Я пошёл на, кухню, отрезал кусок хлеба и уронил нож. Вспомнил: к чему бы это? К гостю мужского пола.
И даже не удивился, услышав звонок у двери. За дверью стоял улыбающийся Ганя. Один.
– В кино мы не попали, – сообщил он.
– Билетов не достали?
– Ага.
– Мороженое ели ассорти?
– Нет, – сказал Ганя, не знакомый с текстами классических советских оперетт, – Людка не любит мороженое.
– А кстати, где она? – спросил я и тут же сообразил: да и не могло её быть: я вилку-то не ронял.
– Чего?
– Вилку, говорю, не ронял. Значит, гостьи не должно быть. А нож уронил. Вот ты и пришёл…
– А-а, – протянул Ганя, – логично. Она попозже придёт.
– Без вилки?
– Там видно будет, – туманно сказал он. – Может, и с вилкой.
Нет уж, решил я про себя, больше примет не будет! Хватит с меня кошки, ремонтных работ и уроненного ножа. Но так, из чисто спортивного интереса, неплохо бы познакомиться с народными верованиями, всякими там суевериями, приметами всякими замечательными.
– Скажи мне, физик, – начал я, – какие приметы ты проходил в средней общеобразовательной школе?
– Я там предметы проходил, – плохо скаламбурил бездарный Ганька. – А вообще-то примет навалом – бери любую.
– Дай мне первую попавшуюся, – сухо сказал я.
– Да навалом их, – канючил Ганька, – ну навалом, и всё. Вот эта, например…
Я был строг и неумолим:
– Какая?
– Ну, эта… вот такая… – Он вспомнил наконец и возликовал: – Соль к ссоре.
Я подумал и решил:
– Оставим на потом. Ссориться нам сейчас не с руки. Ещё что?
– Да навалом, – опять начал тянуть физик. – Ну, это… три свечи к покойнику.
Хорошая примета. Толковая. «Гуманная». Ради такой и эксперимент не жалко поставить.
– Гони три свечи.
Ганя сбегал домой и принёс деревянный подсвечник в виде парусника, в котором скривились от ветхости три красные свечки. Их ещё ни разу не зажигали, видимо считая украшением музыкального дома.
Мы пошли на кухню, водрузили это сооружение на стол, и я пошарил на плите в поисках коробка спичек. Не знаю уж, как очутилась грязная вилка именно на плите, но я её, конечно же, смахнул на пол.
– Ага! – заорал Ганя. – Вот вам и гостья.
Я швырнул ему спички:
– Зажигай! – поднял вилку, положил её в раковину, подумал с грустью: неужто сбудется?
Свечки тускло и жалковато коптили, роняя на чистый пластик стола мутные красные капли воска или стеарина – из чего они там делаются? Мы молча ждали. Никто не умирал, хотя високосный год всё ещё буйствовал на планете. И тут в дверь позвонили.
Ганя не стал упиваться сарказмом по поводу упавшей вилки, он только хмыкнул сдавленно, пошёл открывать и вернулся с Людой. Люда была чем-то взволнована.
– Здравствуйте, – выпалила она. – Зачем вы свечки средь бела дня зажгли? Хотя нет, правильно: память есть память…
– Чья память?
– Джессупа.
– Кого? – не понял я, а Ганя переспросил заинтересованно:
– Райнера?
Люда скорбно кивнула:
– Разбился в автомобильной катастрофе. Сегодня утром.
– Вот вам и покойник, – торжествующе сказал Ганя, а Люда не выдержала, возмутилась:
– Как тебе не стыдно, Ганя!
Гане стыдно не было. Ганя упивался победой, хотя, по совести, к нему она не имела отношения. Приметы сбывались одна за другой без исключений, и заслуги студента я в том не видел.
– Кто такой Джессуп? – спросил я.
– Певец, – объяснил Ганя, – с Дикого Запада. Король джаза. Правда, с голосом у него было не того, царство ему небесное…
Вот вам и покойник. Ганя прав. Приметы не обманывали, хотя порой их приходилось «притягивать за уши». В самом деле, какое отношение имеет смерть какого-то заокеанского певца к нашим трём свечкам? Да никакого, не убеждайте. И всё-таки против факта не попрёшь: зажгли свечечки – объявился покойник. И пусть он объявился ещё утром, задолго до ритуального зажжения свечей, мы-то о нём узнали только сейчас. Нет, кажется, прав, прав Иван Васильевич: всё связано.
И если до сих пор я относился к моим «приметным» совпадениям с некоторой долей иронии, то сейчас эта доля сильно уменьшилась, а если подумать, то и совсем исчезла. Судите сами, дорогие товарищи, какая ирония может быть, если любая из случайно выпавших или нарочно задуманных примет моментально исполняется, сбывается! Другое дело, что иной раз она сбывается с натяжкой – не без того! – но и придумывали их, приметы эти, бог знает когда, в незапамятные времена, при царе Горохе. С тех пор они состарились, видоизменились, кое в чём сдали свои позиции, но не исчезли, не умерли. Живут и действуют вовсю. И что самое противное, действуют на меня. Или со мной – не знаю уж, как правильно сказать. Выходит, я неожиданно превратился в пресловутого Макара, на которого валятся шишки, и если шишки эти пока бьют не слишком больно, так это как раз от примет и зависит.
– Вот что, дети, – сказал я своим великовозрастным друзьям. – Со мной происходит нечто странное: вокруг меня образовался эпицентр некой аномалии, суть которой вы поняли. (Ганька хмыкнул, а Люда кивнула серьёзно – про колпак и дорожные работы он, видно, рассказал ей раньше, а про свечи с покойником только что разъяснил.) Аномалия эта касается только народных примет, которые сбываются точно. (Ганька опять хмыкнул, но серьёзная Люда строго на него посмотрела, и он притих.) Есть два выхода. Затаиться и ждать, пока аномалия кончится, – первый. И второй: лезть напролом, проверять приметы.
– Альтернатива не из лёгких. – Учёная Люда знала много иностранных слов. – Во-первых, кто знает, когда она кончится. Может, вам на год затаиться придётся. Или на десять лет.
– Или на всю жизнь, – вставил Ганя, но мы с Людой игнорировали реплику как явно неуместную.
– Во-вторых, лезть напролом, – продолжала Люда, – тоже опасно. Приметы, насколько мне помнится, бывают разные, и неприятности от них тоже разные: и мелкие и крупные. Значит, надо искать компромисс.
– Ну поищи, поищи, может, и сыщешь, – злорадно сказал Ганя, а я взмолился:
– Людочка, милая, не все ведь приметы вредные, плохие. Есть же и приятные. Например: левая ладонь чешется – к деньгам.
– У вас чешется? – быстро спросил Ганя.
– Давно уже не чесалась, – признался я и вдруг почувствовал некий лёгкий зуд в левой ладони. Я с удивлением посмотрел на неё: ладонь как ладонь, морщинистая, вся в разных линиях – удачи там, жизни, в буграх Венеры и в прочей ерундовине. – Зачесалась…
– Вы её о подбородок почешите, – посоветовал Ганя, – а то примета не подействует. Сведения точные, ещё бабка моя, Арина Родионовна, светлой памяти, говаривала…
– Ганька, – сказал я, – чего ты врёшь? Арина Родионовна чужая бабка… – Но почесал ладонь всё-таки о подбородок.
Я почесал, и мы помолчали. Потом я ещё почесал, и мы по-прежнему молчали, ждали: когда принесут деньги, много денег – мешками, подводами, автомобилями «КРАЗ-450». Денег не было. Ну никто не нёс, не стучал в дверь, не подсовывал ведомости, а в кирпичных стенках строители в наши дни клады оставляют редко.
Вот так мы помолчали немножко, я тёр ладошку о небритый подбородок, а мстительный Ганя сказал:
– Тю-тю денежки. И аномалия тю-тю.
И в это время, как в хорошем детективе, зазвонил телефон.
Я снял трубку и услышал голос моего редактора из одного узковедомственного издательства, иногда обращающегося к художественной литературе.
– Старик! – орал голос. – С тебя причитается!
– С чего бы это? – кисло спросил я.
– Альманах вышел! С твоим рассказом! Лети за гонораром!
– Когда лететь-то?
Голос стал серьёзен и вдумчив:
– Сегодня ты уже не успеешь, так что давай завтра. С трёх до пяти. Понял?
Не понять было трудно, о чём я и сообщил сначала редактору, а потом, повесив трубку, Гане с Людой.
– Большой гонорар? – спросил Ганя. Он явно завидовал – не деньгам, нет: тому, что я всё-таки попал в эпицентр аномалии, не промазал, в серёдку угодил, и не сказочки это, не шуточки студенческие, а серьёзно. Вот так.
– Не очень, – скромно сказал я, а Люда вмешалась:
– Не в этом дело. Какая разница – сто рублей или тысяча? Важно, что приметы сбываются аккуратно, стоит только подумать о них. В общем, есть план эксперимента. Берём том Даля с пословицами, поговорками и приметами, выписываем нужные в столбик и проверяем.
Предложение Люды казалось заманчивым. Действительно, выписать сначала все денежные приметы, потом ещё какие-нибудь – с везением в конце, и ждать, пока сбудутся. Но, если быть честным, меня пугала перспектива превратиться в подобие уэллсовского человека, творившего чудеса. Пугала и потому, что в чудеса я не верил: это во второй половине двадцатого столетия-то! Пугала и потому, что я усматривал в моей аномалии связь с нашими предыдущими приключениями. А наши предыдущие приключения устраивал кто? Соседи по окружающему пространству – вот кто. А значит, нехитрый силлогизм приводит нас снова к ним.
Я честно поделился с ребятами своими предположениями.
– Возможно, вы правы, – согласился Ганя, – только зачем они к нам прицепились?
– Знакомые, – предположил я.
– Мы им в знакомые не набивались.
– Подождите, – прервала нас Люда. – Знакомые наши – люди разумные и свои опыты просто так не ставят. Значит, есть цель. Какая? Это раз. Второе: смысл опыта вам ясен? Мне лично нет. Третье: во всех прошлых случаях при опыте присутствовал кто-то из них, помните? Где они сейчас? Всё это надо выяснить, и поскорее…
– Выясни, – сказал Ганя.
– Это возможно, – спокойно парировала Люда. – Попробуем найти примету, которая бы нас вывела на экспериментаторов. Или хотя бы натолкнула на верный путь. У вас есть Даль?
Даль у меня был. Я достал коричневый толстый том и, покопавшись в оглавлении, раскрыл страницу четыреста семьдесят третью.
– Начали!
– Муравьи в доме – к счастью, – прочитала Люда вслух.
– Значит, городским жителям счастья не видать, – резюмировал Ганька. – Валяй дальше.
– Кони ржут – к добру. Кто нечаянно завидит свет в своём доме – жди счастья.
Я не понял приметы:
– Это как же – нечаянно: вор, что ли, в квартиру залез? И это к счастью?
– Избавление от лишнего имущества чужими руками – всегда счастье, – сказал Ганя. – Тёмный вы человек. Собственник. Стыдно должно быть…
Стыдно мне не было. Я слушал Люду и потихоньку посмеивался над гигантским количеством жизненных оговорок, которые мудрый и терпеливый Даль назвал «суеверия-приметы». Многие из них (да что там многие – две трети!) безнадёжно устарели даже не потому, что и верить-то в них перестали, просто их необходимые атрибуты – печь там, каша в горшке на печи, фыркающие в дороге лошади – медленно и прочно (пусть даже жаль их!) уходят назад, в прошлое и вытащить их оттуда нельзя да и незачем. Газовые духовки давно заменили русские печи, а фыркающие автомобили вытеснили фыркающих лошадей. Вот вопрос: можно ли переносить приметы с тех же лошадей на автомобили? И если да, то в какой степени их действие ослабло? Действие примет, конечно…
Я усмехнулся про себя: вчера я такой вопрос не задал бы. Приметы – чушь. Приметы – зелёный вздор, чепуха, чеховская реникса, не верьте в приметы, дорогие товарищи…
Но сегодня – дело другое. Сегодня приметы сбываются вовсю. Любая из них – проверено. И даже если скинуть это «сбывание» на наших пресловутых знакомых шутников из соседнего пространства, то всё равно дело не меняется. Жить становится опасно. Может, у них там объявлен месячник по исполнению примет – кто знает! А я страдай от этого общественного рвения…
– Зеркало разбить – к худу, – устало читала Люда. – Кирпич выпал из печи – к худу. Увидать домового – к беде…
– Стойте! – заорал я. – Погодите!
Люда прервалась, посмотрела на моё сосредоточенное лицо, а Ганька не преминул ввернуть.
– Тихо: Чапай думать будет…
Но я уже придумал. Вскочил с кресла, взволнованно заходил по комнате. Идейка, конечно, не бог весть какая, но проверить её не мешает. Только нужно примётку соответствующую отыскать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9