– Блестящий род.
Холмс рассеянно кивнул.
– Его владения, если не ошибаюсь, находятся в Девоншире, на краю болот, среди охотничьих угодий, пользующихся популярностью у спортсменов-аристократов. Помещичий дом – внешне он скорее напоминает феодальный замок – стоит уже четыреста лет, классический образец готического стиля. Я мало знаком с историей Шайрсов, если не считать того общеизвестного факта, что это имя никогда не было связано с преступным миром.
– Значит, Холмс, – сказал я, – мы снова возвращаемся к первоначальному вопросу.
– Поистине так.
– А именно: почему вам послали этот набор инструментов?
– Трудный вопрос.
– Может быть, объяснительное письмо задержалось?
– Не исключено, что вы попали и точку, Уотсон, – сказал Холмс. – Поэтому я предлагаю предоставить лицу, приславшему его, немного времени, скажем до… – Он сделал паузу и протянул руку за потрепанным Брэдшоу, отличным справочником движения английских поездов. – .. До завтра, 10.30 утра. Если к этому времени мы не получим объяснения, нам придется отправиться на Паддингтонский вокзал и сесть на девонширский экспресс.
– С какой целью. Холмс?
– С двоякой. Во-первых, короткое путешествие по сельской местности в это время года, когда природа меняет краски, подействует освежающе на двух замшелых лондонцев. – А во-вторых?
Аскетическое лицо Холмса озарилось странной улыбкой.
– Справедливость требует, – сказал мой друг Холмс, – чтобы собственность герцога Шайрского была возвращена ему, не правда ли? – Он вскочил и взял в руки скрипку.
– Погодите, Холмс! – воскликнул я. – Здесь что-то кроется, о чем вы мне не сказали.
– Нет, нет, мой дорогой Уотсон, – сказал он, отрывисто ударяя смычком по струнам. – Просто у меня такое предчувствие, что нам предстоит трудное плавание.
ЭЛЛЕРИ ПРОДОЛЖАЕТ
Эллери оторвался от рукописи. Грант Эймс-третий продолжал потягивать виски.
– В конце концов печень вас подведет, – сказал Эллери.
– Брюзга вы, больше никто, – ответил Эймс. – Но в данный момент, сынок, я чувствую себя частицей истории. Актер на великой сцене.
– Который пьет горькую?
– Скажите, какой моралист. Я говорю о рукописи. В 1888 году Шерлок Холмс получил таинственный набор хирургических инструментов. Он мобилизовал свои выдающиеся способности и пустился в одно из своих замечательных приключений. Три четверти века спустя другой пакет приносят другому знаменитому сыщику.
– К чему вы клоните? – проворчал Эллери, явно раздираемый между рукописью доктора Уотсона и бездействующей пишущей машинкой.
– Единственное, что остается сделать, чтобы завершить историческую аналогию, – это нацелить современный талант на современные приключения. Действуйте, мой дорогой Эллери. А я сыграю роль Уотсона.
Эллери поморщился.
– Конечно, вы можете усомниться в моей пригодности. Но должен сказать, что я тщательно следил за каждым шагом великого детектива.
Эллери наконец пробрало. Он неприязненно посмотрел на своего гостя.
– Ах, так? Такой вы умник! Ладно, проверим. Кавычки открываются: «Весной 1894 года весь Лондон был крайне взволнован, а высший свет даже потрясен убийством…
– Рональда Адера». Кавычки закрываются, – быстро подхватил Эймс. – «Пустой дом» из «Возвращения Шерлока Холмса».
– Кавычки открываются: «В ее руке блеснул маленький пистолет. Один выстрел, другой, третий…
– Дуло пистолета было в полуметре от груди Милвертона». Кавычки закрываются. «Конец Чарльза Огастена Милвертона».
– Браво, Уотсон! Кавычки открываются: «Эти люди, придавленные, но не растоптанные, опустившиеся на дно общества, но не низкие».
– Кавычки закрываются. – Светский повеса зевнул. – Оставьте ваши детские попытки поймать меня. Вы процитировали себя из «Игрока противной стороны».
Эллери усмехнулся. Оказывается, этот субъект интересуется не только самодовольными красотками и дорогим виски.
– Очко в вашу пользу. Но я уверен, что смогу подловить вас.
– И я уверен, что сможете, если потянете подольше, но это ни к чему. Приступайте к делу, мистер Куин. Вы прочли первую главу рукописи? Если вы неспособны на куиновские дедукции, никогда больше не возьму у знакомых ни одной вашей книжки.
– Единственное, что я могу сказать в данный момент, – это что почерк, который якобы принадлежит Уотсону, аккуратный, твердый, но временами неразборчивый.
– Далеко вам до Холмса, дружище. Вопрос состоит в том, действительно ли это почерк Уотсона? Подлинная ли это рукопись? А ну-ка, Куин, продемонстрируйте свои способности.
– Да замолчите вы наконец! – воскликнул Эллери и принялся читать дальше.
Глава 2
ЗАМОК НА БОЛОТЕ
В более поздний период своей жизни мой друг Шерлок Холмс, как я писал в другом месте, удалился от лихорадочного темпа жизни Лондона и завел – подумать только! – пчел в Саут Даунсе. Он, таким образом, закончил свою карьеру без всяких сожалений, посвятив себя этому виду сельской деятельности с той же целеустремленностью, с какой он выслеживал столь многих хитрейших преступников. Но в ту пору, когда Джек Потрошитель орудовал на улицах и в переулках Лондона, Холмс был еще убежденным горожанином. Все его способности были настроены на смутные нюансы лондонских рассветов и сумерек. Омерзительная вонь какого-нибудь закоулка в Сохо заставляла его ноздри трепетать, тогда как запах весны, пробуждавший сельских жителей, мог привести его в сонное состояние.
Поэтому я с удивлением и удовлетворением наблюдал, с каким интересом Холмс всматривался в пейзаж, мелькавший за окном экспресса, который мчал нас в то утро в Девоншир. Он сосредоточенно смотрел в окно и внезапно распрямил свои худые плечи.
– Ах, Уотсон, как бодрит свежий воздух приближающейся зимы.
В тот момент я не разделял этого мнения, ибо воздух в купе был отравлен вонючей сигарой, которую держал в зубах старый хмурый шотландец, ехавший вместе с нами. Холмс, казалось, не замечал дурного запаха. За окном вспыхивали яркие осенние краски листьев. – О Англия, Уотсон, сей второй Эдем, почти что рай!
Я знал перефразированную цитату и был вдвойне поражен. Мне, конечно, была известна сентиментальная жилка в характере моего друга, но он редко допускал, чтобы она пробила броню научного склада его натуры. И все же гордое сознание принадлежности к своей стране по праву рождения – это национальная черта британца, и Холмс не был исключением.
По мере того как мы приближались к цели нашего путешествия, его жизнерадостный вид сменился задумчивой миной. Мы проезжали по болотистой местности, вдоль бесконечной трясины и всяких кочек, которые, подобно струпьям, уродовали лицо Англии. И словно природа решила создать подобающий фон, солнце скрылось за густыми облаками, и, казалось, мы погрузились в вечные сумерки.
Вскоре мы сошли на платформу небольшой деревенской станции. Холмс засунул руки в карманы, его глубоко посаженные глаза горели, как это часто бывало, когда он был захвачен очередной проблемой.
– Вы помните дело Баскервилей, Уотсон, и проклятие, которое омрачало их жизнь?
– Еще бы.
– Мы находимся недалеко от их владений. Но, конечно, мы направляемся в противоположную сторону.
– Тем лучше. Эта собака – порождение ада – все еще преследует меня во сне.
Я был заинтригован. Обычно, когда Холмс приступал к расследованию, он тщательно осматривал окружающую местность, мгновенно замечал каждую сломанную ветку и не обращал внимания на пейзаж. В такие моменты воспоминания были бы неуместны. Теперь его движения были нервными, беспокойными, словно он жалел, что поддался импульсу и отправился в путешествие.
– Уотсон, – сказал он, – давайте наймем повозку и побыстрее покончим с этим делом.
Пони, которого мы заполучили, несомненно, был сродни тем диким лошадкам, которые носились среди болот, но был достаточно послушным и резво бежал по дороге от деревни к владениям Шайрсов. Вскоре показались башни замка Шайрс, придававшие еще более меланхолический вид местности.
– Охотничьи угодья там, дальше, – заметил Холмс. – Земли герцога разнообразны.
Он обвел взглядом представившуюся нам картину и добавил:
– Сомневаюсь, Уотсон, чтобы в этой зловещей каменной махине нас встретил веселый краснощекий хозяин.
– Почему вы так думаете?
– Люди с длинной родословной обычно отражают колорит окружающей среды. Вспомните Баскервиль-холл: там не было ни одного жизнерадостного лица.
Я не стал возражать. Мое внимание было приковано к унылой серой громаде замка. Некогда он был окружен рвом и имел подъемный мост. Однако нынешние поколения вверили защиту своей жизни местной полиции.
Ров был засыпан, и цепи подъемного моста не издавали скрипа уже много лет.
Дворецкий провел нас в холодную сводчатую гостиную, спросив наши имена, как Харон, переправлявший через Стикс. Вскоре я убедился в точности предсказаний Холмса. Более холодного и неприступного человека, чем герцог Шайрский, мне редко приходилось встречать.
Он был небольшого роста и производил впечатление чахоточного. Но это мне только показалось. При ближайшем рассмотрении у него оказался вполне здоровый цвет лица, и я почувствовал жилистую силу в его внешне хрупком теле.
Герцог не предложил нам сесть. Он отрывисто сказал:
– Вам повезло, что застали меня здесь. Еще час, и я уехал бы в Лондон. По какому вы делу?
Тон Холмса не выдавал его реакцию на дурные манеры аристократа.
– Мы постараемся не злоупотребить вашим временем дольше, чем это необходимо, ваша светлость. Мы приехали лишь для того, чтобы передать вам это.
Он протянул футляр с хирургическими инструментами, который мы завернули в простую оберточную бумагу и запечатали сургучом.
– Что это такое? – спросил герцог, не двигаясь.
– Я думаю, ваша светлость, – ответил Холмс, – что вам лучше самому вскрыть пакет и посмотреть.
Нахмурясь, герцог Шайрский развернул пакет.
– Где вы это взяли?
– К сожалению, я должен сперва просить вашу светлость опознать это как вашу собственность.
– Я никогда не видел этого раньше. Почему вам пришло в голову принести это мне?
Герцог открыл крышку и смотрел на инструменты, казалось, с неподдельным удивлением.
– Если вы отогнете подкладку, то обнаружите под ней причину, побудившую нас сделать это.
Герцог последовал совету Холмса, по-прежнему сохраняя недовольный вид. Я внимательно следил за тем, как он рассматривал герб, и наступила моя очередь удивляться. Выражение его лица изменилось. Тень улыбки тронула его тонкие губы, глаза оживились, и он смотрел на футляр с глубоким удовлетворением, чуть ли не с торжеством – иначе я не мог охарактеризовать его взгляд. Затем столь же быстро это выражение исчезло.
Я взглянул на Холмса в поисках объяснения, зная, что он не мог не заметить реакции аристократа. Но его проницательные глаза были полуприкрыты веками, лицо непроницаемо, как маска.
– Я уверен, ваша светлость, что вы получили ответ на свой вопрос, – сказал Холмс.
– Конечно, – ответил герцог небрежным тоном, словно отметая это дело как не представляющее никакого интереса. – Этот футляр мне не принадлежит.
– Тогда, быть может, ваша светлость укажет нам владельца?
– Полагаю, что это мой сын. Футляр, без сомнения, принадлежал Майклу.
– Он взят из лондонского ломбарда.
Герцог скривил губы в жестокой усмешке.
– Не сомневался в этом.
– В таком случае, если вы дадите нам адрес вашего сына…
– Сын, о котором я говорю, мистер Холмс, умер. Это мой младший сын.
Холмс мягко сказал:
– Я искренне сожалею, ваша светлость. Он умер от болезни?
– От очень тяжелой болезни. Он умер уже шесть месяцев назад.
Ударение, которое аристократ делал на слове «умер», показалось мне странным.
– Ваш сын был врачом?
– спросил я.
– Он учился на медицинском факультете, но потерпел неудачу, как, впрочем, во всем остальном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17