– Значит, о Фролове вы все-таки вспомнили?
– Это он обо мне вспомнил, когда меня в поисках работы занесло в Свияжск.
– Почему в Свияжск?
– Сосед в больничной палате подсказал, что тут водители требуются.
Отправив Солода обратно в камеру, Бурьян задумался. Сознаётся он только в убийстве Фролова. Даже убийство Маркарьяна приписать ему будет не легко, хотя заговор Фролова против Глебовского суд, несомненно, учтет: он доказуем. Но доказуемо ли участие Солода в этом заговоре? Предсмертное признание Фролова, записанное при свидетелях Ерикеевым, подкрепляет все косвенные доказательства этого участия. Но тому, что Солод есть Мухин, никаких доказательств нет. Памирская автокатастрофа, изувечившая лицо Солода, замаскировала и его биографию. Кто мог подтвердить предсмертное признание Фролова? Кто мог раскрыть эту тайну, которая привела к двум последним выстрелам в спину Фролова? Бурьян понимал, зачем понадобилась Солоду смерть его вора-дружка. Ведь только Фролов знал всю его биографию. Может быть, и не всю, но ее истоки во всяком случае. Два предателя пришли в партизанский отряд, и оба уцелели до последних двух выстрелов. Нет теперь Фролова, и ни один человек в мире не подтвердит, что он Мухин, ликует Солод, убежденный, что и Костров его не узнает. Конечно, Бурьян, как следователь, сделал свое дело с честью, освободив невиновного и найдя виновников, и теперь обвинитель (наверно, дадут из областной прокуратуры) сможет требовать смертной казни для одного из них, который остался в живых, уничтожив другого. Но главного он все-таки не доказал, и вина Солода будет неполной.
Теперь Бурьяну сможет помочь только один человек, успевший в, казалось бы, предсмертную минуту заглянуть в душу предателя, раскрывавшуюся с такой широтой и откровенностью. Костров сказал ему, что не узнать Мухина он не может, если ему посчастливится заглянуть еще раз в эти волчьи глаза.
Что же делать? Еще раз позвонить в область. Вдруг Костров уже приехал и, может быть, у него найдется время поговорить с прокурором из Свияжска? И ему повезло. Оказывается, Костров приехал еще вчера, уже говорил с Вагиным и только ждет звонка из Свияжска. И Бурьяна тотчас же соединили с секретарем обкома.
– Вы все уже знаете, Аксен Иванович, – сказал Бурьян. – Глебовский освобожден. В убийстве он не виновен, и само убийство – только повод для судебной расправы, запрограммированной бывшим начальником сплавконторы. Бывшим, потому что он тоже убит своим сообщником и убийцей директора Дома культуры. Вот этого участника обоих убийств и будем судить. Но мне этого мало. По моим расчетам, вы знаете и того и другого, и след к ним тянется в ваше партизанское прошлое. Бывший начальник сплавконторы Фролов – это и есть тот партизан, который, как вы рассказывали мне, ушел после разделения отряда с его командиром. В числе ротозеев оказалось и руководство завода, причем только Глебовский и заподозрил в лжепартизане жулика, а его сообщником и убийцей оказался другой лжепартизан, который ушел с вами и лично расстрелял всю вашу группу на смоленском шоссе. Вы слушаете? Тогда продолжаю. Вы должны опознать его в том человеке, которого будем судить. Учтите, что вы единственный человек, запомнивший Мухина: предсмертное признание Фролова суд может и не учесть, так как Фролова уже нет в живых, а Солод уверяет, что это признание продиктовано местью. Он хочет отделаться двумя убийствами, хочет выжить, рассчитывая на то, что один из убитых вор, а другой насильник. На мягкость суда рассчитывает, а ведь такие люди не имеют права на жизнь, если измена родине и убийство советских людей стали их привычной профессией. Но учтите, Аксен Иванович, если это Мухин, то он, наверно, неузнаваемо изменился. Даже Глебовский не рискнул подтвердить, что это именно Мухин.
– Мне бы только в глаза ему заглянуть, – сказал Костров. – Не могли они измениться. В общем, ждите меня на днях. Устройте очную ставку. А если узнаю, так считайте, что мне и вам посчастливилось. Верно говорите, что такие люди не имеют права на жизнь.
21
Костров сам позвонил о своем приезде Бурьяну, когда в кабинете у того была Левашова.
– Почему у вас красные глаза, Верочка? – спросил он.
– На рассвете встала. Ездила с инспектором угрозыска Синцовым и проводником со служебной собакой на Шпаковку. Ограблена квартира в новом доме. Вся обстановка кражи какая-то любительская, хотя хозяин квартиры, художник по профессии, дома не ночевал. Мебель не передвигалась, носильные вещи не тронуты. Выпита бутылка вермута, отпечатки пальцев на стаканах, а украдено всего триста тринадцать рублей. Собака взяла след, и грабители оказались живущими в этом же доме. Оба несовершеннолетние. Сыновья какого-то главбуха. Да что мои дела по сравнению с вашим!
– Сегодня поставим последнюю точку. Приезжает Костров.
– Вы уверены, что он опознает в нем Мухина?
Верочка не раз задавала ему этот вопрос, и он каждый раз выносил на ее суд свои размышления.
– Подумайте сами, кого мог называть Фролов своим «боевым корешем»? К сожалению, армейскую жизнь его мы проследить не можем. По словам Глебовского, он окопался где-то в интендантских тылах и, по всей вероятности, не обременял себя добросовестностью. Думаю, однако, что он не искал сообщников, а жульничал в одиночку. Так же действовал он и после войны. Из его уголовного дела мы знаем, что за хищения его судили одного, без сообщников. На завод к нам он поступил под своей фамилией, но с подложными справками о беспорочной службе на поприще сельскохозяйственной кооперации и «визитной карточкой», фотографически подтверждавшей его пребывание в партизанском отряде. И вдруг появляется его «боевой кореш». Поселился у него дома, принят на работу без трудовой книжки, переведен с грузовика на легковушку. Он мог, скажем, оказаться бывшим дружком из колонии, где отбывал Фролов свой срок заключения. Но мы уже знаем точно, что за этот срок ни Мухина, ни Солода в колонии не было. Значит, «боевым корешем» мог стать только бывший гестаповский сослуживец, что в конце концов и подтвердил Фролов перед смертью.
– Судя во отрезку «визитной карточки», он совсем не похож на того парня, который стоит рядом с Костровым, – сказала Верочка.
– А почему он все-таки отрезал этого «парня»?
– А он что говорит?
– Что отрезал его Фролов, потому что не хотел видеть портрет Кострова. Наивно, говорю ему. Во-первых, Костров – это основание его «визитной карточки», так сказать, главный ее персонаж, а во-вторых, почему он не сделал этого раньше? Ну Солод и здесь вывернулся. Случайно, говорит, все это произошло. Поселился я у него, обратил внимание на фотографию и сказал, что ему, Фролову, мол, повезло, что его бывший политрук теперь первый секретарь обкома. А он рассердился даже: «Незачем мне, говорит, эти похвальбы. Кто он и кто я?» И думаю, – добавил рассказ о допросе Бурьян, – что Солод не заранее сочинил всю эту историю, а сымпровизировал ее тут же на месте. Ведь о куске фотографии, найденном нами при обыске, он явно не знал. Но даже не удивился, подонок. Ничуть не запинаясь, высказал мне эту сказку и даже хмыкнул от удовольствия: смотрите, мол, какой я ловкач.
Тут в кабинет Бурьяна вошли Костров вместе с Вагиным. Поздоровались.
– Я на минутку к Соловцову зайду. Тоже мой боевой товарищ, – сказал Костров. – Вызывайте пока обвиняемого. Я подойду.
Бурьян тотчас же позвонил в следственный изолятор, чтобы доставили на допрос Солода. А Верочка, чуть-чуть смущенная присутствием Вагина, робко спросила:
– А мне можно остаться, Андрей Николаевич?
– Вам, конечно, можно, товарищ следователь, – предупредил ответ Вагин. – Небось довольны своим новым начальством?
– Безусловно.
– Больше, чем мной во время моего пребывания в этом кабинете?
– Пожалуй.
– Интересно узнать, почему?
– Потому, что он как педагог лучше, чем вы. У него я многому научилась.
– Согласен, – подтвердил Вагин. – Андрей Николаевич показал себя отличным следователем. Но посмотрим еще, каким он будет прокурором.
– Обвиняемый доставлен, товарищ прокурор, – отрапортовал один из конвоиров.
– Введите.
Левашова и Вагин сели на диван в глубине комнаты. Солод вошел, не обратив на них никакого внимания.
– Сядьте, Солод, – сказал Бурьян. – Вы еще не передумали изменить свое поведение на допросах?
– А как изменить?
– Не лгать.
– Надоели мне ваши вопросы. Имеете доказательства, вот на суде и доказывайте.
– Медицинская экспертиза признала вас вполне здоровым. Симуляция амнезии разоблачена. Так что на суде «не помню» никого не убедит.
– Подождем до суда, – пожал плечами Солод. – Там и поговорим, если захочется.
В этот момент и зашел в кабинет Костров.
Солод обернулся и вздрогнул.
Костров пристально смотрел на него, ни на секунду не отводя глаз.
Все молчали.
– Ауфштеен! – прогремел по-немецки Костров.
И тут произошло неожиданное. Словно ожил в Мухине рефлекс бывшего гитлеровского наймита. Он выпрямился в струнку, вытянув руки по швам.
Костров подошел ближе, почти вплотную к нему.
– Если ты не трус, то посмотри мне прямо в глаза, – не сказал – приказал он.
И Солод, словно вспомнив, что он не должен быть Мухиным, сразу обмяк и растерянно, даже, пожалуй, испуганно взглянул на Кострова.
– Струсил, волк, – сказал тот, усмехнувшись. – Ведь я узнал тебя, Мухин. По глазам и узнал. Не замаскировал тебя твой поганый шрам.
Так и была поставлена Бурьяном его последняя точка в бывшем деле Глебовского.
22
А дело Мухина – Солода было передано в органы государственной безопасности, причем суд над ним состоялся тут же, в Свияжске, где были совершены им два его последних убийства. О приговоре гадать не будем. Под ним охотно бы подписались все присутствующие на судебном заседании в заводском Доме культуры.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12