовал нежность к тем двум детям, которые, крепко держась за руки, поверяли друг другу шепотом свои сокровенные тайны. Люди, которые сидели теперь в гарлемской гостиной, были совсем не похожи на ту пару, оставшуюся в далеком прошлом и все-таки он узнавал их и чувствовал, как его охватывает приятное тепло. На мгновение он забыл, зачем пришел к ней. На мгновение ему показалось, что достаточно уже и того, что они снова могут разговаривать друг с другом, как прежде.
– Ты тоже сделала для меня очень много, – сказал он.
– Я хотела бы надеяться на это, Хэнк. – Она помолчала. – Я хочу рассказать тебе о том, что случилось, потому что мне всегда было немного жаль, что я отправила тебе то письмо. Всегда было немного стыдно, что я трусливо убежала от нашего чувства. Ты знаешь, ты понимаешь – мне так хочется этому верить! – что я любила тебя?
– Да, я так думал. Но твое письмо...
– Я лежала по ночам без сна и думала о том, что ты теперь делаешь. Вдруг сейчас в тебя стреляют? Вдруг тебя ранили? Вдруг сбили твой самолет? И ты попадешь в плен, и тебя станут пытать? Я плакала по ночам. Как-то ко мне в комнату вошла мать и спросила: «Мери, что с тобой?», а я сказала: «Вдруг его убили!» И вот тогда она сказала: «Дура! Почему ты не вышла за него замуж? Не взяла любви, которую тебе предлагали? Любовь ведь так просто на улице не валяется!» А я снова заплакала и начала молиться. Я никогда не была особенно религиозной, хотя меня воспитывали в католической вере, – но я так горячо молилась за тебя, Хэнк! Я молилась, чтобы ты остался цел и невредим, чтобы... чтобы ты вернулся ко мне. А потом я познакомилась с Джонни.
– Ну и что же? – спросил он.
– Это может показаться глупым, но я не стала бы с ним встречаться, если бы не ты. Я бы не полюбила его, если бы до этого не полюбила сначала тебя. Именно твоя нежность и твоя любовь ко мне позволили мне полюбить другого человека. Вот почему то мое письмо было таким жестоким. Я не должна была писать этого письма. Я должна была вплавь добраться до Англии, ползком добраться до тебя и поблагодарить тебя, поцеловать тебе руки, Хэнк. Я не должна была посылать тебе того письма.
– Мери, ты...
– Тогда, у тебя в кабинете, я была ужасно несправедлива к человеку, который был справедлив всю свою жизнь. Я знаю, что ты должен выполнить свой долг. Знаю, что ты выполнишь его так, как он должен быть выполнен. Я уважаю тебя за это. Как всегда уважала. Если бы ты был другим, то я никогда не смогла бы полюбить тебя так беззаветно. А я не думаю, чтобы ты очень изменился. Ты все тот же, Хэнк.
– Нет, Мери, я очень изменился.
– Внешне? – Ну, конечно, ты уже больше не тот неловкий молодой человек, который сорвал для меня однажды цветы в городском парке. Но ведь и я уже больше не та тощая рыжая девчонка...
– Ты никогда не была тощей, – запротестовал он.
– ...которая так смущенно приняла эти цветы. Но я думаю, что в главном мы остались прежними, Хэнк. Я думаю, что, когда мы снимаем маски, мы опять становимся двумя глупыми младенцами, считающими, что в мире полно драконов и блистательных белых рыцарей. – Она помолчала. – Не правда ли?
– Возможно.
Она кивнула и задумалась, а потом сказала:
– Ты ведь пришел сюда не затем, чтобы разговаривать о Дэнни, правда?
– Да.
– Я рада. Потому что не хотела бы этого. Видишь ли, по-моему, мы стремимся к одному – к справедливости. И я не хочу примешивать к этому чувство. Я была очень неправа тогда у тебя в кабинете. Надеюсь, что ты меня простишь.
– Я давно простил тебя, – сказал Хэнк, и глаза их на мгновение встретились. Мери кивнула и, вздохнув, отхлебнула виски из своей рюмки. В квартире было очень тихо, а за окном стояла безмолвная летняя жара.
– Зачем же ты пришел, Хэнк?
– Ко мне сегодня приходил репортер по имени Майк Бартон.
– Да?
– Он сказал, что вчера разговаривал с тобой.
– Это правда.
– Что ты ему сказала?
– Что Дэнни невиновен.
– Да... но о нас?
– А!
– Значит, ты ему что-то сказала?
– Да. Я сказала, что мы знали друг друга в молодости.
– Почему ты об этом упомянула?
– Он спросил, знакома ли я с прокурором, который будет вести дело. Я сказала, что да, что мы были хорошо знакомы в молодости.
– И это все?
– Кажется. Да, все. А что?
– Он намекал... на другое.
– Другое? Ты хочешь сказать?..
– Он намекал, что мы были очень хорошо знакомы, что мы...
– Ах так! – Она помолчала. – Но ведь этого не было.
– Да, не было.
– И я очень об этом жалею.
– Мери, важно другое. Этот Бартон собирается написать статью. Бог знает, что там будет. Однако можно заранее поручиться, что ничего лестного для нас в ней не найдется. Конечно, он воздержится от прямых утверждений, за которые можно было бы подать в суд на него или на газету, но не поскупится на намеки, что мы с тобой были когда-то больше чем друзьями и что наши прошлые отношения могут повлиять на исход этого дела.
– Понимаю.
– Я подумал, что должен предупредить тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Первоначально он подумал, что это игра. Но потом увидел в их руках тлеющие жгуты, которыми они поджигали хлопушки. Неожиданно у его ног раздался оглушительный взрыв и его охватил страх. Мальчишки стояли вокруг него сплошным кольцом и не выпускали из круга рвущихся красно-желтых огней. Он попытался закричать, но его голос потонул в несмолкаемом реве взрывов и захлебнулся в пороховом дыму. Где-то высоко над собой он услыхал голос матери, кричавшей «Генри! Отстаньте от него! Генри!» Отец вылетел из парадного и в дикой ярости схватил первого попавшегося мальчишку. Толкнул его так, что тот растянулся на тротуаре. Затем схватил сына на руки и взбежал с ним по лестнице в квартиру. Хэнк с такой силой сжимал буханку хлеба, что превратил ее в бесформенный комок.
– Мне не надо было посылать его, а тебе слушать этот проклятый футбол, – сказала мать. – Я ведь знала, что сегодня ему не следует выходить на улицу. Я не должна была посылать его туда.
– Ничего, ничего, все в порядке. Они ничего ему не сделали, – ответил отец.
Возможно, что они действительно ничего ему не сделали, но с того дня он стал заикаться и не мог избавиться от этого до одиннадцати лет. Да и потом, в юности, это еще долго сказывалось. Как только что-нибудь его расстраивало, он снова начинал заикаться и вспоминать тот день четвертого июля в Гарлеме, с этими дьявольскими взрывами петард и хлопушек у его ног и над головой.
Он поднялся на четвертый этаж и угрюмо улыбнулся, увидев на двери квартиры Мери Ди Паче сетку для молочных бутылок, снабженную специальным замком. Значит в Гарлеме по-прежнему воруют молоко. Люди создают искусственные спутники Земли, запускают ракеты на Луну, изобретают межконтинентальные баллистические снаряды, способные разрушить целые города, а в Гарлеме по-прежнему воруют молоко, если не обзавестись специальной сеткой. Вздохнув, постучал в дверь.
– Хэнк? – раздался ее голос.
– Да.
Дверь открылась.
– Здравствуй, Хэнк, – с улыбкой сказала Мери.
На ней был коричневый полотняный костюм, под расстегнутым жакетом виднелась белая блузка. Рыжий локон выбился на щеку. Хэнк решил, что она только что вернулась домой и едва успела снять шляпу. В ее глазах была усталось, уголки рта утомленно опустились – результат напряжения последних нескольких дней. И все же Хэнк почувствовал, что она, как это свойственно женщинам, уже успела преодолеть первоначальный ужас и потрясение и с удивительной стойкостью готовилась встретить то, что ждало ее впереди. В ее глазах – он знал этот взгляд, потому что часто видел его на лице Карин, – появилось выражение силы, достоинства и решимости. Это выражение даже испугало его – в нем было что-то от взгляда тигрицы, охраняющей вход в логово, где скрыты ее тигрята.
– Входи, Хэнк, – сказала она. – Я только что вернулась. Разговаривала с адвокатами Дэнни.
Когда он переступил порог, добавила:
– На этот раз не будет никаких сцен. Я обещаю.
Он последовал за ней по короткому коридору мимо раскрытой двери ванной в гостиную с обстановкой, несомненно, купленной в магазине на Третьей авеню. В углу на столике стоял телевизор.
– Присаживайся, Хэнк, – сказала Мери. – Тут не так душно. Окно в спальной открыто и от сквозняка легче дышать.
– Спасибо, – сказал он и сел на диван. На мгновение воцарилось неловкое молчание. Потом он сказал: – У тебя хорошенькая квартирка, Мери.
– Не надо, Хэнк, – ответила она. – Мы ведь переехали сюда с Лонг-Айленда. Так что я знаю, что такое хорошо.
– Почему вы вернулись в Гарлем, Мери? – спросил он.
– Был сокращен объем производства и Джонни потерял место. У нас были кое-какие сбережения и мы могли бы оставить за собой тот дом, но один из наших друзей как раз открывал обувной магазин в Гарлеме. Он предложил Джонни стать его компаньоном. Джонни решил, что нам следует согласиться. Да и я тоже тогда подумала, что так будет лучше. – Она покачала головой. – Если бы мы только знали, если бы мы только могли предвидеть... – Она оборвала фразу и замолчала.
Хэнк смотрел на нее и думал, что быть может она еще не справилась с первоначальным потрясением. Вдруг Мери подняла голову, их взгляды встретились. Они долго смотрели друг другу в глаза через пропасти прошедших лет, и оба молчали. Потом, после какой-то внутренней борьбы, Мери сказала:
– Не хочешь чего-нибудь выпить?
– Мне не хочется тебя затруднять. Я пришел только...
– Мне немножко стыдно, Хэнк, – сказала она, опуская глаза. – Стыдно за мое тогдашнее поведение. Мне хотелось бы...
– При сложившихся обстоятельствах...
– Да, да, я знаю, но все же... – Она снова посмотрела ему прямо в глаза. – Словом, я хочу перед тобой извиниться.
– Оставь, Мери, право же...
– Видишь, милый, ведь и в голову не придет, что с тобой может случиться что-нибудь подобное. Читаешь об этом все время в газетах, но это ничего не значит. И вдруг это случается с тобой, с твоей семьей. С тобой... Нужно время, чтобы осознать это. Так что, пожалуйста, прости меня за мою вспышку. Я не владела собой, я... – Она вдруг встала. – У нас есть только виски и джин. Что ты будешь пить?
– Пожалуй, виски, – мягко сказал он.
– С содовой?
– Да, если есть.
– Конечно.
Она вышла в кухню. Он слышал, как она открыла дверцу холодильника и открыла бутылку с содовой водой, потом вытряхнула кубики льда из ванночки.
Мери вернулась в гостиную, протянула ему рюмку и села напротив него. Чокаться они не стали. Внизу во дворе кто-то хлопнул крышкой мусорного ящика.
– Как это странно, правда? – вдруг сказала она. – Вот два человека, которые так хорошо знали друг друга когда-то, встречаются словно чужие. – Она невесело усмехнулась и повторила:
– Странно!
– Да, – сказал он.
– Я... я очень рада, что ты пришел сегодня, Хэнк.
– Я пришел сказать тебе...
– Мне хочется поверить, что люди, которые значили что-то друг для друга когда-то... что... если бы я знала кого-нибудь очень хорошо... – Она не сумела найти нужных слов: – Ты так много значил для меня, Хэнк!
– Я рад узнать это.
– Когда мы были детьми, ты... ты оказал мне неоценимую услугу.
– Я?
– Да. Видишь ли, я всегда считала себя безобразной, очень, пока...
– Безобразной? Ты?
– Да. А потом появился ты. Ты думал, что я красавица, и постоянно говорил мне об этом, пока... пока я не поверила тебе. Я всегда буду благодарна тебе за это, Хэнк.
– Мери, уж кому-кому, но не тебе было сомневаться в своей красоте.
– Нет, я действительно не верила, что я красива.
Теперь в их разговоре появилась легкость, исчезла скованность. Наконец был переброшен мост через пропасть прожитых лет, и осталась лишь былая непринужденность, с которой они некогда обсуждали самые важные проблемы, всегда возникающие перед очень юными. Проблемы большие, малые и мирового масштаба. Хэнк вспомнил прошлое и вдруг почувствовал нежность к тем двум детям, которые, крепко держась за руки, поверяли друг другу шепотом свои сокровенные тайны. Люди, которые сидели теперь в гарлемской гостиной, были совсем не похожи на ту пару, оставшуюся в далеком прошлом и все-таки он узнавал их и чувствовал, как его охватывает приятное тепло. На мгновение он забыл, зачем пришел к ней. На мгновение ему показалось, что достаточно уже и того, что они снова могут разговаривать друг с другом, как прежде.
– Ты тоже сделала для меня очень много, – сказал он.
– Я хотела бы надеяться на это, Хэнк. – Она помолчала. – Я хочу рассказать тебе о том, что случилось, потому что мне всегда было немного жаль, что я отправила тебе то письмо. Всегда было немного стыдно, что я трусливо убежала от нашего чувства. Ты знаешь, ты понимаешь – мне так хочется этому верить! – что я любила тебя?
– Да, я так думал. Но твое письмо...
– Я лежала по ночам без сна и думала о том, что ты теперь делаешь. Вдруг сейчас в тебя стреляют? Вдруг тебя ранили? Вдруг сбили твой самолет? И ты попадешь в плен, и тебя станут пытать? Я плакала по ночам. Как-то ко мне в комнату вошла мать и спросила: «Мери, что с тобой?», а я сказала: «Вдруг его убили!» И вот тогда она сказала: «Дура! Почему ты не вышла за него замуж? Не взяла любви, которую тебе предлагали? Любовь ведь так просто на улице не валяется!» А я снова заплакала и начала молиться. Я никогда не была особенно религиозной, хотя меня воспитывали в католической вере, – но я так горячо молилась за тебя, Хэнк! Я молилась, чтобы ты остался цел и невредим, чтобы... чтобы ты вернулся ко мне. А потом я познакомилась с Джонни.
– Ну и что же? – спросил он.
– Это может показаться глупым, но я не стала бы с ним встречаться, если бы не ты. Я бы не полюбила его, если бы до этого не полюбила сначала тебя. Именно твоя нежность и твоя любовь ко мне позволили мне полюбить другого человека. Вот почему то мое письмо было таким жестоким. Я не должна была писать этого письма. Я должна была вплавь добраться до Англии, ползком добраться до тебя и поблагодарить тебя, поцеловать тебе руки, Хэнк. Я не должна была посылать тебе того письма.
– Мери, ты...
– Тогда, у тебя в кабинете, я была ужасно несправедлива к человеку, который был справедлив всю свою жизнь. Я знаю, что ты должен выполнить свой долг. Знаю, что ты выполнишь его так, как он должен быть выполнен. Я уважаю тебя за это. Как всегда уважала. Если бы ты был другим, то я никогда не смогла бы полюбить тебя так беззаветно. А я не думаю, чтобы ты очень изменился. Ты все тот же, Хэнк.
– Нет, Мери, я очень изменился.
– Внешне? – Ну, конечно, ты уже больше не тот неловкий молодой человек, который сорвал для меня однажды цветы в городском парке. Но ведь и я уже больше не та тощая рыжая девчонка...
– Ты никогда не была тощей, – запротестовал он.
– ...которая так смущенно приняла эти цветы. Но я думаю, что в главном мы остались прежними, Хэнк. Я думаю, что, когда мы снимаем маски, мы опять становимся двумя глупыми младенцами, считающими, что в мире полно драконов и блистательных белых рыцарей. – Она помолчала. – Не правда ли?
– Возможно.
Она кивнула и задумалась, а потом сказала:
– Ты ведь пришел сюда не затем, чтобы разговаривать о Дэнни, правда?
– Да.
– Я рада. Потому что не хотела бы этого. Видишь ли, по-моему, мы стремимся к одному – к справедливости. И я не хочу примешивать к этому чувство. Я была очень неправа тогда у тебя в кабинете. Надеюсь, что ты меня простишь.
– Я давно простил тебя, – сказал Хэнк, и глаза их на мгновение встретились. Мери кивнула и, вздохнув, отхлебнула виски из своей рюмки. В квартире было очень тихо, а за окном стояла безмолвная летняя жара.
– Зачем же ты пришел, Хэнк?
– Ко мне сегодня приходил репортер по имени Майк Бартон.
– Да?
– Он сказал, что вчера разговаривал с тобой.
– Это правда.
– Что ты ему сказала?
– Что Дэнни невиновен.
– Да... но о нас?
– А!
– Значит, ты ему что-то сказала?
– Да. Я сказала, что мы знали друг друга в молодости.
– Почему ты об этом упомянула?
– Он спросил, знакома ли я с прокурором, который будет вести дело. Я сказала, что да, что мы были хорошо знакомы в молодости.
– И это все?
– Кажется. Да, все. А что?
– Он намекал... на другое.
– Другое? Ты хочешь сказать?..
– Он намекал, что мы были очень хорошо знакомы, что мы...
– Ах так! – Она помолчала. – Но ведь этого не было.
– Да, не было.
– И я очень об этом жалею.
– Мери, важно другое. Этот Бартон собирается написать статью. Бог знает, что там будет. Однако можно заранее поручиться, что ничего лестного для нас в ней не найдется. Конечно, он воздержится от прямых утверждений, за которые можно было бы подать в суд на него или на газету, но не поскупится на намеки, что мы с тобой были когда-то больше чем друзьями и что наши прошлые отношения могут повлиять на исход этого дела.
– Понимаю.
– Я подумал, что должен предупредить тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27