Эти ребята, как армия, приведенная в боевую готовность: есть и арсеналы, и военные советники, и слепая ненависть к врагу. Вместо мундиров у них свитера, а причины, по которым они дерутся, не более осмысленны, чем причины настоящих войн. Война для них – обычное состояние. Единственный образ жизни, который им известен. Гарлем был прогнившим местом еще в дни моего детства, но теперь к этой гнилости, которая неотъемлема от трущоб и нищеты, прибавилось кое-что новое. Эти ребята не только как бы заключены в тюрьму, но еще разделили ее на множество мелких тюрем, установив самые произвольные границы: «Это моя территория, а это – твоя. Только попробуй пройди по моей и я тебя убью, а если я пройду по твоей, то мне не жить». Им и без того приходится несладко, а они еще создают целую сеть крохотных гетто на территории того большого гетто, в котором вынуждены жить. Понимаешь, Карин, я могу без конца допрашивать их, почему, собственно, они дерутся. А они будут отвечать, что должны защищать свою территорию, своих девчонок, свою гордость, свою национальную честь или еще какую-нибудь чертовщину. А в действительности они и сами не знают.
Он умолк и принялся внимательно рассматривать свой бокал.
– Может быть, идея «непреодолимой силы» не так уж бессмысленна. Может быть, все эти ребята просто больны. Ведь если бы эти трое ребят не отправились в испанский Гарлем и не убили там Морреза в тот вечер, то рано или поздно трое пуэрториканских ребят непременно прокрались бы в итальянский Гарлем и убили бы там кого-нибудь из «альбатросов». Я слышал, как они говорили о своих врагах. Это совсем не похоже на игру.
– Да, но нельзя же простить убийц на том основании, что они сами могли стать жертвами!
– Конечно! Я только вспомнил, что сказала мне сегодня вечером миссис Моррез, мать убитого мальчика.
– Ну?
– Она сказала, что те, кто убил ее сына, – звери. А действительно ли они звери, Карин?
– Не знаю, Хэнк.
– А если они звери, то кто же загнал их в лес, где они бродят?
– То же можно сказать и о любом убийце, Хэнк. Все люди – продукт общества, в котором они живут. Но тем не менее у нас есть законы, которые...
– Если мы отправим этих трех ребят на электрический стул, помешает ли это убивать остальным их сверстников?
– Возможно.
– Возможно да, а возможно нет. И в этом случае к бессмысленному убийству Морреза мы только прибавим бессмысленное убийство Ди Паче, Апосто и Рирдона. Разница лишь в том, что наше убийство будет санкционировано обществом. Где же в таком случае правосудие? И что тогда называется правосудием?
Зазвонил телефон. Карин сняла трубку и сказала:
– Алло! Ах, это вы, Элис! Здравствуйте... Хорошо, спасибо. – Она умолкла.
– А? – сказала она. – Понимаю. Ну, конечно! Разумеется, вы не можете оставить его одного. Да, да, я все понимаю. Надеюсь, что ему скоро станет лучше. Спасибо, что позвонили, Элис.
Она повесила трубку и с недоумением посмотрела на Хэнка.
– Элис Бентон? – спросил Хэнк.
– Да. Она не может прийти к нам в эту субботу. – Она помолчала, кусая губы. – Я пригласила некоторых соседей к обеду, Хэнк. Хотела, чтобы они познакомились с Эйбом Сэмэлсоном.
– А что случилось у Бентонов?
– У Фрэнка лихорадка. Элис не хочет оставлять его одного дома.
Снова зазвонил телефон. Карин повернулась и взглянула на Хэнка. Потом медленно прошла к телефону, сняла трубку.
– Алло! Да, это Карин. Здравствуйте, Марсия! Нет, нет, мы не обедаем, вы ничуть не помешали. Хэнк только что пришел... Что?.. Да, конечно, такие ошибки случаются, особенно когда в доме две записные книжки. Да, понимаю. Ну, конечно, Марсия. Спасибо, что позвонили.
Она повесила трубку и осталась стоять у телефона.
– Марсия ди Карло?
– Да.
– Не сможет быть у нас в субботу?
– Не сможет быть у нас в субботу, – кивнула Карин. – Это уже три отказа, Хэнк!
– М-м-м. Мне кажется, я узнаю изящный почерк Макнэлли и Пирса.
– Не знаю. Неужели наши соседи...
– Неужели наши соседи считают, что мы угрожаем их образу жизни, добиваясь правосудия для убитого пуэрториканца? Не знаю. Я полагал, что у наших соседей гораздо больше ума и терпимости.
Снова зазвонил телефон.
– Я подойду сам, – сказал Хэнк и снял трубку. – Алло!
– Хэнк?
– Да, а кто говорит?
– Джордж Толбот. Как дела, старина?
– Так себе. Что случилось, Джордж?
– Небольшая неувязка, Хэнк. Боюсь, что нам придется пропустить празднества у вас в эту субботу. Мое прелестное начальство посылает меня в Сиракузы на субботу и воскресенье. Намечается клиент. А что важнее – выпить в гостях или иметь на столе хлеб с маслом?
– Разумеется, – сказал Хэнк. – А вы давно виделись с Макнэлли и Пирсом?
– С кем?
– С Джоном и Фредом, – сказал Хэнк. – С нашими добрыми соседями. Давно вы их видели?
– Ну, на улице мы частенько встречаемся. Знаете, как это бывает.
– Да, я совершенно точно знаю, как это бывает, Джордж. Спасибо, что позвонили. Очень жаль, что вы не сможете прийти в эту субботу. Но, с другой стороны, чуть ли не всех наших соседей выбили из колеи насморки или бабушки, умирающие где-нибудь в Пеории. Не собраться ли вам всем по этому поводу, чтобы устроить свою собственную небольшую вечеринку?
– Какую еще вечеринку, Хэнк?
– Ну что-нибудь вроде состязаний в мастерстве. Вы хотели бы, например, изготовить прекрасный деревянный крест, а потом спалить его на газоне перед моим домом.
– Хэнк!
– Что, Джордж?
– Но мне действительно надо ехать в Сиракузы. Это совершенно не связано с той чепухой, которую распространяют Макнэлли и Пирс.
– Очень хорошо.
– Но вы верите мне?
– А чему тут можно не верить?
– Я просто хотел, чтобы вы знали, что я не присоединился к варварским ордам. Я не приду по уважительной причине. Если уж на то пошло, я очень хотел познакомиться с Сэмэлсоном.
– Ладно, Джордж. Жаль, что вы не сможете прийти. Спасибо, что позвонили.
– До скорой встречи, – сказал Толбот и повесил трубку.
Хэнк тоже повесил трубку.
– Кто еще должен был прийти? – спросил он.
– Кронины.
– Они еще не звонили?
– Нет.
Он подошел к ней и обнял.
– Ты сердишься? – спросил он.
– Нет, просто немного грустно. Я никак не думала, что люди здесь... – Она покачала головой. – Что тут плохого, если человек выполняет свою работу так, как считает нужным?
– По-моему, иначе вообще нельзя, – ответил Хэнк.
– Да. – Карин помолчала. – Ну и черт с ними. Во всяком случае я достаточно эгоистична и радуюсь, что никто не помешает нам провести вечер с Эйбом. Но меня удивляет одно. Если эти интеллигентные обитатели Инвуда, эти столпы общества, творцы общественного мнения, если они могут так себя вести, то чего же можем мы ждать от ребят, живущих в Гарлеме?
Зазвонил телефон.
– Это Кронины, – сказал Хэнк, – только их и не хватало для полнейшего единодушия. Теперь ясно, что все наши соседи хотят, чтобы мы как можно скорее похоронили Морреза и забыли о нем. И может быть следует воздвигнуть в парке монумент тем ребятам, которые его убили. Схороните Морреза поскорее. А молодых убийц похлопайте по спине и скажите: «Молодцы, ребята!» Это обеспечит вам одобрение Макнэлли, Пирса и всех прочих непорочных протестантов.
– Кронины католики, – заметила Карин. – Ты уподобляешься Макнэлли.
– Я выразился фигурально, – ответил Хэнк.
Карин снял трубку.
– Алло, – сказала она и через секунду многозначительно кивнула, поглядев на Хэнка.
Глава 9
Судья Абрахам Сэмэлсон сидел на террасе дома Беллов в Инвуде, держа в изящных пальцах рюмцу коньяка. Небо на западе было уже усеяно звездами, из дома доносилась музыка – Карин включила проигрыватель.
– Бартон неплохо отделал вас в газете, Хэнк, – сказал Сэмэлсон. – Однако его статья отлично иллюстрирует все опасности несовершенной композиции. Бартон собирался разделать вас под орех, а что у него получилось? Он окружил вас романтическим ореолом.
– Мне кажется, что он опасный человек, – возразил Хэнк.
– Только в том случае, если принимать его всерьез. Если же мы над ним смеемся, то опасность немедленно исчезает.
– Хотел бы согласиться с вами, Эйб, – сказал Хэнк.
– Вы никогда со мной ни в чем не соглашались, и я не вижу причины, почему вам надо начать именно сейчас. Из всех моих студентов вы были самым ершистым, а я ведь читал право четырнадцать лет. Однако, сохраняя приличествующее судье беспристрастие, я должен добавить, что из всех моих студентов вы также были самым многообещающим.
– Спасибо.
– Пожалуй, не погрешу против истины, сказав, что за все эти четырнадцать лет я встретил только шестерых студентов, которые, по моему мнению, могли стать юристами. Всем остальным следовало бы пойти в сапожники. Или, быть может, я позволил себе поддаться предубеждению?
– Почему же? Только снобизму.
– Я имею в виду отца Дэнни Ди Паче. У него обувной магазин?
– А? Да-да.
– Ну и что он собой представляет?
– Я никогда его не видел.
– Должно быть, он... Впрочем, об этом не стоит говорить.
– Что вы собирались сказать?
– Только то, что детская преступность не возникает сама собой. В девяти случаях из десяти оказывается, что с родителями не все обстоит благополучно.
– Так что же нам делать? Судить не детей, а родителей?
– Не знаю, что нам делать, Хэнк. Закон не оговаривает установление источников вины. Если три человека вместе задумывают убийство, но стреляет только один из них, тем не менее преступниками считаются все трое. Однако, если родители по небрежности, ослепленные любовью или же из чистого безразличия воспитывают мальчишку, который убивает другого такого же мальчишку, то они не несут никакой ответственности перед законом.
– Значит, по-вашему, нам следует арестовать и родителей?
– Я ничего подобного не говорил. – Сэмэлсон усмехнулся. – Просто задаю вопрос. Где начинается вина? И где она кончается? С этим вопросом я каждый день сталкиваюсь у себя в суде. И каждый день выношу приговор, указанный законом, чтобы наказание соответствовало преступлению. Но иной раз задумываюсь, правосудие ли это.
– Вы? Не может быть!
– Тем не менее, это правда. Но если вы расскажете об этом хоть одной живой душе, то я тут же сообщу прессе, что когда-то вы подготовили вариант защиты по делу Сакко и Ванцетти.
– Он никогда ничего не забывает, Карин! Не память, а промокашка.
– Рыхлая и голубая, – добавил Сэмэлсон.
– Но почему вы готовы усомниться в правосудии? – спросила Карин.
– Потому, моя дорогая, что не уверен, осуществляю ли я у себя в суде истинное правосудие.
– Но что такое истинное правосудие?
– Истинного правосудия не существует, – ответил Сэмэлсон. – Является ли отмщение правосудием? Можно ли назвать правосудием библейское «око за око»? Я в этом сомневаюсь.
– Но почему же? – удивился Хэнк.
– Потому что правосудие осуществляется людьми. А идеально правдивых, беспристрастных и непредубежденных людей не существует.
– В таком случае, нам следует забыть о законе и порядке. С тем же успехом мы можем вернуться к варварству.
– Нет. Законы были придуманы людьми для самих себя. Если наше правосудие и не идеально, оно, тем не менее, является попыткой поддержать достоинство человеческой личности. Если человеку причинили зло, то общество обязано возместить ему это Вашему Рафаэлю Моррезу причинили величайшее из зол – его лишили жизни. И теперь Моррез, или общество, которое действует от его имени, ищут отмщения. Обвиняя тех, кто причинил зло Рафаэлю Моррезу, вы тем самым защищаете достоинство его личности.
– Это и есть правосудие, – сказал Хэнк.
– Нет, это не правосудие. Если бы мы действительно стремились к правосудию, то для того, чтобы решить дело Морреза, нам не хватило бы жизни. Через три недели присяжные выслушают обвинение и защиту, взвешивая факты, а я объясню им требования закона. Потом они вынесут свой вердикт. Если они решат, что ребята невиновны, я освобожу их из-под стражи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Он умолк и принялся внимательно рассматривать свой бокал.
– Может быть, идея «непреодолимой силы» не так уж бессмысленна. Может быть, все эти ребята просто больны. Ведь если бы эти трое ребят не отправились в испанский Гарлем и не убили там Морреза в тот вечер, то рано или поздно трое пуэрториканских ребят непременно прокрались бы в итальянский Гарлем и убили бы там кого-нибудь из «альбатросов». Я слышал, как они говорили о своих врагах. Это совсем не похоже на игру.
– Да, но нельзя же простить убийц на том основании, что они сами могли стать жертвами!
– Конечно! Я только вспомнил, что сказала мне сегодня вечером миссис Моррез, мать убитого мальчика.
– Ну?
– Она сказала, что те, кто убил ее сына, – звери. А действительно ли они звери, Карин?
– Не знаю, Хэнк.
– А если они звери, то кто же загнал их в лес, где они бродят?
– То же можно сказать и о любом убийце, Хэнк. Все люди – продукт общества, в котором они живут. Но тем не менее у нас есть законы, которые...
– Если мы отправим этих трех ребят на электрический стул, помешает ли это убивать остальным их сверстников?
– Возможно.
– Возможно да, а возможно нет. И в этом случае к бессмысленному убийству Морреза мы только прибавим бессмысленное убийство Ди Паче, Апосто и Рирдона. Разница лишь в том, что наше убийство будет санкционировано обществом. Где же в таком случае правосудие? И что тогда называется правосудием?
Зазвонил телефон. Карин сняла трубку и сказала:
– Алло! Ах, это вы, Элис! Здравствуйте... Хорошо, спасибо. – Она умолкла.
– А? – сказала она. – Понимаю. Ну, конечно! Разумеется, вы не можете оставить его одного. Да, да, я все понимаю. Надеюсь, что ему скоро станет лучше. Спасибо, что позвонили, Элис.
Она повесила трубку и с недоумением посмотрела на Хэнка.
– Элис Бентон? – спросил Хэнк.
– Да. Она не может прийти к нам в эту субботу. – Она помолчала, кусая губы. – Я пригласила некоторых соседей к обеду, Хэнк. Хотела, чтобы они познакомились с Эйбом Сэмэлсоном.
– А что случилось у Бентонов?
– У Фрэнка лихорадка. Элис не хочет оставлять его одного дома.
Снова зазвонил телефон. Карин повернулась и взглянула на Хэнка. Потом медленно прошла к телефону, сняла трубку.
– Алло! Да, это Карин. Здравствуйте, Марсия! Нет, нет, мы не обедаем, вы ничуть не помешали. Хэнк только что пришел... Что?.. Да, конечно, такие ошибки случаются, особенно когда в доме две записные книжки. Да, понимаю. Ну, конечно, Марсия. Спасибо, что позвонили.
Она повесила трубку и осталась стоять у телефона.
– Марсия ди Карло?
– Да.
– Не сможет быть у нас в субботу?
– Не сможет быть у нас в субботу, – кивнула Карин. – Это уже три отказа, Хэнк!
– М-м-м. Мне кажется, я узнаю изящный почерк Макнэлли и Пирса.
– Не знаю. Неужели наши соседи...
– Неужели наши соседи считают, что мы угрожаем их образу жизни, добиваясь правосудия для убитого пуэрториканца? Не знаю. Я полагал, что у наших соседей гораздо больше ума и терпимости.
Снова зазвонил телефон.
– Я подойду сам, – сказал Хэнк и снял трубку. – Алло!
– Хэнк?
– Да, а кто говорит?
– Джордж Толбот. Как дела, старина?
– Так себе. Что случилось, Джордж?
– Небольшая неувязка, Хэнк. Боюсь, что нам придется пропустить празднества у вас в эту субботу. Мое прелестное начальство посылает меня в Сиракузы на субботу и воскресенье. Намечается клиент. А что важнее – выпить в гостях или иметь на столе хлеб с маслом?
– Разумеется, – сказал Хэнк. – А вы давно виделись с Макнэлли и Пирсом?
– С кем?
– С Джоном и Фредом, – сказал Хэнк. – С нашими добрыми соседями. Давно вы их видели?
– Ну, на улице мы частенько встречаемся. Знаете, как это бывает.
– Да, я совершенно точно знаю, как это бывает, Джордж. Спасибо, что позвонили. Очень жаль, что вы не сможете прийти в эту субботу. Но, с другой стороны, чуть ли не всех наших соседей выбили из колеи насморки или бабушки, умирающие где-нибудь в Пеории. Не собраться ли вам всем по этому поводу, чтобы устроить свою собственную небольшую вечеринку?
– Какую еще вечеринку, Хэнк?
– Ну что-нибудь вроде состязаний в мастерстве. Вы хотели бы, например, изготовить прекрасный деревянный крест, а потом спалить его на газоне перед моим домом.
– Хэнк!
– Что, Джордж?
– Но мне действительно надо ехать в Сиракузы. Это совершенно не связано с той чепухой, которую распространяют Макнэлли и Пирс.
– Очень хорошо.
– Но вы верите мне?
– А чему тут можно не верить?
– Я просто хотел, чтобы вы знали, что я не присоединился к варварским ордам. Я не приду по уважительной причине. Если уж на то пошло, я очень хотел познакомиться с Сэмэлсоном.
– Ладно, Джордж. Жаль, что вы не сможете прийти. Спасибо, что позвонили.
– До скорой встречи, – сказал Толбот и повесил трубку.
Хэнк тоже повесил трубку.
– Кто еще должен был прийти? – спросил он.
– Кронины.
– Они еще не звонили?
– Нет.
Он подошел к ней и обнял.
– Ты сердишься? – спросил он.
– Нет, просто немного грустно. Я никак не думала, что люди здесь... – Она покачала головой. – Что тут плохого, если человек выполняет свою работу так, как считает нужным?
– По-моему, иначе вообще нельзя, – ответил Хэнк.
– Да. – Карин помолчала. – Ну и черт с ними. Во всяком случае я достаточно эгоистична и радуюсь, что никто не помешает нам провести вечер с Эйбом. Но меня удивляет одно. Если эти интеллигентные обитатели Инвуда, эти столпы общества, творцы общественного мнения, если они могут так себя вести, то чего же можем мы ждать от ребят, живущих в Гарлеме?
Зазвонил телефон.
– Это Кронины, – сказал Хэнк, – только их и не хватало для полнейшего единодушия. Теперь ясно, что все наши соседи хотят, чтобы мы как можно скорее похоронили Морреза и забыли о нем. И может быть следует воздвигнуть в парке монумент тем ребятам, которые его убили. Схороните Морреза поскорее. А молодых убийц похлопайте по спине и скажите: «Молодцы, ребята!» Это обеспечит вам одобрение Макнэлли, Пирса и всех прочих непорочных протестантов.
– Кронины католики, – заметила Карин. – Ты уподобляешься Макнэлли.
– Я выразился фигурально, – ответил Хэнк.
Карин снял трубку.
– Алло, – сказала она и через секунду многозначительно кивнула, поглядев на Хэнка.
Глава 9
Судья Абрахам Сэмэлсон сидел на террасе дома Беллов в Инвуде, держа в изящных пальцах рюмцу коньяка. Небо на западе было уже усеяно звездами, из дома доносилась музыка – Карин включила проигрыватель.
– Бартон неплохо отделал вас в газете, Хэнк, – сказал Сэмэлсон. – Однако его статья отлично иллюстрирует все опасности несовершенной композиции. Бартон собирался разделать вас под орех, а что у него получилось? Он окружил вас романтическим ореолом.
– Мне кажется, что он опасный человек, – возразил Хэнк.
– Только в том случае, если принимать его всерьез. Если же мы над ним смеемся, то опасность немедленно исчезает.
– Хотел бы согласиться с вами, Эйб, – сказал Хэнк.
– Вы никогда со мной ни в чем не соглашались, и я не вижу причины, почему вам надо начать именно сейчас. Из всех моих студентов вы были самым ершистым, а я ведь читал право четырнадцать лет. Однако, сохраняя приличествующее судье беспристрастие, я должен добавить, что из всех моих студентов вы также были самым многообещающим.
– Спасибо.
– Пожалуй, не погрешу против истины, сказав, что за все эти четырнадцать лет я встретил только шестерых студентов, которые, по моему мнению, могли стать юристами. Всем остальным следовало бы пойти в сапожники. Или, быть может, я позволил себе поддаться предубеждению?
– Почему же? Только снобизму.
– Я имею в виду отца Дэнни Ди Паче. У него обувной магазин?
– А? Да-да.
– Ну и что он собой представляет?
– Я никогда его не видел.
– Должно быть, он... Впрочем, об этом не стоит говорить.
– Что вы собирались сказать?
– Только то, что детская преступность не возникает сама собой. В девяти случаях из десяти оказывается, что с родителями не все обстоит благополучно.
– Так что же нам делать? Судить не детей, а родителей?
– Не знаю, что нам делать, Хэнк. Закон не оговаривает установление источников вины. Если три человека вместе задумывают убийство, но стреляет только один из них, тем не менее преступниками считаются все трое. Однако, если родители по небрежности, ослепленные любовью или же из чистого безразличия воспитывают мальчишку, который убивает другого такого же мальчишку, то они не несут никакой ответственности перед законом.
– Значит, по-вашему, нам следует арестовать и родителей?
– Я ничего подобного не говорил. – Сэмэлсон усмехнулся. – Просто задаю вопрос. Где начинается вина? И где она кончается? С этим вопросом я каждый день сталкиваюсь у себя в суде. И каждый день выношу приговор, указанный законом, чтобы наказание соответствовало преступлению. Но иной раз задумываюсь, правосудие ли это.
– Вы? Не может быть!
– Тем не менее, это правда. Но если вы расскажете об этом хоть одной живой душе, то я тут же сообщу прессе, что когда-то вы подготовили вариант защиты по делу Сакко и Ванцетти.
– Он никогда ничего не забывает, Карин! Не память, а промокашка.
– Рыхлая и голубая, – добавил Сэмэлсон.
– Но почему вы готовы усомниться в правосудии? – спросила Карин.
– Потому, моя дорогая, что не уверен, осуществляю ли я у себя в суде истинное правосудие.
– Но что такое истинное правосудие?
– Истинного правосудия не существует, – ответил Сэмэлсон. – Является ли отмщение правосудием? Можно ли назвать правосудием библейское «око за око»? Я в этом сомневаюсь.
– Но почему же? – удивился Хэнк.
– Потому что правосудие осуществляется людьми. А идеально правдивых, беспристрастных и непредубежденных людей не существует.
– В таком случае, нам следует забыть о законе и порядке. С тем же успехом мы можем вернуться к варварству.
– Нет. Законы были придуманы людьми для самих себя. Если наше правосудие и не идеально, оно, тем не менее, является попыткой поддержать достоинство человеческой личности. Если человеку причинили зло, то общество обязано возместить ему это Вашему Рафаэлю Моррезу причинили величайшее из зол – его лишили жизни. И теперь Моррез, или общество, которое действует от его имени, ищут отмщения. Обвиняя тех, кто причинил зло Рафаэлю Моррезу, вы тем самым защищаете достоинство его личности.
– Это и есть правосудие, – сказал Хэнк.
– Нет, это не правосудие. Если бы мы действительно стремились к правосудию, то для того, чтобы решить дело Морреза, нам не хватило бы жизни. Через три недели присяжные выслушают обвинение и защиту, взвешивая факты, а я объясню им требования закона. Потом они вынесут свой вердикт. Если они решат, что ребята невиновны, я освобожу их из-под стражи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27