Выходец из разночинной слюнявой интеллигенции 60-х годов, сын министра и прачки, он работал на Самарина больше двадцати лет, проявил себя незаурядно и со временем стал как бы его тенью. В добром расположении духа Иссидор Гурович называл его не иначе как Му-му либо Мумиком, памятуя Тургеневского крестьянина, а будучи в раздражении величал Иудушкой Головлевым. На любое имя Шерстобитов отзывался с одинаковой почтительностью. Он знал хозяина как облупленного, давно признал в нем великого человека, смиренно принимал все его причуды, но не боялся его. Хозяин это ценил. Ему надоели мелкие душонки, которые слишком быстро ломались и трепетали под его белесым, неподвижным, мертвым взглядом. Иудушка-Му-му был человеком отважным, а в некоторых вопросах, там, где требовался точный расчет вкупе со знанием психологии, математики и экономики ему вообще не было равных. Можно сказать, что когда они встретились, им повезло точно так же, как когда-то Станиславскому с Немировичем, и подобно знаменитым режиссерам, они тоже изо дня в день кропотливо и вдумчиво создавали собственный театр, в котором, правда, не было актеров, а действовали преимущественно статисты.
— Ну что, Мумик, — Иссидор Гурович с удобством расположился за письменным столом, положив ноги на кожаный пуфик; управляющий примостился рядом со своими бумагами. — Какие на сегодня проблемы?
Только быстро, через час приедут китайцы.
Проблем особых не было. Шерстобитов подал хозяину на подпись три документа, два тот подмахнул почти не гладя, над третьим помедлил. В бумаге шла речь о поставках сырой нефти через Новороссийск.
— Труба, — произнес Иссидор Гурович с такой нежностью, будто вспомнил дорогого покойника. — Чересчур много гавриков возле нее кормится. Того гляди опять свару затеют. Сейчас это ни к чему. Америкашек подманивай, Мумик, америкашек. Пусть мошной-то потрясут как следует.
— Да они и так крепко увязли.
— Чем крепче, тем лучше. Чтобы обратного хода не было.
— Накладные расходы непомерные.
— Все окупится, Мумик, все окупится, не гунди.
С казанской плотиной то же самое. Где только можно, пусть раскошеливаются. Их доить надо досуха. Впоследствии покажем им огромный кукиш, как батюшка Ленин учил... Ладно, что дальше? Нигде не сквозит?
Управляющий убрал бумаги в папку. Готовился что-то сказать, но не решался.
— Ну! — поторопил Самарин. — Есть плохие новости?
— Не настолько, плохие, чтобы беспокоиться. Так, мелочь, но все же...
— Да ты что, Мумик?! — изумился хозяин. — Никак оробел? Погорел на чем-нибудь?
— Медицинский проект... Там некоторые шероховатости... Слишком много примкнувших... Кажется, привлекли внимание, пошли толки...
— А-а! — радостно воскликнул Иссидор Гурович. — Что я тебе говорил? Поперек батьки в пекло не лезь... Ну дак и что с проектом? Дымит?
Так называемый медицинский проект под кодовым названием "Медиум интернешнл", со всеми его ответвлениями, был собственным детищем Шерстобитова. За все годы плодотворного сотрудничества это был первый случай, когда управляющий вдруг попросил, почти потребовал полной самостоятельности, и Самарин не возражал. Понимал, солидному человеку, да еще с таким самолюбием, как у Мумушки, негоже всю жизнь ощущать себя на вторых ролях, быть вечным подручным у мастера. Разумеется, амбиции Шерстобитова простирались куда дальше, и для этого у него имелись все основания. Медицинский проект пока не приносил больших доходов, но это и не требовалось. Его смысл был глубже, значительнее, чем рутинная откачка капитала.
Истинной целью, которую ставил перед собой "Медиум интернешнл" и к которой неуклонно двигался, был целевой контроль над системами медицинского страхования, а также над производством лекарств и медицинского оборудования. На это не жалко было никаких средств, потому что в сущности такой контроль давал абсолютную власть над здоровьем нации и возможность манипулировать им как угодно. Образно говоря, если представить сто пятьдесят миллионов россиян в виде одного занедужившего человека (а так оно, в общем, и было), то медицинский проект (или медицинская реформа), будучи доведенным до логического конца, позволял тем, кто стоял за ним, самим решать, что дальше делать больному — выздоравливать, корячиться на инвалидности или околеть. Разумеется, в любом другом государстве, включая какой-нибудь пальмовый берег, каннибальский замысел был попросту немыслим, как реализация параноидального бреда, но в освобожденной России пришелся ко двору, и передовая общественность, подогреваемая умелыми долларовыми инъекциями, который год носилась с ним, как с писаной торбой. Сбой произошел лишь в одном звене, но, как с горечью прокомментировал Шерстобитов, в такой сложной конструкции этого достаточно, чтобы застопорить движение всего механизма. Он также признал, что его вина в том, что не принял вовремя никаких контрмер. Слишком увлекся возможностью с помощью расширенного экспорта человеческого сырца выявить Степень психологической готовности нации к дальнейшему биологическому расщеплению, определить границы видовой, общественной деградации.
Не дослушав управляющего, нахмурясь, Самарин резко спросил:
— Кто вышел на след?
— Особый отдел, генерал Самуилов.
— Старый знакомый, — от зловещей ухмылки хозяина Герасим Юдович зябко поежился, как от сквозняка. Кто курирует сектор трансплантации?
— Ленька Шахов. Зятек Завальнюка.
— Ага... Думский хорек. Еще кто? Кто в подельщиках?
— Доктор Поюровский. Клиницист с мировым именем. Звезда, так сказать, сосудистой хирургии.
— Этот-то зачем полез?
— Извращенец, маньяк, холопье нутро, — холодно отрекомендовал Шерстобитов. — Фактически весь бизнес держится на нем. Четыре клиники, отлаженная система сбыта. Сам удивляюсь.
— Удивляться поздно. Еще кто?
— Все финансовые операции — банк "Заречный", Борьки Сумского. Его вы знаете.
— Его знаю. Крепкий паренек. Дальше?
— Остальные — шушера. Нечего считать. Эти три фигуры центровые. Информация у них.
— Врешь, Иудушка. Так не бывает. Вместе с шушерой — сколько?
Шерстобитов опустил глаза, набрякшие алым. Не спал, что ли, ночь?
— Человек сто наберется.
— Вот это похоже... К завтрашнему дню приготовишь полный список. Со всеми данными.
— Сделаю.
— Теперь следующее. Проект на консервацию. Все программы под колпак. Без моего ведома ни малейшего шевеления.
Шерстобитов молчал, сопел в две дырки, словно внезапно простудился, и Самарин взорвался. Бешено выкатил белесые зенки, но заговорил почти шепотом:
— Ты чем-то, похоже, недоволен, приятель? Ах ты цаца какая! Натворил дел — и морду воротит. Экспериментатор вшивый!.. Мы что здесь с тобой в бирюльки играем? Стыдно, Иудушка! Из-за вонючих потрохов по миру пойдем. Видно, плохо тебя в институтах учили. Из-за меньших зол империи рушились.
Шестидесятилетний зубр Герасим Юдович принял выволочку понурясь, как нашкодивший школьник.
— Что молчишь? Возрази, коли сможешь.
— Все понимаю, — сказал Шерстобитов. — Но не вижу резона для консервации. Профилактическая чистка, пожалуй, не помешает, но...
— Профилактическая чистка? Нет, мой милый, стопроцентная вырубка. Только так и не иначе, — сокрушенно покачал головой, добавил по-отечески:
— Всем ты хорош, Иудушка, но мыслишь по старинке, осторожно. Времени не чуешь. Сейчас как: загнил пальчик, руби руку. Мало руку — сымай голову... Тебя слушать, знаешь где бы мы с тобой были?
— Где?
— Где-нибудь на оптовом складе залежалый товар сбывали. Эх, мути в тебе еще много, гнили интеллигентской. Все боишься кусок изо рта выпустить. Огорчил ты меня, Иудушка, сильно огорчил. Сколь тебя вразумлял, а ты все туда же — профилактика! Словечко-то какое придумал. Профилактика, сынок, это когда тебе перед свадьбой яйца оторвут — вот и вся профилактика.
Смешно, нет?
Шерстобитову не было смешно. Чем глуше звучал хозяйский шепоток, тем гуще скапливалась дрожь в утомленном сердце управляющего. Он лучше других знал, как начинался и чем заканчивался непредсказуемый гнев старика.
— Как велите, Иссидор Гурович, так и сделаю.
— А тебе больше делать ничего не надо. Ты свое уже сделал. Самуила на хвост посадил. Спасибо, соратничек.
Можешь теперь отдохнуть. Дедушка Гурыч подчистит ваше говнецо... Не забудь только список. Чтобы ни одна курва из него не выпала. Ишь, навострились, младенчиками торговать. Профилактики вонючие... Еще одно: к девяти часам пришли Архангельского. Ступай!
Да, грустно подумал Шерстобитов, на всю катушку завелся барин. Просыпется, как листопад, много забубенных головушек. Лишь бы моя уцелела. С этим смутным чувством покинул кабинет. Гнев старика неумолим, как Божья гроза, и бьет наповал. От него спасенья нет. Иногда Шерстобитову удавалось перехватить, смягчить его в самом начале, но сейчас не тот случай. Самое поразительное, думал управляющий, дьявол как всегда прав. Жаль, хоть и на время, сворачивать прекрасный проект, но последствия огласки могут быть сокрушительными...
Оставшись один, тяжело, с перехватом дыша, Иссидор Гурович прошел к стенному бару, накапал в рюмку чего-то крепкого, выпил, почмокал губами.
Вернулся к столу, несколько минут сидел неподвижно, отмякая, остужая расходившееся сердце, тупо уставясь на перекидной календарь. Там была запись:
"16.30 — Лиходеев".
— Ага, — вслух сказал Самарин. — Лиходеев. Ты-то мне и нужен как раз.
Жестким пальцем выкрутил номер на черном, простеньком телефонном аппарате. Услыша глуховатое:
— Да, Лиходеев на связи! — заговорил властно, неторопливо:
— Хорошо, что ты на связи, Лиходеев. А то уж я думал, не застану. Думал, не успею с тобой потолковать.
— Рад вас слышать, Иссидор Гурович. Что-нибудь случилось?
Лиходеев работал на одном из каналов телевидения и был там большой шишкой. Его карьера была стремительной, как созревание чирея. Еще два года назад он был серенькой, убогой телемышкой, а ныне заведовал всеми информационными программами канала. С помощью финансовых рычагов Иссидор Гурович выдернул его наверх, как морковку из грядки, и не жалел о затратах. Лиходеев служил по-собачьи преданно, но, к сожалению, не всегда впопад. Этого следовало ожидать. На телевидении не из кого особенно выбирать. Как и большинство представителей четвертой власти, Лиходеев был тщеславен, красноречив, независим, заносчив, жаден, пустоголов и придурковат. Иногда по глупому рвению допускал такие промашки, что Иссидор Гурович готов был собственноручно стащить его с экрана и закопать в навозной куче. Втолковать ему что-либо разумное было невозможно, он реагировал лишь на прямую угрозу. Но что поделаешь, как говаривал покойный отец народов: других писателей у меня для вас нету.
— У меня ничего не случилось, — успокоил Самарин. — А вот у тебя, браток, кое-что может случиться.
Сказать что?
— Слушаю внимательно, Иссидор Гурович!
— Собственные передачи смотришь? Вчера показали: гулял один шибздик вечером с собачкой.., по пустырю... Ты ведь гуляешь с собачкой, верно?
— Ночью гуляю, перед сном.
— И представь какой ужас. Налетела машина с пьяным водителем и переехала шибздика пополам. Причем что любопытно: у шибздика гнилые мозги во все стороны, а собачка цела.
— Помилуйте, Иссидор Гурович, за что?!
— Ты на кого работаешь, говнюк!? — загремел Самарин. — Ты что же, сучий потрох, родину не любишь?!
По ответному нечленораздельному бормотанию стало ясно, что телевизионный крысенок приведен в надлежащее состояние и способен воспринимать науку.
Первое, Чечня. Война благополучно закончилась, все, что можно было, из нее выкачали, прибыль, по подсчетам Шерстобитова, выстроилась в фантастические цифры; теперь, когда республика получила независимость, следовало резко изменить психологический фон вещания, привести его в соответствие с новой обстановкой, а на экране по-прежнему разгуливали бородатые, благородные горцы, воины-освободители, не щадящие живота своего ради святой свободы, все как один Робин Гуды и непротивленцы, а противостояли им грустные, грязномордые, трясущиеся от страха русские солдатики, заброшенные туда, как явствовало из передач, для повального грабежа и массовых убийств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
— Ну что, Мумик, — Иссидор Гурович с удобством расположился за письменным столом, положив ноги на кожаный пуфик; управляющий примостился рядом со своими бумагами. — Какие на сегодня проблемы?
Только быстро, через час приедут китайцы.
Проблем особых не было. Шерстобитов подал хозяину на подпись три документа, два тот подмахнул почти не гладя, над третьим помедлил. В бумаге шла речь о поставках сырой нефти через Новороссийск.
— Труба, — произнес Иссидор Гурович с такой нежностью, будто вспомнил дорогого покойника. — Чересчур много гавриков возле нее кормится. Того гляди опять свару затеют. Сейчас это ни к чему. Америкашек подманивай, Мумик, америкашек. Пусть мошной-то потрясут как следует.
— Да они и так крепко увязли.
— Чем крепче, тем лучше. Чтобы обратного хода не было.
— Накладные расходы непомерные.
— Все окупится, Мумик, все окупится, не гунди.
С казанской плотиной то же самое. Где только можно, пусть раскошеливаются. Их доить надо досуха. Впоследствии покажем им огромный кукиш, как батюшка Ленин учил... Ладно, что дальше? Нигде не сквозит?
Управляющий убрал бумаги в папку. Готовился что-то сказать, но не решался.
— Ну! — поторопил Самарин. — Есть плохие новости?
— Не настолько, плохие, чтобы беспокоиться. Так, мелочь, но все же...
— Да ты что, Мумик?! — изумился хозяин. — Никак оробел? Погорел на чем-нибудь?
— Медицинский проект... Там некоторые шероховатости... Слишком много примкнувших... Кажется, привлекли внимание, пошли толки...
— А-а! — радостно воскликнул Иссидор Гурович. — Что я тебе говорил? Поперек батьки в пекло не лезь... Ну дак и что с проектом? Дымит?
Так называемый медицинский проект под кодовым названием "Медиум интернешнл", со всеми его ответвлениями, был собственным детищем Шерстобитова. За все годы плодотворного сотрудничества это был первый случай, когда управляющий вдруг попросил, почти потребовал полной самостоятельности, и Самарин не возражал. Понимал, солидному человеку, да еще с таким самолюбием, как у Мумушки, негоже всю жизнь ощущать себя на вторых ролях, быть вечным подручным у мастера. Разумеется, амбиции Шерстобитова простирались куда дальше, и для этого у него имелись все основания. Медицинский проект пока не приносил больших доходов, но это и не требовалось. Его смысл был глубже, значительнее, чем рутинная откачка капитала.
Истинной целью, которую ставил перед собой "Медиум интернешнл" и к которой неуклонно двигался, был целевой контроль над системами медицинского страхования, а также над производством лекарств и медицинского оборудования. На это не жалко было никаких средств, потому что в сущности такой контроль давал абсолютную власть над здоровьем нации и возможность манипулировать им как угодно. Образно говоря, если представить сто пятьдесят миллионов россиян в виде одного занедужившего человека (а так оно, в общем, и было), то медицинский проект (или медицинская реформа), будучи доведенным до логического конца, позволял тем, кто стоял за ним, самим решать, что дальше делать больному — выздоравливать, корячиться на инвалидности или околеть. Разумеется, в любом другом государстве, включая какой-нибудь пальмовый берег, каннибальский замысел был попросту немыслим, как реализация параноидального бреда, но в освобожденной России пришелся ко двору, и передовая общественность, подогреваемая умелыми долларовыми инъекциями, который год носилась с ним, как с писаной торбой. Сбой произошел лишь в одном звене, но, как с горечью прокомментировал Шерстобитов, в такой сложной конструкции этого достаточно, чтобы застопорить движение всего механизма. Он также признал, что его вина в том, что не принял вовремя никаких контрмер. Слишком увлекся возможностью с помощью расширенного экспорта человеческого сырца выявить Степень психологической готовности нации к дальнейшему биологическому расщеплению, определить границы видовой, общественной деградации.
Не дослушав управляющего, нахмурясь, Самарин резко спросил:
— Кто вышел на след?
— Особый отдел, генерал Самуилов.
— Старый знакомый, — от зловещей ухмылки хозяина Герасим Юдович зябко поежился, как от сквозняка. Кто курирует сектор трансплантации?
— Ленька Шахов. Зятек Завальнюка.
— Ага... Думский хорек. Еще кто? Кто в подельщиках?
— Доктор Поюровский. Клиницист с мировым именем. Звезда, так сказать, сосудистой хирургии.
— Этот-то зачем полез?
— Извращенец, маньяк, холопье нутро, — холодно отрекомендовал Шерстобитов. — Фактически весь бизнес держится на нем. Четыре клиники, отлаженная система сбыта. Сам удивляюсь.
— Удивляться поздно. Еще кто?
— Все финансовые операции — банк "Заречный", Борьки Сумского. Его вы знаете.
— Его знаю. Крепкий паренек. Дальше?
— Остальные — шушера. Нечего считать. Эти три фигуры центровые. Информация у них.
— Врешь, Иудушка. Так не бывает. Вместе с шушерой — сколько?
Шерстобитов опустил глаза, набрякшие алым. Не спал, что ли, ночь?
— Человек сто наберется.
— Вот это похоже... К завтрашнему дню приготовишь полный список. Со всеми данными.
— Сделаю.
— Теперь следующее. Проект на консервацию. Все программы под колпак. Без моего ведома ни малейшего шевеления.
Шерстобитов молчал, сопел в две дырки, словно внезапно простудился, и Самарин взорвался. Бешено выкатил белесые зенки, но заговорил почти шепотом:
— Ты чем-то, похоже, недоволен, приятель? Ах ты цаца какая! Натворил дел — и морду воротит. Экспериментатор вшивый!.. Мы что здесь с тобой в бирюльки играем? Стыдно, Иудушка! Из-за вонючих потрохов по миру пойдем. Видно, плохо тебя в институтах учили. Из-за меньших зол империи рушились.
Шестидесятилетний зубр Герасим Юдович принял выволочку понурясь, как нашкодивший школьник.
— Что молчишь? Возрази, коли сможешь.
— Все понимаю, — сказал Шерстобитов. — Но не вижу резона для консервации. Профилактическая чистка, пожалуй, не помешает, но...
— Профилактическая чистка? Нет, мой милый, стопроцентная вырубка. Только так и не иначе, — сокрушенно покачал головой, добавил по-отечески:
— Всем ты хорош, Иудушка, но мыслишь по старинке, осторожно. Времени не чуешь. Сейчас как: загнил пальчик, руби руку. Мало руку — сымай голову... Тебя слушать, знаешь где бы мы с тобой были?
— Где?
— Где-нибудь на оптовом складе залежалый товар сбывали. Эх, мути в тебе еще много, гнили интеллигентской. Все боишься кусок изо рта выпустить. Огорчил ты меня, Иудушка, сильно огорчил. Сколь тебя вразумлял, а ты все туда же — профилактика! Словечко-то какое придумал. Профилактика, сынок, это когда тебе перед свадьбой яйца оторвут — вот и вся профилактика.
Смешно, нет?
Шерстобитову не было смешно. Чем глуше звучал хозяйский шепоток, тем гуще скапливалась дрожь в утомленном сердце управляющего. Он лучше других знал, как начинался и чем заканчивался непредсказуемый гнев старика.
— Как велите, Иссидор Гурович, так и сделаю.
— А тебе больше делать ничего не надо. Ты свое уже сделал. Самуила на хвост посадил. Спасибо, соратничек.
Можешь теперь отдохнуть. Дедушка Гурыч подчистит ваше говнецо... Не забудь только список. Чтобы ни одна курва из него не выпала. Ишь, навострились, младенчиками торговать. Профилактики вонючие... Еще одно: к девяти часам пришли Архангельского. Ступай!
Да, грустно подумал Шерстобитов, на всю катушку завелся барин. Просыпется, как листопад, много забубенных головушек. Лишь бы моя уцелела. С этим смутным чувством покинул кабинет. Гнев старика неумолим, как Божья гроза, и бьет наповал. От него спасенья нет. Иногда Шерстобитову удавалось перехватить, смягчить его в самом начале, но сейчас не тот случай. Самое поразительное, думал управляющий, дьявол как всегда прав. Жаль, хоть и на время, сворачивать прекрасный проект, но последствия огласки могут быть сокрушительными...
Оставшись один, тяжело, с перехватом дыша, Иссидор Гурович прошел к стенному бару, накапал в рюмку чего-то крепкого, выпил, почмокал губами.
Вернулся к столу, несколько минут сидел неподвижно, отмякая, остужая расходившееся сердце, тупо уставясь на перекидной календарь. Там была запись:
"16.30 — Лиходеев".
— Ага, — вслух сказал Самарин. — Лиходеев. Ты-то мне и нужен как раз.
Жестким пальцем выкрутил номер на черном, простеньком телефонном аппарате. Услыша глуховатое:
— Да, Лиходеев на связи! — заговорил властно, неторопливо:
— Хорошо, что ты на связи, Лиходеев. А то уж я думал, не застану. Думал, не успею с тобой потолковать.
— Рад вас слышать, Иссидор Гурович. Что-нибудь случилось?
Лиходеев работал на одном из каналов телевидения и был там большой шишкой. Его карьера была стремительной, как созревание чирея. Еще два года назад он был серенькой, убогой телемышкой, а ныне заведовал всеми информационными программами канала. С помощью финансовых рычагов Иссидор Гурович выдернул его наверх, как морковку из грядки, и не жалел о затратах. Лиходеев служил по-собачьи преданно, но, к сожалению, не всегда впопад. Этого следовало ожидать. На телевидении не из кого особенно выбирать. Как и большинство представителей четвертой власти, Лиходеев был тщеславен, красноречив, независим, заносчив, жаден, пустоголов и придурковат. Иногда по глупому рвению допускал такие промашки, что Иссидор Гурович готов был собственноручно стащить его с экрана и закопать в навозной куче. Втолковать ему что-либо разумное было невозможно, он реагировал лишь на прямую угрозу. Но что поделаешь, как говаривал покойный отец народов: других писателей у меня для вас нету.
— У меня ничего не случилось, — успокоил Самарин. — А вот у тебя, браток, кое-что может случиться.
Сказать что?
— Слушаю внимательно, Иссидор Гурович!
— Собственные передачи смотришь? Вчера показали: гулял один шибздик вечером с собачкой.., по пустырю... Ты ведь гуляешь с собачкой, верно?
— Ночью гуляю, перед сном.
— И представь какой ужас. Налетела машина с пьяным водителем и переехала шибздика пополам. Причем что любопытно: у шибздика гнилые мозги во все стороны, а собачка цела.
— Помилуйте, Иссидор Гурович, за что?!
— Ты на кого работаешь, говнюк!? — загремел Самарин. — Ты что же, сучий потрох, родину не любишь?!
По ответному нечленораздельному бормотанию стало ясно, что телевизионный крысенок приведен в надлежащее состояние и способен воспринимать науку.
Первое, Чечня. Война благополучно закончилась, все, что можно было, из нее выкачали, прибыль, по подсчетам Шерстобитова, выстроилась в фантастические цифры; теперь, когда республика получила независимость, следовало резко изменить психологический фон вещания, привести его в соответствие с новой обстановкой, а на экране по-прежнему разгуливали бородатые, благородные горцы, воины-освободители, не щадящие живота своего ради святой свободы, все как один Робин Гуды и непротивленцы, а противостояли им грустные, грязномордые, трясущиеся от страха русские солдатики, заброшенные туда, как явствовало из передач, для повального грабежа и массовых убийств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53