Дона перегнулась через перила и посмотрела на певцов. Их монотонный напев сливался со скрипом кабестана и топотом босых ног по деревянному настилу, рождая прихотливую и ритмичную мелодию, придающую удивительную поэтичность и этому утру, и всему предстоящему приключению.
Откуда-то сверху неожиданно послышалась короткая четкая команда. Дона подняла голову и впервые увидела француза. Он стоял у штурвала рядом с рулевым, заложив руки за спину, лицо у него было серьезное и сосредоточенное. Он показался ей совсем иным, чем несколько дней назад в лодке, когда сидел напротив нее и распутывал бечеву или когда, закатав рукава и потряхивая головой, чтобы отбросить упавшие на лоб волосы, жарил на костре рыбу.
Ей вдруг стало неловко: они работали, делали дело, а она стояла и смотрела. Она почувствовала себя глупо и беспомощно и, чтобы не мешать ему, отошла в сторонку и облокотилась на перила, а он продолжал отдавать команды, поглядывая то на небо, то на воду, то на прибрежные кусты.
Свежий утренний ветер, прилетевший с холмов, наполнил огромные паруса.
Корабль медленно двинулся вдоль ручья. Он плыл тихо и плавно, как призрак, едва не задевая за ветки деревьев, когда течение относило его к берегу. А француз стоял рядом с рулевым, правил курс и следил за извилистыми берегами.
Вскоре впереди распахнулось широкое русло главной реки; с запада потянуло крепким, сильным ветром; по воде побежала рябь. Под напором ветра "Ла Муэтт" накренилась и легла на бок; короткая пенная волна перелетела через фальшборт. На востоке разгоралась заря. Сквозь тусклую дымку, затянувшую небосвод, пробивался яркий утренний свет, предвещая хорошую погоду. Снизу, от устья, повеяло свежестью и соленым морским запахом. Едва корабль выплыл на речной простор, как тучи чаек поднялись в воздух и полетели за ним.
Матросы уже не пели, они собрались на палубе и с нетерпением смотрели на море. Казалось, что дни, проведенные в безделье, наполнили их новым огнем и новой жаждой приключений. Судно миновало мелководье и вышло в устье реки.
За бортом снова вскипела волна. Дона улыбнулась, почувствовав на губах соленые брызги. Она подняла голову и увидела, что француз оставил штурвал и подошел к ней. Очевидно, волна окатила и его: волосы его намокли, на губах блестела соль.
– Ну как? – спросил он. – Нравится?
Она засмеялась и кивнула. Он улыбнулся и, отвернувшись, принялся смотреть на море. Сердце ее вдруг переполнилось радостью и восторгом: она поняла, что любит его, любит давно, с тех самых пор, как впервые вошла в его каюту и увидела, что он сидит за столом и рисует цаплю. А может быть, и еще раньше, с того момента, когда заметила на горизонте корабль и почувствовала, что вместе с ним к ней приближается что-то неизбежное и неотвратимое, словно она уже тогда знала, что они обязательно встретятся и полюбят друг друга и ничто не способно этому помешать, потому что оба они изгнанники, оба скитальцы, у обоих одна судьба.
Глава 11
Было около семи вечера. Поднявшись на палубу, Дона увидела, что корабль опять изменил курс и теперь движется к берегу.
Земля туманной полосой вырисовывалась на горизонте. Они провели в море весь день, бороздя пролив вдоль и поперек и ни разу не встретившись с другим судном. Шквалистый ветер ни на секунду не отпускал "Ла Муэтт", заставляя ее танцевать и подпрыгивать на волнах, словно ореховую скорлупку. Дона поняла, что француз решил пока держаться подальше от берега и подобраться к суше, только когда стемнеет. День прошел без приключений. Вначале, правда, была слабая надежда, что по дороге попадется торговое судно, переправлявшееся с грузом через пролив, за счет которого они могли бы недурно поживиться, но надежда эта не оправдалась, и команда, ожившая и повеселевшая после целого дня, проведенного на море, с еще большим азартом начала готовиться к ночной операции, обещавшей им немало опасных и увлекательных минут. Матросы все как один были охвачены лихорадочным возбуждением и напоминали мальчишек, затеявших рискованную проделку. Перегнувшись через перила, Дона прислушивалась к их веселым голосам, пению и шуточкам, которыми они перебрасывались на ходу. Время от времени то один, то другой поднимал голову и посылал ей задорную улыбку или восхищенный взгляд, с природной галантностью не забывая о присутствии на борту прекрасной дамы.
Казалось, что сам воздух вокруг корабля пропитан радостным ожиданием.
Опьяненная жаркими лучами, свежим западным ветром и лазурной водой, Дона испытала вдруг странное желание стать такой же, как они: тянуть вместе с ними канат, взбираться до самого верха на мачту, поднимать паруса и вертеть тяжелый штурвал. Брызги, перелетавшие через борт, хлестали ее по лицу, оседали на одежде, но она не обращала на это внимания – пусть, солнце все высушит. Она нашла тихое местечко около штурвала, с подветренной стороны, и уселась прямо на доски, поджав под себя ноги, заправив концы шали за пояс и предоставив ветру свободно играть ее волосами. Ближе к полудню она вдруг почувствовала страшный голод. Откуда-то снизу потянуло запахом свежего хлеба и крепкого кофе, а еще через минуту на палубе с подносом в руках появился Пьер Блан.
Она торопливо выхватила у него поднос и тут же сама устыдилась своей торопливости, но он только подмигнул ей в ответ – так весело и потешно, что она не удержалась от смеха, – закатил глаза и погладил себя по животу.
– Хозяин придет через минуту, – заговорщицки улыбаясь, произнес он, и Дона в очередной раз поразилась тому, как быстро все они – и Уильям, и матросы – догадались об их отношениях с французом и как просто и естественно к этому отнеслись.
Она с жадностью накинулась на еду, словно не ела целую неделю: отрезала толстые ломти от золотисто-коричневой буханки, намазывала их маслом, не забывая про сыр и салат. Вскоре за ее спиной послышались шаги. Она подняла голову: возле нее стоял капитан "Ла Муэтт". Усевшись так же, как и она, прямо на палубу, он взял буханку хлеба и отрезал себе ломоть.
– Я решил немного отдохнуть, – сказал он. – Погода отличная, судно само держит курс, достаточно только время от времени подправлять штурвал.
Угостите меня кофе.
Она разлила дымящийся напиток по чашкам, и оба начали жадно прихлебывать его, искоса поглядывая друг на друга.
– Как вам нравится мой корабль? – спросил он.
– Он удивителен. Я никогда не думала, что плавать на корабле – такое удовольствие. Мне кажется, я только сейчас начала жить по-настоящему.
– Я испытал то же самое, когда впервые поднялся на борт. А что скажете о сыре – недурен, верно?
– Сыр божественный.
– Вас не укачало?
– Нет, я чувствую себя прекрасно.
– Советую поужинать поплотней. Потом вряд ли удастся перекусить.
Отрезать вам еще хлеба?
– Да, пожалуйста.
– Думаю, что ветер продержится до темноты, но к ночи, наверное, спадет.
Надо воспользоваться приливом и как можно ближе подойти к берегу. Вы счастливы?
– Да… Почему вы спрашиваете?
– Потому что я тоже счастлив. Налейте-ка мне еще кофе.
– У матросов сегодня приподнятое настроение, – заметила она, берясь за кофейник. – Это из-за погоды или из-за того, что они предвкушают ночную вылазку?
– Из-за того и из-за другого. А еще потому, что вы плывете с нами.
– Неужели для них это так важно?
– Вы вселяете в них бодрость. Ради вас они готовы на любые подвиги.
– Почему же вы раньше не брали женщин на борт?
Он улыбнулся ей набитым ртом, но ничего не ответил.
– А знаете, что рассказал мне Годолфин о ваших матросах?
– Нет.
– Он сказал, что они пользуются дурной славой в округе и что многие местные женщины попали из-за них в беду.
– Что же случилось с местными женщинами?
– Вот и я спросила его об этом же. А он, представьте себе, сообщил, что они пострадали от рук ваших головорезов.
– Не думаю, что местные женщины так уж страдали.
– Я тоже не думаю.
Он продолжал жевать бутерброд с сыром, поглядывая на паруса.
– Мои ребята никогда не позволят себе обижать корнуоллок. Скорей, наоборот, это те не дают им проходу. Стоит им узнать, что "Ла Муэтт" пришвартовалась где-нибудь поблизости, как они тут же удирают из дома и начинают бродить вокруг. Подозреваю, что даже Уильяму не удалось избежать их пристального внимания.
– Ваш Уильям – типичный француз.
– Я тоже француз, мы все французы, но это не значит, что нам по вкусу такое бесцеремонное преследование.
– Наверное, корнуоллки считают своих мужей недостаточно искусными.
– Так пусть научат их быть поискусней.
– Простому крестьянину тяжело одолеть науку любви.
– Догадываюсь. Но практика – великая вещь.
– Чтобы научить чему-то своего мужа, женщина сама должна многое уметь.
– А инстинкт на что?
– Одного инстинкта недостаточно.
– В таком случае остается только пожалеть местных женщин.
Он откинулся на локте и, нашарив в кармане своего длинного камзола трубку, стал набивать ее темным крепким табаком, точь-в-точь таким же, какой лежал в табакерке на ее ночном столике. Затем зажал трубку в руке и закурил.
– Я, помнится, уже говорил вам, что французов совершенно необоснованно обвиняют в волокитстве, – произнес он, глядя вверх, на мачты. – Глупо предполагать, что с одной стороны пролива живут галантные кавалеры, а с другой – сплошь неуклюжие увальни.
– Может быть, дело в климате? – проговорила она. – Наверное, наша промозглая погода не способствует любовным утехам.
– Климат здесь ни при чем, – ответил он, – да и национальность тоже.
Умение любить – это особый дар, с ним надо родиться – мужчине ли, женщине, все равно.
– А если один из супругов обладает этим даром, а второй – нет?
– Такой брак наверняка окажется скучным. Впрочем, это можно сказать о большинстве браков.
Ее окутало облачко дыма. Она подняла голову и увидела на его лице улыбку.
– Почему вы смеетесь? – спросила она.
– У вас такой серьезный вид. Уж не собираетесь ли вы писать трактат о супружеской несовместимости?
– Может быть, и собираюсь. Только не сейчас, а поближе к старости.
– А хватит ли у вас знаний? За трактат нельзя садиться, не изучив предмет досконально.
– Думаю, что хватит.
– Хм, вот как? Но позвольте напомнить, что ваш трактат останется незаконченным, если вы ни слова не скажете о совместимости. Бывает ведь и такое: мужчина встречает женщину, отвечающую самым его сокровенным желаниям, разделяющую все его мысли и чувства – от самых радостных до самых мрачных.
– Эти случаи крайне редки.
– К сожалению, да.
– Значит, мой трактат останется незаконченным.
– Что, несомненно, будет большой потерей – не только для автора, но и для читателей.
– Вместо главы о… совместимости, как вы изволили выразиться, я могла бы написать несколько слов о материнстве. Эта тема мне гораздо ближе.
– В самом деле?
– Да. Если не верите, спросите у Уильяма. Он знает, какая я нежная и заботливая мать.
– Если вы такая заботливая мать, что вы делаете на борту "Ла Муэтт"?
Почему сидите с растрепанной прической на голых досках и обсуждаете с пиратом превратности супружеской жизни?
На этот раз рассмеялась она и, оторвав от корсажа ленту, попробовала стянуть ею растрепавшиеся волосы.
– А знаете, чем сейчас занимается настоящая леди Сент-Колам?
– Нет. Но с удовольствием послушаю.
– Лежит с холодной грелкой на животе и мучается от головной боли. И только Уильям, верный, преданный Уильям, время от времени заходит к ней, чтобы подкрепить ее гаснущие силы кисточкой винограда.
– Бедняжка, как мне ее жаль! Лежит, наверное, одна-одинешенька и размышляет о супружеской несовместимости.
– Леди Сент-Колам не забивает себе голову подобной ерундой, она очень уравновешенная особа.
– Что же заставило эту уравновешенную особу надеть мужские брюки и отправиться на большую дорогу?
– Гнев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38