Значит, его друзья там, где стреляют. Где зажглись войны. И поэтому надо просто ехать на войну. Любую. Там он найдет своих ребят. Он тоже не признает ликвидации СССР, а значит, вправе выступать в его защиту.
Поэтому он снова надевает свой черный берет. Пусть даже и мысленно. Свой он сжег 23 февраля, когда правительство Москвы, уничтожая все советское, запретило ветеранам прийти в этот праздничный день к могиле Неизвестного солдата. А когда те все-таки решили донести цветы к своему собрату, выставило на их пути омоновцев. И те подняли дубинки против фронтовиков. И Ельцин – какая гнусность! – вручил им потом за избиение стариков ордена «За личное мужество». И, что самое в конечном итоге постыдное, омоновцы – нет ниже падения! – эти ордена с благодарностью приняли.
Едва узнав эти новости, Андрей купил бутылку водки, сел в электричку и выехал за город.
Он не помнил, сколько ехал и где вышел. В редкой лесопосадочке недалеко от платформы разложил костерок и, когда пламя устоялось, окрепло, медленно опустил в него свой омоновский берет. Хотел отвернуться, уйти от огня и боли, но переборол себя, дождался, когда придавленный огонь выберется из-под черного круга, лизнет, обжигаясь, суконный ворс. Пища оказалась съедобной, пламя впилось в берет и ненасытно, не дожевывая до конца куски, проглотило с огненного стола щедрый подарок.
Андрей понимал, что это сгорал не просто берет: он подводил черту под своим прошлым. А точнее, перечеркивал свое будущее, если оно каким-то образом свяжется с ОМОНом. В свое время в Риге их отряд выбрал идеалом службы не деньги, а долг. Они могли получить золотые горы за одно только послушание латвийским властям, призывавшим их к жестокости по отношению к инакомыслящим. Случись так, Прибалтика первой бы захлебнулась русской кровью еще в самом начале перестройки. Но их ОМОН выстоял против такого соблазна и, хотя сам в конечном итоге оказался оболганным Ригой и преданным Москвой, перед историей что рижский, что вильнюсский отряды остались чисты. Московские же омоновцы 23 февраля показали, что можно служить и за деньги…
Поэтому с милицией у него ничего общего больше не будет. Никогда. Скорее он сам окажется среди тех, кого избивают дубинками…
Лишь угасло пламя костра, зубами сорвал пробку со «Столичной». Выпил, сколько хватило духу, прямо из горлышка. В голову и ноги ударило мгновенно, но, передохнув, зачерпнув горстью снега, вновь опрокинул в себя водку.
И заныло в груди, и не заметил, как завыл от безысходности и одиночества. И чтобы выплеснуть боль, не умереть от ее тисков, пошел крушить, ломать, топтать кусты и деревья. Человек, превратившийся в медведя-шатуна и по-волчьи завывающий – это всего-навсего рижский омоновец…
Воспоминание прервалось неожиданным озарением: а ведь он не снял тогда с берета звездочку. Зачем же он бросил ее в огонь! Она-то здесь при чем! Может, еще цела? Может, надо съездить и посмотреть? Времени-то у него теперь – море, а в том лесочке, как ни крути, горела его судьба…
Место отыскал быстро. Присев на колени, бережно раздвинул траву. Черная, обуглившаяся звездочка посмотрела на него серпом и молотом, и он, спасаясь от этого немого укора, торопливо зажал ее в руке. Звезда кольнула острыми краями, но не сильно, не до крови, словно и прощая, и в то же время желая, чтобы он помнил и о ее боли.
И вновь завыл Андрей, выплескивая боль через этот стон, и пошел крушить, ломать все на своем пути. И рвался, бежал куда-то, не отворачиваясь от веток, и спотыкался, и был бы, наверное, рад, если бы разверзлась под ним земля или прилетела из чащи выпущенная кем-нибудь пуля. И сразу бы все успокоилось. Как хочется успокоиться…
Очнулся посреди огромной лесной поляны, узеньким коридорчиком примыкающей к шоссейной дороге. На ее обочине стояли машины, а толстенький, похожий на Карповского, мужичок увлеченно показывал руками на поляну. Четыре не то чтобы дюжих, но молодца, выставив на капот белой «волги» банки с пивом, сосредоточенно слушали, время от времени сверяя рассказ Карповского с записями на большом листе ватмана. Затем толстячка увезла «волга», а четверка открыла банки с пивом.
В это время Андрей и вышел в центр площадки. Боль требовала, искала выхода, он с удовольствием набил бы сейчас кому-нибудь физиономию и теперь всем своим видом зазывал подвернувшуюся компанию на драку. Даже, аккуратно повесив на куст рубашку, стал спиной к замершей четверке: пренебрежение должно быстрее подогреть их. Тем более что приехавшие – наверняка какие-нибудь кооператоры, раз делят землю. А он тогда – частник. Фермер. Он сажает здесь петрушку, редиску, морковку, горох, картошку и свеклу – ох! – все, что помнит из детской песенки. Только бы подраться. Ну же, ну! Обгоревшая звезда жжет ладонь и грудь. Больно! Дайте выход!
Сзади подошли профессионально, сразу полукругом – он и не оборачивался, чтобы удостовериться в этом. Пусть порезвятся пока. А он успокоится. Эх, жизнь-нескладуха…
– И чем занимаемся? – не выдержали первыми они. На этот раз Андрей с улыбкой обернулся. Все четверо – поджарые, спортивного вида, с короткими прическами, с банками пива в руках. Хозяева жизни. Этой поляны. Он им сейчас покажет, кто хозяин на этой земле.
– Так чем занимаемся? – повторился вопрос.
– Строю Эйфелеву башню, – выделив гостя пожиже, ответил ему Андрей. В начальниках, как показывает его омоновский опыт, почему-то чаще всего ходят те, кто помельче. Синдром Наполеона?
Он не ошибся: спрашивал и командовал здесь именно Наполеон.
– Получается?
– Если всякая сволота не будет шляться вокруг и задавать глупые вопросы, то получится.
– Ты, Зин, на грубость нарываешься, – голосом Высоцкого вдруг пропел один из охранников и бросил под ноги Андрею банку. Наверное, это была его любимая фраза перед дракой, потому что он вышел вперед и демонстративно засучил рукава. Вздохнул, оглядев свой кулак – извини, мол, дружище, но придется тебе поработать, – и подошел.
Но по тому, что он не напружинился перед ударом, как долго и откровенно замахивался, – уже по этим первым штрихам стало ясно, что он и умеет только одно – бить морды. Бедный парень. Руками можно махать на дискотеках. А рукопашный бой – это искусство. Это то же оружие, которое должно быть невидимо до тех пор, пока ты его не применил. Так что не надо так нагло откровенничать.
Андрей без труда перехватил руку и, уклонившись в сторону, легонько поддернул парня в том же направлении, куда тот наносил удар. Этого оказалось достаточно, чтобы, потеряв равновесие, чуть подбитый под ноги, он улетел за несколько метров. Без всяких «дзя», звериного оскала, прыжков и прочей каратистской атрибутики.
Похоже, эта простота больше всего и сбила с толку остальных. Под ноги Андрею, столкнувшись в воздухе, теперь упали сразу две банки. И хотя на этот раз рукава не закатывались, Тарасевич опять спокойно перехватил удары и, чуть осадив нападавших, резко дернул их по кругу. Чем же вы занимались в школе, господа хорошие, если не знаете, что никогда нельзя перекрещивать ноги: устойчивость-то после этого нулевая.
И кувыркнулись еще двое, распахав носом землю. И вновь все показалось слишком просто и не эффектно, а значит, случайно – то ли споткнулись нечаянно, то ли помешали друг другу сами. Да нет, братцы-кролики, это всего лишь элементарное знание законов физики, геометрии да биологии, когда враг выводится из равновесия смещением центра тяжести. Старо, как мир.
Освободившись от нападавших, Андрей шагнул было к Наполеону, но вынужден был замереть на месте: тот держал у груди пистолет. Настоящий ли, газовый или муляж – поди разбери, но рисковать не было никакого смысла.
– Против лома нет приема, – поднял руки Тарасевич, прекрасно зная приемы и против лома, и против пистолета. Только в драке верх берут не наглые, а расчетливые. И слово последнее не сказано. А оно будет за ним.
– Скажи друзьям, чтобы не дергались, иначе переломаю ненароком им ручки да ножки, вот неудобства-то будут, – кивнул назад Тарасевич, не сводя взгляда со старшего.
Кажется, предупредил вовремя – за спиной замерли.
– Ну, так и чем занимаемся? – попытался поставить старую пластинку Наполеон.
– Строю Эйфелеву башню, – не уступил и Андрей.
Давно, наверное, не отвечали четверке наглостью на наглость. И то, что Эйфелева башня станет для них красным платком, Андрей знал, еще не повторив этой непонятно откуда родившейся у него в голове фразы. Поэтому резко обернулся, собрался, взмахнул руками. Нападавшие, не успев дотронуться, рухнули у его ног, как подстреленные. Наполеон, забыв про оружие, ошарашенно глядел на схватившихся за головы, безуспешно пытающихся встать напарников.
– Ты, что ль, интересовался, чем занимаюсь? – переспросил его Тарасевич. – Огородик думаю разбить. Да посадить лучок, укропчик, огурчики. А пивка не осталось? – переключив внимание противника на левую руку, в которой тот все еще держал банку, Андрей подошел к нему. Стал сбоку. – А теперь убери пушку.
Наполеон торопливо повиновался – отдал пиво, засунул в пиджак пистолет.
– А что вы здесь собираетесь делать? – опустошив банку, окончательно взял инициативу в свои руки Андрей.
Собеседник почувствовал это, может, хотел даже, подобно Андрею, ответить про Эйфелеву башню, но, глянув на все еще «плывущих», шатающихся даже на карачках сотоварищей, благоразумно передумал.
– Да все дело в том, что эту землю купила наша фирма, – охотно сообщил он. – Завтра здесь начнутся работы, так что огород, к сожалению, придется перенести в другое место. А они… – кивнул на своих подручных. – Что с ними?
– А черт их знает, – пожал плечами Андрей. – Подбежали и рухнули ни с того ни с сего. Наверное, съели что-нибудь.
Демонстративно подчеркивая полную свою непричастность к происшедшему, сорвал одуванчик. Примерился, дунул на него, пытаясь с первого раза сорвать все пушинки. Получилось: голый цветок стыдливо замер в его пальцах.
С цветком и кооператорами все ясно, а что делать ему самому? Прожита уже достаточная жизнь, чтобы понять: ничто в ней не случайно. Если ему начертано на роду жить рядом с опасностью, то cпокойствие испытываешь именно на краю пропасти. Он понял, от чего устал, что его погнало из Мишкиного дома, толкнуло на драку – он устал ждать опасности. И сейчас, нутром почуяв холодок, нервно успокоился: наконец-то. Жизнь зацепила его вновь не лучшей своей стороной, но иного просто не могло быть. Теперь надо просто посмотреть, что из этого получится.
– А теперь – до свидания. Мне хочется побыть одному, – отправил Андрей гостей с поляны.
– Так ведь фирма… – начал старший, но Андрей перебил его:
– Полян в Подмосковье много. Я со своей уходить не собираюсь…
3
Китайцы уверяют, что самый легкий день – это прожитый. Правильно уверяют, ибо будущим своим Андрей не обольщался. Люди, покупающие землю под Москвой и спокойно разъезжающие с оружием – братия еще та. Завтра, без сомнения, они прибудут с начальством и подкреплением: или наказать наглеца, или посмотреть его в деле. Тут все зависит от того, как преподнесет встречу своим хозяевам четверка.
Открытого боя или драки он не боялся: встреча на поляне сошла за тренировку и показала, что еще ничего не забыто из тех приемов, которым обучался их отряд в Риге. Свалилась им тогда удача – тренера по рукопашному бою отыскали среди офицеров-ракетчиков, выпускников Краснодарского училища. А уж про то, что там творил чудеса в секции рукопашного боя некий полковник Кадочников – про то молва доходила до любого, кто хоть мало-мальски интересовался борьбой.
– Мы не японцы и не китайцы, и никогда ими не станем, – надо полагать, словами Кадочникова начал свои занятия ракетчик. – Поэтому все эти карате, у-шу, восточные единоборства, хотим мы того или нет, нам, славянам, чужды и противоестественны даже просто по движениям, по ритму дыхания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Поэтому он снова надевает свой черный берет. Пусть даже и мысленно. Свой он сжег 23 февраля, когда правительство Москвы, уничтожая все советское, запретило ветеранам прийти в этот праздничный день к могиле Неизвестного солдата. А когда те все-таки решили донести цветы к своему собрату, выставило на их пути омоновцев. И те подняли дубинки против фронтовиков. И Ельцин – какая гнусность! – вручил им потом за избиение стариков ордена «За личное мужество». И, что самое в конечном итоге постыдное, омоновцы – нет ниже падения! – эти ордена с благодарностью приняли.
Едва узнав эти новости, Андрей купил бутылку водки, сел в электричку и выехал за город.
Он не помнил, сколько ехал и где вышел. В редкой лесопосадочке недалеко от платформы разложил костерок и, когда пламя устоялось, окрепло, медленно опустил в него свой омоновский берет. Хотел отвернуться, уйти от огня и боли, но переборол себя, дождался, когда придавленный огонь выберется из-под черного круга, лизнет, обжигаясь, суконный ворс. Пища оказалась съедобной, пламя впилось в берет и ненасытно, не дожевывая до конца куски, проглотило с огненного стола щедрый подарок.
Андрей понимал, что это сгорал не просто берет: он подводил черту под своим прошлым. А точнее, перечеркивал свое будущее, если оно каким-то образом свяжется с ОМОНом. В свое время в Риге их отряд выбрал идеалом службы не деньги, а долг. Они могли получить золотые горы за одно только послушание латвийским властям, призывавшим их к жестокости по отношению к инакомыслящим. Случись так, Прибалтика первой бы захлебнулась русской кровью еще в самом начале перестройки. Но их ОМОН выстоял против такого соблазна и, хотя сам в конечном итоге оказался оболганным Ригой и преданным Москвой, перед историей что рижский, что вильнюсский отряды остались чисты. Московские же омоновцы 23 февраля показали, что можно служить и за деньги…
Поэтому с милицией у него ничего общего больше не будет. Никогда. Скорее он сам окажется среди тех, кого избивают дубинками…
Лишь угасло пламя костра, зубами сорвал пробку со «Столичной». Выпил, сколько хватило духу, прямо из горлышка. В голову и ноги ударило мгновенно, но, передохнув, зачерпнув горстью снега, вновь опрокинул в себя водку.
И заныло в груди, и не заметил, как завыл от безысходности и одиночества. И чтобы выплеснуть боль, не умереть от ее тисков, пошел крушить, ломать, топтать кусты и деревья. Человек, превратившийся в медведя-шатуна и по-волчьи завывающий – это всего-навсего рижский омоновец…
Воспоминание прервалось неожиданным озарением: а ведь он не снял тогда с берета звездочку. Зачем же он бросил ее в огонь! Она-то здесь при чем! Может, еще цела? Может, надо съездить и посмотреть? Времени-то у него теперь – море, а в том лесочке, как ни крути, горела его судьба…
Место отыскал быстро. Присев на колени, бережно раздвинул траву. Черная, обуглившаяся звездочка посмотрела на него серпом и молотом, и он, спасаясь от этого немого укора, торопливо зажал ее в руке. Звезда кольнула острыми краями, но не сильно, не до крови, словно и прощая, и в то же время желая, чтобы он помнил и о ее боли.
И вновь завыл Андрей, выплескивая боль через этот стон, и пошел крушить, ломать все на своем пути. И рвался, бежал куда-то, не отворачиваясь от веток, и спотыкался, и был бы, наверное, рад, если бы разверзлась под ним земля или прилетела из чащи выпущенная кем-нибудь пуля. И сразу бы все успокоилось. Как хочется успокоиться…
Очнулся посреди огромной лесной поляны, узеньким коридорчиком примыкающей к шоссейной дороге. На ее обочине стояли машины, а толстенький, похожий на Карповского, мужичок увлеченно показывал руками на поляну. Четыре не то чтобы дюжих, но молодца, выставив на капот белой «волги» банки с пивом, сосредоточенно слушали, время от времени сверяя рассказ Карповского с записями на большом листе ватмана. Затем толстячка увезла «волга», а четверка открыла банки с пивом.
В это время Андрей и вышел в центр площадки. Боль требовала, искала выхода, он с удовольствием набил бы сейчас кому-нибудь физиономию и теперь всем своим видом зазывал подвернувшуюся компанию на драку. Даже, аккуратно повесив на куст рубашку, стал спиной к замершей четверке: пренебрежение должно быстрее подогреть их. Тем более что приехавшие – наверняка какие-нибудь кооператоры, раз делят землю. А он тогда – частник. Фермер. Он сажает здесь петрушку, редиску, морковку, горох, картошку и свеклу – ох! – все, что помнит из детской песенки. Только бы подраться. Ну же, ну! Обгоревшая звезда жжет ладонь и грудь. Больно! Дайте выход!
Сзади подошли профессионально, сразу полукругом – он и не оборачивался, чтобы удостовериться в этом. Пусть порезвятся пока. А он успокоится. Эх, жизнь-нескладуха…
– И чем занимаемся? – не выдержали первыми они. На этот раз Андрей с улыбкой обернулся. Все четверо – поджарые, спортивного вида, с короткими прическами, с банками пива в руках. Хозяева жизни. Этой поляны. Он им сейчас покажет, кто хозяин на этой земле.
– Так чем занимаемся? – повторился вопрос.
– Строю Эйфелеву башню, – выделив гостя пожиже, ответил ему Андрей. В начальниках, как показывает его омоновский опыт, почему-то чаще всего ходят те, кто помельче. Синдром Наполеона?
Он не ошибся: спрашивал и командовал здесь именно Наполеон.
– Получается?
– Если всякая сволота не будет шляться вокруг и задавать глупые вопросы, то получится.
– Ты, Зин, на грубость нарываешься, – голосом Высоцкого вдруг пропел один из охранников и бросил под ноги Андрею банку. Наверное, это была его любимая фраза перед дракой, потому что он вышел вперед и демонстративно засучил рукава. Вздохнул, оглядев свой кулак – извини, мол, дружище, но придется тебе поработать, – и подошел.
Но по тому, что он не напружинился перед ударом, как долго и откровенно замахивался, – уже по этим первым штрихам стало ясно, что он и умеет только одно – бить морды. Бедный парень. Руками можно махать на дискотеках. А рукопашный бой – это искусство. Это то же оружие, которое должно быть невидимо до тех пор, пока ты его не применил. Так что не надо так нагло откровенничать.
Андрей без труда перехватил руку и, уклонившись в сторону, легонько поддернул парня в том же направлении, куда тот наносил удар. Этого оказалось достаточно, чтобы, потеряв равновесие, чуть подбитый под ноги, он улетел за несколько метров. Без всяких «дзя», звериного оскала, прыжков и прочей каратистской атрибутики.
Похоже, эта простота больше всего и сбила с толку остальных. Под ноги Андрею, столкнувшись в воздухе, теперь упали сразу две банки. И хотя на этот раз рукава не закатывались, Тарасевич опять спокойно перехватил удары и, чуть осадив нападавших, резко дернул их по кругу. Чем же вы занимались в школе, господа хорошие, если не знаете, что никогда нельзя перекрещивать ноги: устойчивость-то после этого нулевая.
И кувыркнулись еще двое, распахав носом землю. И вновь все показалось слишком просто и не эффектно, а значит, случайно – то ли споткнулись нечаянно, то ли помешали друг другу сами. Да нет, братцы-кролики, это всего лишь элементарное знание законов физики, геометрии да биологии, когда враг выводится из равновесия смещением центра тяжести. Старо, как мир.
Освободившись от нападавших, Андрей шагнул было к Наполеону, но вынужден был замереть на месте: тот держал у груди пистолет. Настоящий ли, газовый или муляж – поди разбери, но рисковать не было никакого смысла.
– Против лома нет приема, – поднял руки Тарасевич, прекрасно зная приемы и против лома, и против пистолета. Только в драке верх берут не наглые, а расчетливые. И слово последнее не сказано. А оно будет за ним.
– Скажи друзьям, чтобы не дергались, иначе переломаю ненароком им ручки да ножки, вот неудобства-то будут, – кивнул назад Тарасевич, не сводя взгляда со старшего.
Кажется, предупредил вовремя – за спиной замерли.
– Ну, так и чем занимаемся? – попытался поставить старую пластинку Наполеон.
– Строю Эйфелеву башню, – не уступил и Андрей.
Давно, наверное, не отвечали четверке наглостью на наглость. И то, что Эйфелева башня станет для них красным платком, Андрей знал, еще не повторив этой непонятно откуда родившейся у него в голове фразы. Поэтому резко обернулся, собрался, взмахнул руками. Нападавшие, не успев дотронуться, рухнули у его ног, как подстреленные. Наполеон, забыв про оружие, ошарашенно глядел на схватившихся за головы, безуспешно пытающихся встать напарников.
– Ты, что ль, интересовался, чем занимаюсь? – переспросил его Тарасевич. – Огородик думаю разбить. Да посадить лучок, укропчик, огурчики. А пивка не осталось? – переключив внимание противника на левую руку, в которой тот все еще держал банку, Андрей подошел к нему. Стал сбоку. – А теперь убери пушку.
Наполеон торопливо повиновался – отдал пиво, засунул в пиджак пистолет.
– А что вы здесь собираетесь делать? – опустошив банку, окончательно взял инициативу в свои руки Андрей.
Собеседник почувствовал это, может, хотел даже, подобно Андрею, ответить про Эйфелеву башню, но, глянув на все еще «плывущих», шатающихся даже на карачках сотоварищей, благоразумно передумал.
– Да все дело в том, что эту землю купила наша фирма, – охотно сообщил он. – Завтра здесь начнутся работы, так что огород, к сожалению, придется перенести в другое место. А они… – кивнул на своих подручных. – Что с ними?
– А черт их знает, – пожал плечами Андрей. – Подбежали и рухнули ни с того ни с сего. Наверное, съели что-нибудь.
Демонстративно подчеркивая полную свою непричастность к происшедшему, сорвал одуванчик. Примерился, дунул на него, пытаясь с первого раза сорвать все пушинки. Получилось: голый цветок стыдливо замер в его пальцах.
С цветком и кооператорами все ясно, а что делать ему самому? Прожита уже достаточная жизнь, чтобы понять: ничто в ней не случайно. Если ему начертано на роду жить рядом с опасностью, то cпокойствие испытываешь именно на краю пропасти. Он понял, от чего устал, что его погнало из Мишкиного дома, толкнуло на драку – он устал ждать опасности. И сейчас, нутром почуяв холодок, нервно успокоился: наконец-то. Жизнь зацепила его вновь не лучшей своей стороной, но иного просто не могло быть. Теперь надо просто посмотреть, что из этого получится.
– А теперь – до свидания. Мне хочется побыть одному, – отправил Андрей гостей с поляны.
– Так ведь фирма… – начал старший, но Андрей перебил его:
– Полян в Подмосковье много. Я со своей уходить не собираюсь…
3
Китайцы уверяют, что самый легкий день – это прожитый. Правильно уверяют, ибо будущим своим Андрей не обольщался. Люди, покупающие землю под Москвой и спокойно разъезжающие с оружием – братия еще та. Завтра, без сомнения, они прибудут с начальством и подкреплением: или наказать наглеца, или посмотреть его в деле. Тут все зависит от того, как преподнесет встречу своим хозяевам четверка.
Открытого боя или драки он не боялся: встреча на поляне сошла за тренировку и показала, что еще ничего не забыто из тех приемов, которым обучался их отряд в Риге. Свалилась им тогда удача – тренера по рукопашному бою отыскали среди офицеров-ракетчиков, выпускников Краснодарского училища. А уж про то, что там творил чудеса в секции рукопашного боя некий полковник Кадочников – про то молва доходила до любого, кто хоть мало-мальски интересовался борьбой.
– Мы не японцы и не китайцы, и никогда ими не станем, – надо полагать, словами Кадочникова начал свои занятия ракетчик. – Поэтому все эти карате, у-шу, восточные единоборства, хотим мы того или нет, нам, славянам, чужды и противоестественны даже просто по движениям, по ритму дыхания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39