Сидит вполоборота к нам. Закрылся газетой.
– А где Зайцев?
– Он ведет наблюдение с другой стороны.
Я смотрю на часы. Минут через десять объявят посадку. Я почти шепотом говорю о том Александрову.
– Мы еще не знаем, на какой рейс у него билет, – отвечает он. – Александр Михайлович приказал ждать вас.
– Все правильно. На посадке в толпе пассажиров возьмите его в клещи. Один впереди, другой сзади. Не рядом, конечно. Он вас еще не приметил?
– Думаю, нет. Все время читает газету. А вы где будете?
– Я встречу его у трапа. Вы подойдете туда же.
Лавируя между ожидающими, прохожу на летное поле. Почему я намеревался задержать Ягодкина лишь в последние минуты перед посадкой? Проще было бы арестовать его тут же, в пассажирском холле. Но я хотел взять его, как говорится, с поличным, официально зафиксировав его попытку бежать за границу. Ведь само по себе его пребывание в аэровокзале еще не свидетельствовало об этом. Ведь он мог признаться, что действительно украл бумажник у Бауэра и действительно вклеил в его паспорт свою фотокарточку, но бежать раздумал, собирался уже уехать домой, заменить в паспорте свою карточку бауэровской и вернуть этот паспорт его законному владельцу вместе с просроченным билетом на самолет. Все-таки одним преступлением будет меньше, а другие, мол, надо еще доказать. Нет, я рассчитал все точно: арест при посадке на самолет был хорошим ходом. Король заматован. Все!
Только не король он, не король, не годится тут шахматная терминология.
Я стою у трапа рядом со стюардессой – очень картинной и обаятельной, как в любом киноэпизоде, где такие вот стюардессы встречают пассажиров у самолета. Она смотрит на меня почти с восхищенным любопытством: мое служебное удостоверение свою роль сыграло.
– Вы не полетите с нами, товарищ полковник? – спрашивает она.
– Нет, не полечу. Мне тут одного пассажира требуется встретить.
– С цветами?
– Цветы – это для вас, Лидочка. Я только ждал этого вопроса, чтобы вручить вам букет.
– Спасибо. Только, между прочим, я не Лидочка, а Валя.
– Простите, Валечка. Тут я с одной стюардессой летал, на вас похожей. Так ее звали Лидочкой. Ну и сболтнул по-стариковски.
– Какой же вы старик? Полковник он и есть полковник. Да и совсем молодых полковников не бывает.
– А космонавты? – улыбаюсь я.
– Так то космонавты, а не просто военные… – Она ищет слова, которые могли бы, не обидев меня, объяснить в ее понимании разницу между просто полковником и полковником-космонавтом. – Да, и работа у них не просто военная и не просто воздушная, как у наших пилотов, а специальная, особая и очень-очень трудная.
– У нас, Валя, тоже специальная и нелегкая, хотя мы и не летаем в космос, – вздыхаю я.
– А кто этот ваш пассажир, не секрет?
– Секрет, Валя. А увидеть его вы, конечно, увидите.
К самолету уже подходят первые пассажиры. Много наших, советских, но в основном иностранцы.
Ягодкин подходит к трапу вслед за платиноволосой Гретхен в белых расклешенных брюках. В руках у него мягкий клетчатый чемодан, весь оклеенный иностранными этикетками. Глаза, как и у меня, прикрыты дымчатыми очками. В сущности, такой же примитивный маскарад, как и мой.
На Гретхен я не смотрю, но перед Ягодкиным протягиваю руку, преграждая ему путь на лестницу.
– Варум? – спрашивает он по-немецки, явно не узнавая меня.
– Отойдем в сторонку, Михаил Федорович, – говорю я негромко, но непреклонно.
Он еще не понял или делает вид, что не понял.
– Их бин Отто Бауэр. Я есть иностранный турист, – настаивает он, ломая русский язык.
– Не будем мешать пассажирам, Михаил Федорович. И не надо шуметь. Ведь мы с вами давно знакомы.
Я беру его под руку, сбоку вырастает лейтенант Александров, а чуть позади Зайцев. Ягодкин уже узнал меня и как-то оседает. Он не сопротивляется, только еле-еле идет, ни о чем не спрашивая. Да и не о чем говорить, когда все уже ясно.
Так мы доходим до ожидающей нас машины.
– Сегодня допрашивать вас не буду, Михаил Федорович, – поясняю я арестованному, – у вас есть еще время подумать до завтра. Только учтите, что нам уже все известно. Абсолютно все. А вы, товарищи, – обращаюсь я уже к своим лейтенантам, – доставьте его прямо в камеру, майор Жирмундский все оформит. Ну а я доберусь на вашей машине.
– Она на стоянке, – рапортует лейтенант.
Из аэропорта звоню Жирмундскому:
– Все сыграно как по нотам, Саша. Взяли прямо у самолета, в очереди на посадку. Сейчас его увезли Зайцев и Александров. Оформи все, что нужно, и езжай домой.
– Не нравится мне твой тон, Николай Петрович. Голоса победителя не слышу.
Тон у меня действительно минорный, но я просто устал на следственном марафоне. И не дошел до финиша, осталось еще несколько метров. Ведь Еремин убит, а Челидзе еще не найден. И сопротивляться Ягодкин будет отчаянно.
– А мы еще не победили, товарищ майор. И завтра самое трудное – первый допрос.
22
Утро следующего дня начинается у меня с телефонных звонков. Сначала звоню Немцовой.
– Раиса Григорьевна? Соболев вас приветствует. Ни вчера вечером, ни ночью вас никто не потревожил, нет? Отлично. Теперь можете спокойно входить и выходить когда вам вздумается. Никаких неожиданностей не будет: Ягодкин арестован. Челидзе струсил, и это вас спасло. Ну а если бы он не струсил? Вы бы наверняка могли стать соучастницей Ягодкина. Сначала невольной, а потом завербованной.
В ответ я слышу всхлипывания и бессвязный лепет, из которого можно понять, что Челидзе или арестован нами, или сбежал.
– А откуда это вам известно? – спрашиваю я.
– Ни вчера вечером, ни сегодня утром его телефон не отвечает.
– Незачем вам тревожиться о Челидзе, – говорю я. – Пройдет время, и он сядет на скамью подсудимых рядом с Ягодкиным.
Вызываю по внутреннему телефону Жирмундского.
Я знаю, о чем спросить Жирмундского, и он знает, о чем я спрошу. Поэтому сразу же, как ЭВМ, выдает готовый ответ:
– В милицию я уже звонил. Заявление Бауэра получено. И тут же передано в МУР одновременно с просьбой посольства.
– Соедини меня с угрозыском, – говорю я.
Трубку подымает старший инспектор Маликов, с которым я уже встречался в связи с делом Гадохи. Оказывается, он меня помнит и потому позволяет себе пошутить:
– Третье дело вам сдаем, товарищ полковник. Отрадно. Могу еще парочку подбросить.
– Не помню второго, – говорю я.
– А дело об убийстве на Минском шоссе. Его у нас забрал ваш помощник. Кстати, и первое и второе мы бы закрыли: там нет даже подозреваемых. Один сгорел, второй, угробив машину, сам же разбился. Только в третьем деле надо вора искать. Посольство требует, да поскорее.
– Уже нашли, – усмехаюсь я.
– Кто?
– Мы же и нашли. Так что передавайте дело. Облегчаем вашу работу.
Обмен любезностями завершает переговоры. А дело закрыть нельзя. Ни первое, ни второе, ни третье: они все опечатаны одной сургучной печатью. И одного из ее хозяев мы уж знаем.
Отто Бауэр. Коммерсант. Представитель мюнхенской фирмы «Телекс» с ее филиалом в Вене. И Бауэр не подставное лицо, у него есть действительно торговые дела в Москве: справка Внешторга подтверждает безупречность его коммерческой репутации. Он действительно покупает и продает то, что нужно его хозяевам. Но то, что у него есть и другие хозяева, знаем пока только мы. Знаем, но доказать не можем. И привлечь к ответственности не можем. Правда, катушку с магнитофонной записью мы у него, может быть, и найдем, но запись подтвердит только розыгрыш Челидзе и Шелеста. А Бауэру мы даже экспертизы физиков предъявить не сможем. Он посмеется и скажет: нашел где-то на улице, прослушал дома и оставил у себя, как любопытную диковинку. В чем же его обвинишь? В шифрованной переписке на почтовых марках он не участвовал, с Ягодкиным, скажем, незнаком, а имя Отто так же популярно в Германии, как у нас Владимир или Олег. Даже если признается Ягодкин, Бауэр может хладнокровно все отрицать. Никаких очевидцев их знакомства ни у нас, ни у Ягодкина нет. Свидетельство Линьковой неубедительно. В первый раз она видела его только мельком накануне превращения Ягодкина в филателиста. На прошлой неделе также мельком заметила его в подъезде гостиницы «Националь» на улице Горького. На официальном допросе она может сказать только то, что Бауэр чем-то напоминает Лимманиса, как его называл тогда Ягодкин, но категорически утверждать, что это одно и то же лицо, она, конечно, не будет. Случайная встреча со случайным человеком. Показания Ягодкина? Врет, врет, какие сомнения!.. Так что никаких оснований для того, чтобы задержать Отто Бауэра накануне его возвращения в Вену у нас не имеется. Да и пусть улетает он со своей липовой записью. Второй или третий раз уже не приедет, когда узнает, кто и где нашел его документы, – это он знает, и, пожалуй, этого он боится. Но сие уже не наша компетенция.
– Значит, ни документов, ни билета на самолет ему не возвращаем? – спрашивает Жирмундский, когда я излагаю ему свои соображения о Бауэре.
– А зачем? Они пойдут в дело Ягодкина вместе с западногерманской валютой, а новый паспорт и билет он получит в посольстве.
– Следующего приезда не будет, – резюмирует Жирмундский. – Особенно после того, как их экспертиза проверит запись.
– Запись ему простят, – говорю я, – не всегда разведчик знает современную физику. А вот за то, что крупно ставил на Ягодкина, накажут. Но выбросить не выбросят: хорошо, подонок, знает русский язык.
Я смотрю на часы. Уже полдень. Пора начинать генеральную репетицию. Жирмундский просит разрешения присутствовать на допросе. Разрешаю, конечно. Ведь он прошел со мной весь долгий путь от Гадохи до Ягодкина, знает все мелочи дела и всегда может подсказать нужный вопрос.
Звоню по внутреннему телефону.
– Ягодкина на допрос.
Ягодкин появляется, садится на стул напротив меня.
23
– Можно закурить, гражданин следователь?
Я протягиваю ему сигареты. Он закуривает с наслаждением давно не курившего человека. Глаза еще спокойнее и не дрожат руки. Значит, допрос будет трудный.
– Я вас предупреждал, что все знаем о вас?
– Предупреждали. Только ваше «все» – это мое «ничего». Меня могли бы уличить только факты. А у вас всего один: чужой паспорт и попытка бегства. Не могу не признать: бы-ло!
Ягодкин хорошо знает Уголовный кодекс. Статья о попытке бегства за границу – это одно, а статья об антисоветской деятельности в интересах иностранной разведки нечто совсем другое. И наказания разные. Мне уже ясно, что Ягодкин будет признавать только то, что будет неопровержимо доказано. Но от любого преступления, как от камня, брошенного в воду, расходятся круги…
– Как очутились у вас документы Бауэра? – спрашиваю я.
– Нашел в вагоне метро на скамейке рядом. Соседей не помню. Близ какой станции, тоже не помню.
– Зачем же вы вклеили свою карточку в чужой паспорт?
– Затем, чтобы воспользоваться им как своим.
– И авиабилетом до Вены?
– Неумный вопрос. Все затем, чтобы удрать за границу.
– Разве у нас вам так плохо жилось?
– Всегда ищешь лучших возможностей в жизни. У нас две личные автомашины – это уже предлог для вмешательства ОБХСС, а за границей – только признак зажиточности.
– А Бауэр не способствовал вашему побегу?
– Только косвенно, как владелец паспорта.
– Может быть, вы все-таки с ним знакомы?
– Ни разу не видел.
– Неправда. Вы связаны с Бауэром, и ваша попытка к бегству – это в его кодовой системе переосмысленный вами «вариант зет»!
Хороший удар. У Ягодкина в глазах искорки ужаса. Но злая воля берет верх, искорки гаснут. Лицо снова маска невозмутимости.
– Что значит «переосмысленный»? – медлит он, подавив невысказанное.
– То, что вам надлежало скрыться где-нибудь на периферии, а вы предпочли бежать за границу с паспортом Бауэра.
– А при чем здесь «вариант зет»? Я вас не понимаю.
– Откуда же, вы думаете, мы взяли эти два слова?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
– А где Зайцев?
– Он ведет наблюдение с другой стороны.
Я смотрю на часы. Минут через десять объявят посадку. Я почти шепотом говорю о том Александрову.
– Мы еще не знаем, на какой рейс у него билет, – отвечает он. – Александр Михайлович приказал ждать вас.
– Все правильно. На посадке в толпе пассажиров возьмите его в клещи. Один впереди, другой сзади. Не рядом, конечно. Он вас еще не приметил?
– Думаю, нет. Все время читает газету. А вы где будете?
– Я встречу его у трапа. Вы подойдете туда же.
Лавируя между ожидающими, прохожу на летное поле. Почему я намеревался задержать Ягодкина лишь в последние минуты перед посадкой? Проще было бы арестовать его тут же, в пассажирском холле. Но я хотел взять его, как говорится, с поличным, официально зафиксировав его попытку бежать за границу. Ведь само по себе его пребывание в аэровокзале еще не свидетельствовало об этом. Ведь он мог признаться, что действительно украл бумажник у Бауэра и действительно вклеил в его паспорт свою фотокарточку, но бежать раздумал, собирался уже уехать домой, заменить в паспорте свою карточку бауэровской и вернуть этот паспорт его законному владельцу вместе с просроченным билетом на самолет. Все-таки одним преступлением будет меньше, а другие, мол, надо еще доказать. Нет, я рассчитал все точно: арест при посадке на самолет был хорошим ходом. Король заматован. Все!
Только не король он, не король, не годится тут шахматная терминология.
Я стою у трапа рядом со стюардессой – очень картинной и обаятельной, как в любом киноэпизоде, где такие вот стюардессы встречают пассажиров у самолета. Она смотрит на меня почти с восхищенным любопытством: мое служебное удостоверение свою роль сыграло.
– Вы не полетите с нами, товарищ полковник? – спрашивает она.
– Нет, не полечу. Мне тут одного пассажира требуется встретить.
– С цветами?
– Цветы – это для вас, Лидочка. Я только ждал этого вопроса, чтобы вручить вам букет.
– Спасибо. Только, между прочим, я не Лидочка, а Валя.
– Простите, Валечка. Тут я с одной стюардессой летал, на вас похожей. Так ее звали Лидочкой. Ну и сболтнул по-стариковски.
– Какой же вы старик? Полковник он и есть полковник. Да и совсем молодых полковников не бывает.
– А космонавты? – улыбаюсь я.
– Так то космонавты, а не просто военные… – Она ищет слова, которые могли бы, не обидев меня, объяснить в ее понимании разницу между просто полковником и полковником-космонавтом. – Да, и работа у них не просто военная и не просто воздушная, как у наших пилотов, а специальная, особая и очень-очень трудная.
– У нас, Валя, тоже специальная и нелегкая, хотя мы и не летаем в космос, – вздыхаю я.
– А кто этот ваш пассажир, не секрет?
– Секрет, Валя. А увидеть его вы, конечно, увидите.
К самолету уже подходят первые пассажиры. Много наших, советских, но в основном иностранцы.
Ягодкин подходит к трапу вслед за платиноволосой Гретхен в белых расклешенных брюках. В руках у него мягкий клетчатый чемодан, весь оклеенный иностранными этикетками. Глаза, как и у меня, прикрыты дымчатыми очками. В сущности, такой же примитивный маскарад, как и мой.
На Гретхен я не смотрю, но перед Ягодкиным протягиваю руку, преграждая ему путь на лестницу.
– Варум? – спрашивает он по-немецки, явно не узнавая меня.
– Отойдем в сторонку, Михаил Федорович, – говорю я негромко, но непреклонно.
Он еще не понял или делает вид, что не понял.
– Их бин Отто Бауэр. Я есть иностранный турист, – настаивает он, ломая русский язык.
– Не будем мешать пассажирам, Михаил Федорович. И не надо шуметь. Ведь мы с вами давно знакомы.
Я беру его под руку, сбоку вырастает лейтенант Александров, а чуть позади Зайцев. Ягодкин уже узнал меня и как-то оседает. Он не сопротивляется, только еле-еле идет, ни о чем не спрашивая. Да и не о чем говорить, когда все уже ясно.
Так мы доходим до ожидающей нас машины.
– Сегодня допрашивать вас не буду, Михаил Федорович, – поясняю я арестованному, – у вас есть еще время подумать до завтра. Только учтите, что нам уже все известно. Абсолютно все. А вы, товарищи, – обращаюсь я уже к своим лейтенантам, – доставьте его прямо в камеру, майор Жирмундский все оформит. Ну а я доберусь на вашей машине.
– Она на стоянке, – рапортует лейтенант.
Из аэропорта звоню Жирмундскому:
– Все сыграно как по нотам, Саша. Взяли прямо у самолета, в очереди на посадку. Сейчас его увезли Зайцев и Александров. Оформи все, что нужно, и езжай домой.
– Не нравится мне твой тон, Николай Петрович. Голоса победителя не слышу.
Тон у меня действительно минорный, но я просто устал на следственном марафоне. И не дошел до финиша, осталось еще несколько метров. Ведь Еремин убит, а Челидзе еще не найден. И сопротивляться Ягодкин будет отчаянно.
– А мы еще не победили, товарищ майор. И завтра самое трудное – первый допрос.
22
Утро следующего дня начинается у меня с телефонных звонков. Сначала звоню Немцовой.
– Раиса Григорьевна? Соболев вас приветствует. Ни вчера вечером, ни ночью вас никто не потревожил, нет? Отлично. Теперь можете спокойно входить и выходить когда вам вздумается. Никаких неожиданностей не будет: Ягодкин арестован. Челидзе струсил, и это вас спасло. Ну а если бы он не струсил? Вы бы наверняка могли стать соучастницей Ягодкина. Сначала невольной, а потом завербованной.
В ответ я слышу всхлипывания и бессвязный лепет, из которого можно понять, что Челидзе или арестован нами, или сбежал.
– А откуда это вам известно? – спрашиваю я.
– Ни вчера вечером, ни сегодня утром его телефон не отвечает.
– Незачем вам тревожиться о Челидзе, – говорю я. – Пройдет время, и он сядет на скамью подсудимых рядом с Ягодкиным.
Вызываю по внутреннему телефону Жирмундского.
Я знаю, о чем спросить Жирмундского, и он знает, о чем я спрошу. Поэтому сразу же, как ЭВМ, выдает готовый ответ:
– В милицию я уже звонил. Заявление Бауэра получено. И тут же передано в МУР одновременно с просьбой посольства.
– Соедини меня с угрозыском, – говорю я.
Трубку подымает старший инспектор Маликов, с которым я уже встречался в связи с делом Гадохи. Оказывается, он меня помнит и потому позволяет себе пошутить:
– Третье дело вам сдаем, товарищ полковник. Отрадно. Могу еще парочку подбросить.
– Не помню второго, – говорю я.
– А дело об убийстве на Минском шоссе. Его у нас забрал ваш помощник. Кстати, и первое и второе мы бы закрыли: там нет даже подозреваемых. Один сгорел, второй, угробив машину, сам же разбился. Только в третьем деле надо вора искать. Посольство требует, да поскорее.
– Уже нашли, – усмехаюсь я.
– Кто?
– Мы же и нашли. Так что передавайте дело. Облегчаем вашу работу.
Обмен любезностями завершает переговоры. А дело закрыть нельзя. Ни первое, ни второе, ни третье: они все опечатаны одной сургучной печатью. И одного из ее хозяев мы уж знаем.
Отто Бауэр. Коммерсант. Представитель мюнхенской фирмы «Телекс» с ее филиалом в Вене. И Бауэр не подставное лицо, у него есть действительно торговые дела в Москве: справка Внешторга подтверждает безупречность его коммерческой репутации. Он действительно покупает и продает то, что нужно его хозяевам. Но то, что у него есть и другие хозяева, знаем пока только мы. Знаем, но доказать не можем. И привлечь к ответственности не можем. Правда, катушку с магнитофонной записью мы у него, может быть, и найдем, но запись подтвердит только розыгрыш Челидзе и Шелеста. А Бауэру мы даже экспертизы физиков предъявить не сможем. Он посмеется и скажет: нашел где-то на улице, прослушал дома и оставил у себя, как любопытную диковинку. В чем же его обвинишь? В шифрованной переписке на почтовых марках он не участвовал, с Ягодкиным, скажем, незнаком, а имя Отто так же популярно в Германии, как у нас Владимир или Олег. Даже если признается Ягодкин, Бауэр может хладнокровно все отрицать. Никаких очевидцев их знакомства ни у нас, ни у Ягодкина нет. Свидетельство Линьковой неубедительно. В первый раз она видела его только мельком накануне превращения Ягодкина в филателиста. На прошлой неделе также мельком заметила его в подъезде гостиницы «Националь» на улице Горького. На официальном допросе она может сказать только то, что Бауэр чем-то напоминает Лимманиса, как его называл тогда Ягодкин, но категорически утверждать, что это одно и то же лицо, она, конечно, не будет. Случайная встреча со случайным человеком. Показания Ягодкина? Врет, врет, какие сомнения!.. Так что никаких оснований для того, чтобы задержать Отто Бауэра накануне его возвращения в Вену у нас не имеется. Да и пусть улетает он со своей липовой записью. Второй или третий раз уже не приедет, когда узнает, кто и где нашел его документы, – это он знает, и, пожалуй, этого он боится. Но сие уже не наша компетенция.
– Значит, ни документов, ни билета на самолет ему не возвращаем? – спрашивает Жирмундский, когда я излагаю ему свои соображения о Бауэре.
– А зачем? Они пойдут в дело Ягодкина вместе с западногерманской валютой, а новый паспорт и билет он получит в посольстве.
– Следующего приезда не будет, – резюмирует Жирмундский. – Особенно после того, как их экспертиза проверит запись.
– Запись ему простят, – говорю я, – не всегда разведчик знает современную физику. А вот за то, что крупно ставил на Ягодкина, накажут. Но выбросить не выбросят: хорошо, подонок, знает русский язык.
Я смотрю на часы. Уже полдень. Пора начинать генеральную репетицию. Жирмундский просит разрешения присутствовать на допросе. Разрешаю, конечно. Ведь он прошел со мной весь долгий путь от Гадохи до Ягодкина, знает все мелочи дела и всегда может подсказать нужный вопрос.
Звоню по внутреннему телефону.
– Ягодкина на допрос.
Ягодкин появляется, садится на стул напротив меня.
23
– Можно закурить, гражданин следователь?
Я протягиваю ему сигареты. Он закуривает с наслаждением давно не курившего человека. Глаза еще спокойнее и не дрожат руки. Значит, допрос будет трудный.
– Я вас предупреждал, что все знаем о вас?
– Предупреждали. Только ваше «все» – это мое «ничего». Меня могли бы уличить только факты. А у вас всего один: чужой паспорт и попытка бегства. Не могу не признать: бы-ло!
Ягодкин хорошо знает Уголовный кодекс. Статья о попытке бегства за границу – это одно, а статья об антисоветской деятельности в интересах иностранной разведки нечто совсем другое. И наказания разные. Мне уже ясно, что Ягодкин будет признавать только то, что будет неопровержимо доказано. Но от любого преступления, как от камня, брошенного в воду, расходятся круги…
– Как очутились у вас документы Бауэра? – спрашиваю я.
– Нашел в вагоне метро на скамейке рядом. Соседей не помню. Близ какой станции, тоже не помню.
– Зачем же вы вклеили свою карточку в чужой паспорт?
– Затем, чтобы воспользоваться им как своим.
– И авиабилетом до Вены?
– Неумный вопрос. Все затем, чтобы удрать за границу.
– Разве у нас вам так плохо жилось?
– Всегда ищешь лучших возможностей в жизни. У нас две личные автомашины – это уже предлог для вмешательства ОБХСС, а за границей – только признак зажиточности.
– А Бауэр не способствовал вашему побегу?
– Только косвенно, как владелец паспорта.
– Может быть, вы все-таки с ним знакомы?
– Ни разу не видел.
– Неправда. Вы связаны с Бауэром, и ваша попытка к бегству – это в его кодовой системе переосмысленный вами «вариант зет»!
Хороший удар. У Ягодкина в глазах искорки ужаса. Но злая воля берет верх, искорки гаснут. Лицо снова маска невозмутимости.
– Что значит «переосмысленный»? – медлит он, подавив невысказанное.
– То, что вам надлежало скрыться где-нибудь на периферии, а вы предпочли бежать за границу с паспортом Бауэра.
– А при чем здесь «вариант зет»? Я вас не понимаю.
– Откуда же, вы думаете, мы взяли эти два слова?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21