Он всегда имел при себе большие суммы денег и короткоствольный пистолет, которым дважды воспользовался. Как-то раз, когда ему не удалось заключить сделку на его условиях, он, рассвирепев, пальнул в потолок. Однажды, думал Пинкстер, пистолет может быть направлен и ниже.
– Как насчет Сёра? – спросил Пинкстер. – Вы покупаете?
– Мы не сходимся в двух миллионах.
– Ваши предложения?
Кондо еще раз медленно обошел все картины. Он поманил Мари пальцем, и она подошла к нему. Останавливаясь перед каждой картиной, они очень быстро говорили и энергично трясли головами. Затем Кондо вернулся к своему креслу и сказал, что хочет холодного пива. Пинкстер подошел к бару и вернулся с бокалом и тремя бутылками пива на подносе. Кондо залпом осушил одну бутылку.
– Я хочу Сёра и Баския. Но больше всего я хочу Сезанна.
– У меня нет Сезанна. Мой автопортрет уничтожен. Вы знаете об этом.
Кондо улыбнулся:
– Есть кое-что в этом уничтожении Сезаннов, что меня смущает.
– Только смущает? – Пинкстер прижал холодное полотенце ко лбу. – Да это просто неприлично. Это ужасные потери. Миллионы растворились в кислоте.
– Тем более мне нужен Сезанн. Если его натюрморты уходят за двадцать миллионов, автопортрет уйдет за сорок. – Кондо поднялся, подошел к Пинкстеру и сказал, повышая голос: – Мне нужна картина, и вы мне ее достанете.
– Мне тоже нужна, я ведь потерял одну! – злобно сказал Пинкстер. – В частных коллекциях всего два автопортрета, и ни один не продается.
Кондо похлопал по атташе-кейсу:
– Этот Дега продается. – Он ухмыльнулся. – Я мог бы продать подобную картину несколько раз и каждый раз брать большие комиссионные. – Он покачал головой. – Есть люди с большими деньгами и такими же большими амбициями. Каждый из них наверняка хотел бы подержать у себя картину годик, потом, когда бы она ему недоела, продать ее. – Он вопросительно посмотрел на Мари. – У кого есть Сезанн?
– У американца средних лет со слабостью к красивым женщинам и у недавно овдовевшей француженки, которая, возможно, продаст свою картину музею в Экс-ан-Провансе.
– Вы знаете этих людей?
– Я встречал американца. Я знаю имя француженки и то, что она живет на юге Франции.
Кондо задумчиво потер нос:
– Повторяю: мне нужен автопортрет Сезанна.
Они почувствовали, как буксир повернул и остановился. Ходовые двигатели смолкли. Пинкстер посмотрел на часы. Было 11.35.
– Вы пришли за Сёра. Каковы ваши предложения?
– Одиннадцать с половиной миллионов за Сёра и Баския, я беру Дега, и мы поделим прибыль, – твердо сказал Кондо.
Пинкстер промокнул щеки холодным полотенцем.
– Чеки и наличные.
– Так же, как раньше. – Кондо вынул из кармана пиджака конверт. – Здесь одиннадцать чеков, каждый на один миллион долларов, плюс два по двести пятьдесят тысяч. – Улыбнувшись, он положил несколько чеков обратно в конверт. – Я был готов к большим тратам.
Пинкстер слабо улыбнулся в ответ:
– Я был готов принять меньше. – Он протянул руку. – Мы оба знаем, что это хорошая сделка.
Они прошли по крутому трапу на палубу буксира. Перед тем как перешагнуть на свой катер, Кондо остановился перед Пинкстером.
– За уничтожением Сезаннов кто-то стоит, думаю, вы об этом что-то знаете.– Внезапно он схватил Пинкстера за плечи. – Если знаете, но не доверяете мне… – Кондо сильно тряхнул Пинкстера, потом отпустил.
Пинкстер ответил:
– Это глупо. Совершенный вздор.
Кондо возразил:
– А это не вздор, что ваш Сезанн не был застрахован? Надеюсь, вы позволите Мари Симада осмотреть останки вашей картины. Она произведет… вскрытие. Ожидайте звонка, и мы обо всем договоримся, – добавил Кондо и развернулся, чтобы уйти.
Глава 14
Приглашение на открытие выставки американских художников Новой Англии хотели получить многие. Возможно, это из-за патриотической гордости за свои штаты или потому, что интерес вызывали не столько картины, сколько ожидавшиеся гости. На выставку должны были прибыть экс-президент с женой, бывший губернатор, пытавший возобновить свою политическую карьеру, два бывших баскетболиста из «Селтика» и Джеймс Уайет, единственная все еще действующая знаменитость. Это была первая крупная выставка американских художников из Новой Англии, и проводилась она по инициативе Чонси Итона, директора бостонского Музея изящных искусств. Гвоздем коллекции стали четыре полотна Уинслоу Хомера, экспозиция охватывала творчество американских живописцев, начиная от примитивных портретов Руфуса Хэтауэя до абстрактных полотен американизировавшегося голландца Виллема де Кунинга.
На следующий день после знакомства с Эдвином Ллуэллином на аукционе Кристи Астрид Харальдсен полетела в Бостон, чтобы посетить Музей изящных искусств. Она представилась фоторепортером одной скандинавской газеты, ей выдали пропуск и буклет с информацией о каждом художнике и обо всех ста шестнадцати экспонатах выставки. Астрид и в самом деле была приличным фотографом, поскольку обучалась этому в Высшей школе искусства ремесел в Осло. Были у нее и другие познания. Педер втолковал ей, как важны время и место, расстояния, ступеньки и лифты, расположение телефонов и туалетов, то, как они оборудованы и освещены. «Узнай, куда тебе нужно будет идти и как лучше всего это сделать так, чтобы ты могла действовать в темноте», – говорил он ей. Она снова прошлась от просторного вестибюля до автопортрета Сезанна, снова проверила точное количество ступенек от верха большой лестницы (сорок три) до входа в галерею французских импрессионистов. Автопортрет не убрали и не покрыли стеклом, как обещали. Картина висела, где и раньше, хрупкая и доступная.
Первый визит Астрид в музей пришелся на жаркий августовский день, когда они с Педером приехали в Бостон из Нью-Йорка. Именно во время этого шестичасового переезда Педер рассказал ей о своем контракте, согласно которому он должен был уничтожить автопортреты Сезанна в Санкт-Петербурге, Лондоне и Бостоне. Она вспомнила, как восторженно он описывал новый растворитель, который сделал, и как вещество уничтожает лак и краску. В тот раз они узнали о выставке художников Новой Англии и о том, что накануне открытия выставки будет большой прием. Тогда Педер и рассказал ей, что она должна делать.
Планы самого Педера круто поменялись за те полтора месяца, что прошли со времени их поездки в Бостон. Астрид считала, что перемен было слишком много и что они опасны. Ее нервы были на пределе, и она часто прибегала к помощи медикаментов, которые давал ей Педер. Она начала с небольшой дозы амфетамина, но уже через четыре дня удвоила дозировку и упросила частнопрактикующего врача на Четырнадцатой восточной стрит выписать ей новый рецепт на валиум вместо того, который, по ее словам, она «случайно забыла в Норвегии». Она все чаще перемежала амфетамин и десятимиллиграммовые таблетки валиума и, хотя понимала, что последствия могут быть серьезными, позволила наркотикам управлять ее настроением и эмоциями.
Сейчас, десять дней спустя, ей было чрезвычайно сложно приготовиться к операции. Она тщательно накрасилась, причесала волосы на своем коричневом парике так, что они казались ее собственными. На ней были брюки и пиджак, на который она прикрепила журналистский значок.
Фотооборудование Астрид взяла напрокат на Лексингтон-авеню; оно состояло из двух фотоаппаратов «Никон», комплекта объективов, высокоскоростного «Эктахрома» и черно-белой пленки 1000 единиц. Все это лежало в сумке вместе с поддельным удостоверением, блокнотом, фонариком размером с авторучку и аэрозольным баллончиком с надписью «Лак для волос».
Прием начался в 6.30. В зале были два бара и два стола с едой. Не произносилось никаких речей, и быстро распространился слух, что бывший президент не сможет приехать, но что его жена уже в пути. Гости прибывали, им подавали напитки в пластиковых стаканчиках, а те, кто забрел в галереи, сейчас вернулись назад, чтобы увидеть знаменитостей.
Астрид заказала водку с содовой и быстро выпила. Горло обожгло, и она закашлялась, но заказала еще водки и выпила ее медленно, с нетерпением ожидая, пока в желудке станет тепло, а алкоголь успокоит ее. Она отчаянно хотела побороть все возрастающий страх.
Выставочные залы располагались на первом этаже, а бары и столы с едой были в длинной галерее, в которой обычно находились картины, пространно называемые американским модерном. VIP-гости должны были войти через западное крыло. Астрид заняла позицию внизу лестницы, которая вела к собранию европейского искусства. Стоял гул голосов, прерываемый взрывами смеха и радостными возгласами встретившихся друзей. Затем те, кто стоял ближе к западному входу, умолкли, и в зале стало тихо.
Астрид поднялась на несколько ступенек и направила фотоаппарат на фигуру впереди группы, входящей в зал. На бывшей первой леди было ярко-синее платье с нитью жемчуга; она была очень загорелой, с седыми волосами, и это создавало странное впечатление. Ее сопровождали Чонси Итон, его колллеги и телохранитель. Астрид продолжала снимать и с каждым щелчком фотоаппарата поднималась все выше. Когда внимание присутствующих полностью сосредоточилось на почетной гостье, Астрид развернулась и быстро взбежала по лестнице на второй этаж.
Она оказалась в галерее Вильяма Коха, длинной и узкой, где под потолком висели маленькие лампочки. Они создавали мягкие тени и только слегка освещали выставочные залы. Астрид стояла у входа в темную галерею, где размещались французские импрессионисты. Она отмерила пятнадцать шагов, повернула налево и достала из сумки фонарик. Она стояла абсолютно неподвижно, прислушиваясь к собственному тяжелому дыханию, к музыке, к гулу, производимому несколькими сотнями голосов покровителей искусства и доносившемуся с нижнего этажа. Астрид включила фонарик и осветила автопортрет Сезанна, написанный в 1898 году. Шестидесятилетний художник был в берете, с аккуратно подстриженной бородой. Вытащив из сумки баллончик, она сняла колпачок и шагнула к картине.
Астрид помедлила, заиграл саксофон. Держа баллончик дрожащей рукой, она направила его на лоб художника. Ее пальцы напряглись.
Вдруг она услышала испуганный женский шепот:
– Эдди? Эдди, где ты?
Астрид опустила фонарик, быстро повернула его к себе и выключила. Она присела и замерла.
– Черт возьми, Эдди. Здесь темно. Мне страшно. Теперь мужской голос:
– Ради бога, Шерли, что ты тут делаешь?
Они взволнованно заговорили о чем-то, затем послышались быстро удаляющиеся шаги, и парочка исчезла.
Астрид поднялась на ноги, включила фонарик и снова взяла баллончик.
– Сделай это! – сказала она низким шепотом. – Сделай это и сматывайся отсюда!
Прошло несколько секунд… полминуты… Она стояла, как будто зачарованная энергией, исходящей от полотна. Бессильно опустив руки, она заплакала. Она упала на колени и разрыдалась. Астрид плакала от страха, зная, что Педер будет взбешен и разочарован, и от облегчения, что не распылила ядовитый растворитель на картину.
Она закрыла баллончик и бросила его в сумку, затем вернулась в галерею с гобеленами. На лестнице, спускающейся на первый этаж, стояли два человека в форме музейной охраны. Она прошла мимо них, делая вид, что ищет необычный ракурс, чтобы снять гостей сверху. Но сердце ее выпрыгивало из груди, и ей хотелось побыстрее очутиться на воздухе.
Астрид, спотыкаясь, добежала до своей машины и забралась внутрь. Почувствовав тошноту, она открыла дверцу, высунулась из машины, и ее вырвало на асфальт. Наконец она встала, прислонилась к машине и вдохнула прохладный ночной воздух. Астрид дала волю слезам. Пусть Педер накажет ее, пусть сделает ей больно, но мучение от необходимости принять решение было уже позади. Хватит с нее боли.
Она направилась в аэропорт Логан и успела на полуночный рейс до Ла Гардиа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– Как насчет Сёра? – спросил Пинкстер. – Вы покупаете?
– Мы не сходимся в двух миллионах.
– Ваши предложения?
Кондо еще раз медленно обошел все картины. Он поманил Мари пальцем, и она подошла к нему. Останавливаясь перед каждой картиной, они очень быстро говорили и энергично трясли головами. Затем Кондо вернулся к своему креслу и сказал, что хочет холодного пива. Пинкстер подошел к бару и вернулся с бокалом и тремя бутылками пива на подносе. Кондо залпом осушил одну бутылку.
– Я хочу Сёра и Баския. Но больше всего я хочу Сезанна.
– У меня нет Сезанна. Мой автопортрет уничтожен. Вы знаете об этом.
Кондо улыбнулся:
– Есть кое-что в этом уничтожении Сезаннов, что меня смущает.
– Только смущает? – Пинкстер прижал холодное полотенце ко лбу. – Да это просто неприлично. Это ужасные потери. Миллионы растворились в кислоте.
– Тем более мне нужен Сезанн. Если его натюрморты уходят за двадцать миллионов, автопортрет уйдет за сорок. – Кондо поднялся, подошел к Пинкстеру и сказал, повышая голос: – Мне нужна картина, и вы мне ее достанете.
– Мне тоже нужна, я ведь потерял одну! – злобно сказал Пинкстер. – В частных коллекциях всего два автопортрета, и ни один не продается.
Кондо похлопал по атташе-кейсу:
– Этот Дега продается. – Он ухмыльнулся. – Я мог бы продать подобную картину несколько раз и каждый раз брать большие комиссионные. – Он покачал головой. – Есть люди с большими деньгами и такими же большими амбициями. Каждый из них наверняка хотел бы подержать у себя картину годик, потом, когда бы она ему недоела, продать ее. – Он вопросительно посмотрел на Мари. – У кого есть Сезанн?
– У американца средних лет со слабостью к красивым женщинам и у недавно овдовевшей француженки, которая, возможно, продаст свою картину музею в Экс-ан-Провансе.
– Вы знаете этих людей?
– Я встречал американца. Я знаю имя француженки и то, что она живет на юге Франции.
Кондо задумчиво потер нос:
– Повторяю: мне нужен автопортрет Сезанна.
Они почувствовали, как буксир повернул и остановился. Ходовые двигатели смолкли. Пинкстер посмотрел на часы. Было 11.35.
– Вы пришли за Сёра. Каковы ваши предложения?
– Одиннадцать с половиной миллионов за Сёра и Баския, я беру Дега, и мы поделим прибыль, – твердо сказал Кондо.
Пинкстер промокнул щеки холодным полотенцем.
– Чеки и наличные.
– Так же, как раньше. – Кондо вынул из кармана пиджака конверт. – Здесь одиннадцать чеков, каждый на один миллион долларов, плюс два по двести пятьдесят тысяч. – Улыбнувшись, он положил несколько чеков обратно в конверт. – Я был готов к большим тратам.
Пинкстер слабо улыбнулся в ответ:
– Я был готов принять меньше. – Он протянул руку. – Мы оба знаем, что это хорошая сделка.
Они прошли по крутому трапу на палубу буксира. Перед тем как перешагнуть на свой катер, Кондо остановился перед Пинкстером.
– За уничтожением Сезаннов кто-то стоит, думаю, вы об этом что-то знаете.– Внезапно он схватил Пинкстера за плечи. – Если знаете, но не доверяете мне… – Кондо сильно тряхнул Пинкстера, потом отпустил.
Пинкстер ответил:
– Это глупо. Совершенный вздор.
Кондо возразил:
– А это не вздор, что ваш Сезанн не был застрахован? Надеюсь, вы позволите Мари Симада осмотреть останки вашей картины. Она произведет… вскрытие. Ожидайте звонка, и мы обо всем договоримся, – добавил Кондо и развернулся, чтобы уйти.
Глава 14
Приглашение на открытие выставки американских художников Новой Англии хотели получить многие. Возможно, это из-за патриотической гордости за свои штаты или потому, что интерес вызывали не столько картины, сколько ожидавшиеся гости. На выставку должны были прибыть экс-президент с женой, бывший губернатор, пытавший возобновить свою политическую карьеру, два бывших баскетболиста из «Селтика» и Джеймс Уайет, единственная все еще действующая знаменитость. Это была первая крупная выставка американских художников из Новой Англии, и проводилась она по инициативе Чонси Итона, директора бостонского Музея изящных искусств. Гвоздем коллекции стали четыре полотна Уинслоу Хомера, экспозиция охватывала творчество американских живописцев, начиная от примитивных портретов Руфуса Хэтауэя до абстрактных полотен американизировавшегося голландца Виллема де Кунинга.
На следующий день после знакомства с Эдвином Ллуэллином на аукционе Кристи Астрид Харальдсен полетела в Бостон, чтобы посетить Музей изящных искусств. Она представилась фоторепортером одной скандинавской газеты, ей выдали пропуск и буклет с информацией о каждом художнике и обо всех ста шестнадцати экспонатах выставки. Астрид и в самом деле была приличным фотографом, поскольку обучалась этому в Высшей школе искусства ремесел в Осло. Были у нее и другие познания. Педер втолковал ей, как важны время и место, расстояния, ступеньки и лифты, расположение телефонов и туалетов, то, как они оборудованы и освещены. «Узнай, куда тебе нужно будет идти и как лучше всего это сделать так, чтобы ты могла действовать в темноте», – говорил он ей. Она снова прошлась от просторного вестибюля до автопортрета Сезанна, снова проверила точное количество ступенек от верха большой лестницы (сорок три) до входа в галерею французских импрессионистов. Автопортрет не убрали и не покрыли стеклом, как обещали. Картина висела, где и раньше, хрупкая и доступная.
Первый визит Астрид в музей пришелся на жаркий августовский день, когда они с Педером приехали в Бостон из Нью-Йорка. Именно во время этого шестичасового переезда Педер рассказал ей о своем контракте, согласно которому он должен был уничтожить автопортреты Сезанна в Санкт-Петербурге, Лондоне и Бостоне. Она вспомнила, как восторженно он описывал новый растворитель, который сделал, и как вещество уничтожает лак и краску. В тот раз они узнали о выставке художников Новой Англии и о том, что накануне открытия выставки будет большой прием. Тогда Педер и рассказал ей, что она должна делать.
Планы самого Педера круто поменялись за те полтора месяца, что прошли со времени их поездки в Бостон. Астрид считала, что перемен было слишком много и что они опасны. Ее нервы были на пределе, и она часто прибегала к помощи медикаментов, которые давал ей Педер. Она начала с небольшой дозы амфетамина, но уже через четыре дня удвоила дозировку и упросила частнопрактикующего врача на Четырнадцатой восточной стрит выписать ей новый рецепт на валиум вместо того, который, по ее словам, она «случайно забыла в Норвегии». Она все чаще перемежала амфетамин и десятимиллиграммовые таблетки валиума и, хотя понимала, что последствия могут быть серьезными, позволила наркотикам управлять ее настроением и эмоциями.
Сейчас, десять дней спустя, ей было чрезвычайно сложно приготовиться к операции. Она тщательно накрасилась, причесала волосы на своем коричневом парике так, что они казались ее собственными. На ней были брюки и пиджак, на который она прикрепила журналистский значок.
Фотооборудование Астрид взяла напрокат на Лексингтон-авеню; оно состояло из двух фотоаппаратов «Никон», комплекта объективов, высокоскоростного «Эктахрома» и черно-белой пленки 1000 единиц. Все это лежало в сумке вместе с поддельным удостоверением, блокнотом, фонариком размером с авторучку и аэрозольным баллончиком с надписью «Лак для волос».
Прием начался в 6.30. В зале были два бара и два стола с едой. Не произносилось никаких речей, и быстро распространился слух, что бывший президент не сможет приехать, но что его жена уже в пути. Гости прибывали, им подавали напитки в пластиковых стаканчиках, а те, кто забрел в галереи, сейчас вернулись назад, чтобы увидеть знаменитостей.
Астрид заказала водку с содовой и быстро выпила. Горло обожгло, и она закашлялась, но заказала еще водки и выпила ее медленно, с нетерпением ожидая, пока в желудке станет тепло, а алкоголь успокоит ее. Она отчаянно хотела побороть все возрастающий страх.
Выставочные залы располагались на первом этаже, а бары и столы с едой были в длинной галерее, в которой обычно находились картины, пространно называемые американским модерном. VIP-гости должны были войти через западное крыло. Астрид заняла позицию внизу лестницы, которая вела к собранию европейского искусства. Стоял гул голосов, прерываемый взрывами смеха и радостными возгласами встретившихся друзей. Затем те, кто стоял ближе к западному входу, умолкли, и в зале стало тихо.
Астрид поднялась на несколько ступенек и направила фотоаппарат на фигуру впереди группы, входящей в зал. На бывшей первой леди было ярко-синее платье с нитью жемчуга; она была очень загорелой, с седыми волосами, и это создавало странное впечатление. Ее сопровождали Чонси Итон, его колллеги и телохранитель. Астрид продолжала снимать и с каждым щелчком фотоаппарата поднималась все выше. Когда внимание присутствующих полностью сосредоточилось на почетной гостье, Астрид развернулась и быстро взбежала по лестнице на второй этаж.
Она оказалась в галерее Вильяма Коха, длинной и узкой, где под потолком висели маленькие лампочки. Они создавали мягкие тени и только слегка освещали выставочные залы. Астрид стояла у входа в темную галерею, где размещались французские импрессионисты. Она отмерила пятнадцать шагов, повернула налево и достала из сумки фонарик. Она стояла абсолютно неподвижно, прислушиваясь к собственному тяжелому дыханию, к музыке, к гулу, производимому несколькими сотнями голосов покровителей искусства и доносившемуся с нижнего этажа. Астрид включила фонарик и осветила автопортрет Сезанна, написанный в 1898 году. Шестидесятилетний художник был в берете, с аккуратно подстриженной бородой. Вытащив из сумки баллончик, она сняла колпачок и шагнула к картине.
Астрид помедлила, заиграл саксофон. Держа баллончик дрожащей рукой, она направила его на лоб художника. Ее пальцы напряглись.
Вдруг она услышала испуганный женский шепот:
– Эдди? Эдди, где ты?
Астрид опустила фонарик, быстро повернула его к себе и выключила. Она присела и замерла.
– Черт возьми, Эдди. Здесь темно. Мне страшно. Теперь мужской голос:
– Ради бога, Шерли, что ты тут делаешь?
Они взволнованно заговорили о чем-то, затем послышались быстро удаляющиеся шаги, и парочка исчезла.
Астрид поднялась на ноги, включила фонарик и снова взяла баллончик.
– Сделай это! – сказала она низким шепотом. – Сделай это и сматывайся отсюда!
Прошло несколько секунд… полминуты… Она стояла, как будто зачарованная энергией, исходящей от полотна. Бессильно опустив руки, она заплакала. Она упала на колени и разрыдалась. Астрид плакала от страха, зная, что Педер будет взбешен и разочарован, и от облегчения, что не распылила ядовитый растворитель на картину.
Она закрыла баллончик и бросила его в сумку, затем вернулась в галерею с гобеленами. На лестнице, спускающейся на первый этаж, стояли два человека в форме музейной охраны. Она прошла мимо них, делая вид, что ищет необычный ракурс, чтобы снять гостей сверху. Но сердце ее выпрыгивало из груди, и ей хотелось побыстрее очутиться на воздухе.
Астрид, спотыкаясь, добежала до своей машины и забралась внутрь. Почувствовав тошноту, она открыла дверцу, высунулась из машины, и ее вырвало на асфальт. Наконец она встала, прислонилась к машине и вдохнула прохладный ночной воздух. Астрид дала волю слезам. Пусть Педер накажет ее, пусть сделает ей больно, но мучение от необходимости принять решение было уже позади. Хватит с нее боли.
Она направилась в аэропорт Логан и успела на полуночный рейс до Ла Гардиа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47