Энгель еще даже не сказал «алло», а уже знал, кто это.
— Ты был великолепен, Алоиз! Я смотрела, как ты опускаешься по ступенькам храма со всеми этими важными людьми, и говорила себе: «Ну разве не чудо, Фрэнсис? Можно ли поверить, что это твой сын? Такой высокий, статный, симпатичный, рядом с такими важными людьми!» Я прямо расплакалась, Алоиз, так прослезилась, что зеваки вокруг подумали, будто я родственница покойного. Но я сказала: «Нет, я плачу от счастья. Такой роскошный гроб, и мой сын там!» И тогда они стали так странно смотреть на меня. Я и не подумала, что это их так тронет!
— Угу, — ответил Энгель.
— Ты меня видел? Я махала шарфом. Тем, который купила на всемирной выставке.
— Э... я был малость занят и почти ничего вокруг не замечал.
— Ну и ладно, — голос матери звучал так, будто она сообщала, что у нее очень сильное кровотечение. — Во всяком случае — приободрилась она, — я успела домой вовремя и готовлю тебе обед, какого ты никогда в жизни не ел? Не надо благодарностей, ты его заслужил. Долг матери...
— Угу, — ответил Энгель.
— Что? Нет, только не вздумай говорить, что не придешь. Слишком поздно, все уже на плите, моя особая кулебяка с мясом поспевает в духовке...
— У меня работа, — сказал Энгель. Он в любом случае произнес бы эти слова, но сейчас они соответствовали действительности, что было особенно обидно. — Нынче вечером я должен кое-что сделать для Ника Ровито.
— О, — произнесла мать таким тоном, словно кровотечение сделалось опасно обильным. — Ну что ж, работа есть работа, — с сомнением добавила она.
— Никуда не денешься, — сказал Энгель.
И это тоже была правда! Направляясь в Бруклин в первом часу ночи, он размышлял о порученном задании и впадал во все более черную хандру. Ничего себе работенка для большой шишки! Осквернять могилы по ночам! Бить людей лопатой по голове! Ездить на машинах без автоматических коробок передач! Энгель угрюмо тащился вперед, часто забывая включить даже вторую передачу. В Бруклине он дважды заблудился.
После разговора с матерью Энгель позвонил Вилли Менчику и условился о встрече в час ночи возле пивнушки Ральфа в Бруклине. Но опоздал на двадцать минут.
Когда он затормозил перед баром, от стены отделилась тень и двинулась к машине. Тень изрядно заносило влево. Она частично втекла в салон и воплотилась в виде тощей длинной физиономии Вилли Менчика. Машина мгновенно наполнилась сивушным духом.
— Ты опоздал, объявила физиономия. — На двадцать минут.
— Были кое-какие трудности, — на сей раз Энгель не забыл включить нейтральную передачу, но для пущей надежности все равно держал левую ногу на педали сцепления. — Залезай, надо бы отстреляться побыстрее.
— Поехали, — Вилли выпрямился, забыв предварительно вытащить голову из салона. Послышался звук удара, вздох, и Вилли исчез.
— Вилли! — позвал Энгель. Ответа не было.
— Он пьян, — пробормотал Энгель и кивнул Это было ему на руку. Он вылез из машины, обошел вокруг, запихнул Вилли на пассажирское сиденье сзади и захлопнул дверцу. Вернувшись за руль, Энгель попытался тронуть машину с места на нейтральной передаче. Мотор взревел, но машина даже не дернулась. Энгель чертыхнулся и попробовал включить первую передачу, забыв выжать сцепление. Передача включилась, и в итоге машина с пронзительным визгом рванулась вперед и заглохла. Вилли подпрыгнул на сиденье, несколько раз ударился головой о разные детали, свалился на приборный щиток и затем затих. Энгель в отчаянии уставился на него.
— Погоди засыпать, а? — попросил он. — Сперва помоги мне рыть, ладно? Если неймется проломить башку, мы тебе это устроим, да так, что будешь доволен. Но сначала помоги мне копать, понятно?
Вилли отключился и ничего не ответил. Мотор тоже отключился, поэтому Энгель снова запустил его, вовремя вспомнил, что у него есть левая нога, и тронул машину с места.
В конце концов он с горем пополам добрался до кладбища, преодолев участок, где шел ремонт дороги, и остановился в кромешной тьме под деревом у кладбищенских ворот. Энгель оставил Вилли на полу, верно рассудив, что оттуда он никуда не упадет, включил свет в салоне и принялся легонько постукивать пьяного по почкам, чтобы разбудить.
— Вилли! Эй! Мы уже на кладбище!
Вилли скорчил рожу, застонал, заворочался и спросил:
— Слышь? Ч° я вчера натворил?
— Мы на кладбище. Пошли.
— Где мы?! — Вилли испуганно вздрогнул, выпрямился, врезался головой в приборный щиток и опять рухнул.
— Лучше бы я послушался маму и поступил в колледж, — сказал Энгель. — Лучше бы я жил честно и получал синяки и шишки от злой судьбы. Я добился богатства, влияния, уважения в своей общине, но что толку? Что толку, если я вынужден возиться со всякими тварями вроде этого мазохиста? Что толку, если по ночам я вынужден осквернять могилы, бить людей лопатой, ездить на допотопных колымагах, сорок раз кряду терять дорогу в Бруклине и водить дружбу со всякими вилли менчиками? Да лучше бы я работал молочником. У них хоть профсоюз есть.
Продолжая ворчать, Энгель вылез из машины и с омерзением изрек:
— А-а-а-а-г-г-г-г-х-х-х-х...
До сих пор в понятие «правая рука Ника Ровито» он вкладывал вполне определенный смысл: непыльная и приятная работенка. Телефонные звонки, ведение записей о деловых встречах, второстепенные решения. Такие обязанности обычно исполняют сынки рекламных агентов в конторах своих папочек. И вот теперь, спустя четыре года, он сделал открытие: оказывается, время от времени приходится грабить могилы, колотить людей лопатами и блукать в Бруклине на древних развалюхах с педалями сцепления. Оказывается, его работа может быть и унизительной, и даже грязной.
Размышляя об этом, Энгель обошел машину и открыл дверцу. Вилли вывалился наружу, крепко приложившись головой к какому-то камню.
— Может, хватит уже? спросил Энгель. — Эдак недолго иммунитет выработать, а у меня кроме лопаты ничего нет.
Вилли замычал и перевернулся, голова его при этом оказалась под машиной. Почуяв беду, Энгель быстро схватил Вилли за щиколотку и успел вытащить его из-под днища кузова в самое последнее мгновение перед столкновением головы с металлом. Вилли сел, впервые за весь вечер избежав увечья, поморщился и сказал:
— Парень, у меня голова трещит.
— Ты пьян, в этом все дело, — ответил Энгель.
— А сам-то ты трезвый, что ли?
— Конечно. Я всегда трезвый. — Тут Энгель малость приврал, но с учетом состояния Вилли это преувеличение почти не грешило против истины.
— Вот чем ты мне не нравишься, Энгель, — сказал Вилли.Тем, что корчишь из себя святошу.
— Вставай, пошли, мы уже на кладбище. Но Вилли продолжал сидеть на месте. Он еще не закончил свою речь.
— Ты — единственный человек в мире, готовый среди ночи идти грабить могилу на трезвую голову. Ты, небось, и в день победы над Японией глотку не промочил. Такой уж ты человек, блин!
. — Я такой человек, который не сидит на земле и не злопыхательствует, если Ник Ровито велит ему разорить могилу. Вилли поднял голову и нагловато прищурился. Но потом наглость сменилась испугом и растерянностью, и он сказал:
— Ладно, Энгель, не обижайся, я же во хмелю. Извини, от души прошу. От всего сердца. От сердца от всего...
— Пошли, займемся делом.
Вилли вздохнул, источая вокруг себя сивушный перегар.
— Ну вот с-с-сегда так... Стоит поддать, и начинаю трепать лишнее. Когда-нибудь точно пострадаю за язык свой длинный, попомни мои слова. Вот попомни.
— Вставай, Вилли, пошли.
— Только ты за мной приглядывай, ладно?
— Конечно.
Энгель помог Вилли подняться. Пьяный привалился к борту машины и заявил:
— Ты — мой кореш, вот ты кто.
— Конечно, — Энгель открыл дверцу и достал из «бардачка» фонарик.
— Кореш, — повторил Вилли. — Мы с тобой с-с-сегда дружили, с самого первого дня, верно, а? И в достатке, и в бедности, и в з-з-зной и в с-с-стужу. С самого училища.
— Я его не посещал.
— Ч° мелешь, ты?! Мы были неразлучны! Нераз-з-злучны были!
— Не ори. На, держи фонарь. — Энгель вручил Вилли фонарик, и тот уронил его.
— Я подниму, Энгель. Подниму я!
— Стой на месте! — Энгель подобрал фонарик, обошел машину и открыл багажник, в котором лежал инвентарь, завернутый в армейское одеяло.
— Поди сюда, Вилли. Потащишь все это.
— Секундочку. Секундочку.
Энгель осветил Вилли и увидел, что тот охлопывает себя руками, как человек, ищущий спички.
— Ну, что на этот раз? Муравьи закусали?
— Фляжка. У меня была фляжка.
Вилли открыл дверцу. Загорелся свет в салоне.
— Ага-а-а-а!
— Тихо ты!
— Вот она! Вывалилась на пол.
— Иди сюда.
— Иду, иду, — Вилли с грохотом захлопнул дверцу и поплелся к багажнику. Энгель осветил сверток.
— Потащишь его.
— Есть, с-с-сэр, — Вилли нетвердой рукой отдал честь и схватил в охапку армейское одеяло. — Уф-ф! Тяжелый, гад. Лопаты и лом лязгнули.
— Взвали на плечо... Да не на мое, а на свое! Поднимай.
Дай-ка я... Ну, взяли! Да на свое же! Погоди! Пого... Не урони!
Энгель собрал рассыпавшиеся орудия труда, снова завернул их в одеяло и пристроил тюк на плечо Вилли.
— Держи крепче!
— Держу, шеф, держу мертвой хваткой. Положитесь на меня, шеф.
— Хорошо, пошли.
Энгель захлопнул багажник, и они побрели прочь от машинычерез кладбищенские ворота, по главной дорожке. Галька скрипела под ногами. Энгель возглавлял шествие, освещая путь фонарем, Вилли, спотыкаясь, тащился следом. Лопаты бряцали. Через минуту Вилли затянул какую-то песню на мелодию «Моего Мериленда», но с другими словами: «Сто восемьдесят пятое училище проклятое, мучилище, терзалище, будь у тебя седалище...»
— Засунул бы ты туда свой язык, а?
— Просто тут грустное местечко, вот и все.
— Да помолчи ты хоть минуту!
— Грустное, — Вилли зашмыгал носом. — Место скорби...
Энгель не знал точного расположения могилы. При свете фонаря он прошагал вперед по одной дорожке, вернулся назад по другой. За его спиной Вилли шаркал ногами, шмыгал носом и иногда что-то бормотал под глухое бряцание инвентаря в одеяле. Со всех сторон над ними зловеще нависали мраморные памятники, залитые лунным сиянием.
Наконец Энгель сказал:
— Ага, нам сюда.
— Очень грустное место, — заявил Вилли. — Тут тебе не Калифорния. Ты бывал в Калифорнии?
— Должно быть, это совсем рядом. — Я не бывал. Но когда-нибудь, клянусь жизнью... «Калифо-оо-оо-рния, родимый край, я прие-е-е-еду, ты встречай...»
— Замолкни!
— Ну-ну, на себя посмотри.
— Чего?
— Я, что ли, ору? Сам же и орешь. Ты, нюхач и стукач, я тебя еще в училище раскусил. Ты уже тогда держал нос по ветру, да так и оставался двурушником.
Энгель развернулся и сказал:
— Закрой пасть, Вилли.
Вилли моргнул раз пять или шесть.
— Я ч° я такое сказал?
— Лучше слушай, что я говорю. Клади инструменты на землю, мы пришли.
Вилли разинул рот и принялся озираться по сторонам.
— Ч°, в натуре?
— Положи узел.
— Ага, — Вилли сделал шаг в сторону, выскользнул из-под узла, и тот с лязгом рухнул наземь. Энгель кивнул.
— Разворачивай одеяло.
— На фига?
— Будем отбрасывать на него землю.
— Землю?
— Которую выкопаем!
— На одеяло? Испачкаем ведь.
— Это подстилка! Иначе запачкается трава, и все увидят, что тут кто-то копался.
— Ну-у-у! А ты у нас парень с головой! — Расстелешь ты тряпку или нет? Расстели, Христа ради, расстели!
— Это ты про одеяло?
— Расстели же!
— Есть, шеф.
Вилли схватился за уголок одеяла и дернул. Инвентарь загремел, разлетаясь во все стороны.
— Бл... — сказал Вилли.
— Ничего, пустяки, я не сержусь.
— Ты славный малый, Энгель, ты это знаешь? Клевый кореш. — Да, да.
Энгель посветил вокруг. Дерн еще не уложили, и могила представляла собой четко очерченный прямоугольник. Это упрощало дело.
— Я буду держать фонарь, а ты копай, — распорядился Энгель. — Потом я тебя сменю.
— Есть, шеф.
— Отбрасывай землю на одеяло, понял? На одеяло.
— На одеяло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
— Ты был великолепен, Алоиз! Я смотрела, как ты опускаешься по ступенькам храма со всеми этими важными людьми, и говорила себе: «Ну разве не чудо, Фрэнсис? Можно ли поверить, что это твой сын? Такой высокий, статный, симпатичный, рядом с такими важными людьми!» Я прямо расплакалась, Алоиз, так прослезилась, что зеваки вокруг подумали, будто я родственница покойного. Но я сказала: «Нет, я плачу от счастья. Такой роскошный гроб, и мой сын там!» И тогда они стали так странно смотреть на меня. Я и не подумала, что это их так тронет!
— Угу, — ответил Энгель.
— Ты меня видел? Я махала шарфом. Тем, который купила на всемирной выставке.
— Э... я был малость занят и почти ничего вокруг не замечал.
— Ну и ладно, — голос матери звучал так, будто она сообщала, что у нее очень сильное кровотечение. — Во всяком случае — приободрилась она, — я успела домой вовремя и готовлю тебе обед, какого ты никогда в жизни не ел? Не надо благодарностей, ты его заслужил. Долг матери...
— Угу, — ответил Энгель.
— Что? Нет, только не вздумай говорить, что не придешь. Слишком поздно, все уже на плите, моя особая кулебяка с мясом поспевает в духовке...
— У меня работа, — сказал Энгель. Он в любом случае произнес бы эти слова, но сейчас они соответствовали действительности, что было особенно обидно. — Нынче вечером я должен кое-что сделать для Ника Ровито.
— О, — произнесла мать таким тоном, словно кровотечение сделалось опасно обильным. — Ну что ж, работа есть работа, — с сомнением добавила она.
— Никуда не денешься, — сказал Энгель.
И это тоже была правда! Направляясь в Бруклин в первом часу ночи, он размышлял о порученном задании и впадал во все более черную хандру. Ничего себе работенка для большой шишки! Осквернять могилы по ночам! Бить людей лопатой по голове! Ездить на машинах без автоматических коробок передач! Энгель угрюмо тащился вперед, часто забывая включить даже вторую передачу. В Бруклине он дважды заблудился.
После разговора с матерью Энгель позвонил Вилли Менчику и условился о встрече в час ночи возле пивнушки Ральфа в Бруклине. Но опоздал на двадцать минут.
Когда он затормозил перед баром, от стены отделилась тень и двинулась к машине. Тень изрядно заносило влево. Она частично втекла в салон и воплотилась в виде тощей длинной физиономии Вилли Менчика. Машина мгновенно наполнилась сивушным духом.
— Ты опоздал, объявила физиономия. — На двадцать минут.
— Были кое-какие трудности, — на сей раз Энгель не забыл включить нейтральную передачу, но для пущей надежности все равно держал левую ногу на педали сцепления. — Залезай, надо бы отстреляться побыстрее.
— Поехали, — Вилли выпрямился, забыв предварительно вытащить голову из салона. Послышался звук удара, вздох, и Вилли исчез.
— Вилли! — позвал Энгель. Ответа не было.
— Он пьян, — пробормотал Энгель и кивнул Это было ему на руку. Он вылез из машины, обошел вокруг, запихнул Вилли на пассажирское сиденье сзади и захлопнул дверцу. Вернувшись за руль, Энгель попытался тронуть машину с места на нейтральной передаче. Мотор взревел, но машина даже не дернулась. Энгель чертыхнулся и попробовал включить первую передачу, забыв выжать сцепление. Передача включилась, и в итоге машина с пронзительным визгом рванулась вперед и заглохла. Вилли подпрыгнул на сиденье, несколько раз ударился головой о разные детали, свалился на приборный щиток и затем затих. Энгель в отчаянии уставился на него.
— Погоди засыпать, а? — попросил он. — Сперва помоги мне рыть, ладно? Если неймется проломить башку, мы тебе это устроим, да так, что будешь доволен. Но сначала помоги мне копать, понятно?
Вилли отключился и ничего не ответил. Мотор тоже отключился, поэтому Энгель снова запустил его, вовремя вспомнил, что у него есть левая нога, и тронул машину с места.
В конце концов он с горем пополам добрался до кладбища, преодолев участок, где шел ремонт дороги, и остановился в кромешной тьме под деревом у кладбищенских ворот. Энгель оставил Вилли на полу, верно рассудив, что оттуда он никуда не упадет, включил свет в салоне и принялся легонько постукивать пьяного по почкам, чтобы разбудить.
— Вилли! Эй! Мы уже на кладбище!
Вилли скорчил рожу, застонал, заворочался и спросил:
— Слышь? Ч° я вчера натворил?
— Мы на кладбище. Пошли.
— Где мы?! — Вилли испуганно вздрогнул, выпрямился, врезался головой в приборный щиток и опять рухнул.
— Лучше бы я послушался маму и поступил в колледж, — сказал Энгель. — Лучше бы я жил честно и получал синяки и шишки от злой судьбы. Я добился богатства, влияния, уважения в своей общине, но что толку? Что толку, если я вынужден возиться со всякими тварями вроде этого мазохиста? Что толку, если по ночам я вынужден осквернять могилы, бить людей лопатой, ездить на допотопных колымагах, сорок раз кряду терять дорогу в Бруклине и водить дружбу со всякими вилли менчиками? Да лучше бы я работал молочником. У них хоть профсоюз есть.
Продолжая ворчать, Энгель вылез из машины и с омерзением изрек:
— А-а-а-а-г-г-г-г-х-х-х-х...
До сих пор в понятие «правая рука Ника Ровито» он вкладывал вполне определенный смысл: непыльная и приятная работенка. Телефонные звонки, ведение записей о деловых встречах, второстепенные решения. Такие обязанности обычно исполняют сынки рекламных агентов в конторах своих папочек. И вот теперь, спустя четыре года, он сделал открытие: оказывается, время от времени приходится грабить могилы, колотить людей лопатами и блукать в Бруклине на древних развалюхах с педалями сцепления. Оказывается, его работа может быть и унизительной, и даже грязной.
Размышляя об этом, Энгель обошел машину и открыл дверцу. Вилли вывалился наружу, крепко приложившись головой к какому-то камню.
— Может, хватит уже? спросил Энгель. — Эдак недолго иммунитет выработать, а у меня кроме лопаты ничего нет.
Вилли замычал и перевернулся, голова его при этом оказалась под машиной. Почуяв беду, Энгель быстро схватил Вилли за щиколотку и успел вытащить его из-под днища кузова в самое последнее мгновение перед столкновением головы с металлом. Вилли сел, впервые за весь вечер избежав увечья, поморщился и сказал:
— Парень, у меня голова трещит.
— Ты пьян, в этом все дело, — ответил Энгель.
— А сам-то ты трезвый, что ли?
— Конечно. Я всегда трезвый. — Тут Энгель малость приврал, но с учетом состояния Вилли это преувеличение почти не грешило против истины.
— Вот чем ты мне не нравишься, Энгель, — сказал Вилли.Тем, что корчишь из себя святошу.
— Вставай, пошли, мы уже на кладбище. Но Вилли продолжал сидеть на месте. Он еще не закончил свою речь.
— Ты — единственный человек в мире, готовый среди ночи идти грабить могилу на трезвую голову. Ты, небось, и в день победы над Японией глотку не промочил. Такой уж ты человек, блин!
. — Я такой человек, который не сидит на земле и не злопыхательствует, если Ник Ровито велит ему разорить могилу. Вилли поднял голову и нагловато прищурился. Но потом наглость сменилась испугом и растерянностью, и он сказал:
— Ладно, Энгель, не обижайся, я же во хмелю. Извини, от души прошу. От всего сердца. От сердца от всего...
— Пошли, займемся делом.
Вилли вздохнул, источая вокруг себя сивушный перегар.
— Ну вот с-с-сегда так... Стоит поддать, и начинаю трепать лишнее. Когда-нибудь точно пострадаю за язык свой длинный, попомни мои слова. Вот попомни.
— Вставай, Вилли, пошли.
— Только ты за мной приглядывай, ладно?
— Конечно.
Энгель помог Вилли подняться. Пьяный привалился к борту машины и заявил:
— Ты — мой кореш, вот ты кто.
— Конечно, — Энгель открыл дверцу и достал из «бардачка» фонарик.
— Кореш, — повторил Вилли. — Мы с тобой с-с-сегда дружили, с самого первого дня, верно, а? И в достатке, и в бедности, и в з-з-зной и в с-с-стужу. С самого училища.
— Я его не посещал.
— Ч° мелешь, ты?! Мы были неразлучны! Нераз-з-злучны были!
— Не ори. На, держи фонарь. — Энгель вручил Вилли фонарик, и тот уронил его.
— Я подниму, Энгель. Подниму я!
— Стой на месте! — Энгель подобрал фонарик, обошел машину и открыл багажник, в котором лежал инвентарь, завернутый в армейское одеяло.
— Поди сюда, Вилли. Потащишь все это.
— Секундочку. Секундочку.
Энгель осветил Вилли и увидел, что тот охлопывает себя руками, как человек, ищущий спички.
— Ну, что на этот раз? Муравьи закусали?
— Фляжка. У меня была фляжка.
Вилли открыл дверцу. Загорелся свет в салоне.
— Ага-а-а-а!
— Тихо ты!
— Вот она! Вывалилась на пол.
— Иди сюда.
— Иду, иду, — Вилли с грохотом захлопнул дверцу и поплелся к багажнику. Энгель осветил сверток.
— Потащишь его.
— Есть, с-с-сэр, — Вилли нетвердой рукой отдал честь и схватил в охапку армейское одеяло. — Уф-ф! Тяжелый, гад. Лопаты и лом лязгнули.
— Взвали на плечо... Да не на мое, а на свое! Поднимай.
Дай-ка я... Ну, взяли! Да на свое же! Погоди! Пого... Не урони!
Энгель собрал рассыпавшиеся орудия труда, снова завернул их в одеяло и пристроил тюк на плечо Вилли.
— Держи крепче!
— Держу, шеф, держу мертвой хваткой. Положитесь на меня, шеф.
— Хорошо, пошли.
Энгель захлопнул багажник, и они побрели прочь от машинычерез кладбищенские ворота, по главной дорожке. Галька скрипела под ногами. Энгель возглавлял шествие, освещая путь фонарем, Вилли, спотыкаясь, тащился следом. Лопаты бряцали. Через минуту Вилли затянул какую-то песню на мелодию «Моего Мериленда», но с другими словами: «Сто восемьдесят пятое училище проклятое, мучилище, терзалище, будь у тебя седалище...»
— Засунул бы ты туда свой язык, а?
— Просто тут грустное местечко, вот и все.
— Да помолчи ты хоть минуту!
— Грустное, — Вилли зашмыгал носом. — Место скорби...
Энгель не знал точного расположения могилы. При свете фонаря он прошагал вперед по одной дорожке, вернулся назад по другой. За его спиной Вилли шаркал ногами, шмыгал носом и иногда что-то бормотал под глухое бряцание инвентаря в одеяле. Со всех сторон над ними зловеще нависали мраморные памятники, залитые лунным сиянием.
Наконец Энгель сказал:
— Ага, нам сюда.
— Очень грустное место, — заявил Вилли. — Тут тебе не Калифорния. Ты бывал в Калифорнии?
— Должно быть, это совсем рядом. — Я не бывал. Но когда-нибудь, клянусь жизнью... «Калифо-оо-оо-рния, родимый край, я прие-е-е-еду, ты встречай...»
— Замолкни!
— Ну-ну, на себя посмотри.
— Чего?
— Я, что ли, ору? Сам же и орешь. Ты, нюхач и стукач, я тебя еще в училище раскусил. Ты уже тогда держал нос по ветру, да так и оставался двурушником.
Энгель развернулся и сказал:
— Закрой пасть, Вилли.
Вилли моргнул раз пять или шесть.
— Я ч° я такое сказал?
— Лучше слушай, что я говорю. Клади инструменты на землю, мы пришли.
Вилли разинул рот и принялся озираться по сторонам.
— Ч°, в натуре?
— Положи узел.
— Ага, — Вилли сделал шаг в сторону, выскользнул из-под узла, и тот с лязгом рухнул наземь. Энгель кивнул.
— Разворачивай одеяло.
— На фига?
— Будем отбрасывать на него землю.
— Землю?
— Которую выкопаем!
— На одеяло? Испачкаем ведь.
— Это подстилка! Иначе запачкается трава, и все увидят, что тут кто-то копался.
— Ну-у-у! А ты у нас парень с головой! — Расстелешь ты тряпку или нет? Расстели, Христа ради, расстели!
— Это ты про одеяло?
— Расстели же!
— Есть, шеф.
Вилли схватился за уголок одеяла и дернул. Инвентарь загремел, разлетаясь во все стороны.
— Бл... — сказал Вилли.
— Ничего, пустяки, я не сержусь.
— Ты славный малый, Энгель, ты это знаешь? Клевый кореш. — Да, да.
Энгель посветил вокруг. Дерн еще не уложили, и могила представляла собой четко очерченный прямоугольник. Это упрощало дело.
— Я буду держать фонарь, а ты копай, — распорядился Энгель. — Потом я тебя сменю.
— Есть, шеф.
— Отбрасывай землю на одеяло, понял? На одеяло.
— На одеяло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22