…Где— то, должно быть, шли военные действия, потому что вместо положенного на подготовку срока новобранцы пробыли в Оране всего четыре недели. Строевые занятия, упражнения в стрельбе и штыковом бое, заполнившие эти четыре недели, превзошли их самые мрачные ожидания.
Фельдфебель Латуре в изнурительный полдневный зной, бывало, пробегался вдоль разваливающейся колонны и покрикивал:
— Бодрее, братцы, бодрее!… Что-то вы запоете, когда по-настоящему окажетесь на марше?… Строевым!
Этого еще не хватало!
Тяни теперь ноги и шлепай ступней о землю.
— Вперед, голубчики! Всей ступней опускайте ногу на землю, всей ступней, черт вас дери, это вам не вальс, а воинский шаг! Раз-два… Бегом!… Унтер-офицер! Возьмите этого парня на повозку, а когда придет в себя, поставьте в караул перед комендатурой.
Голубь с отвращением вынужден был признать, что толстеет. Суровая солдатская жизнь была ему не в новинку, однако известная на весь мир легионерская выучка все-таки должна бы хоть немного приблизить его к небытию.
Вместо этого он оказался единственным из легионеров, кому за время учебной подготовки грозный фельдфебель дал увольнительную в город. Этот улыбчивый голубоглазый молокосос так чеканил строевой шаг, что, казалось, пустыня сейчас провалится под его ногами, а в ружье и на плечо брал, как какой-нибудь автомат… Неясно, что это с ним приключилось, только в один прекрасный день фельдфебель сказал:
— Можете идти до отбоя. Не лыбьтесь, я вас уже предупреждал!
И Голубь отправился в долгое путешествие по извилистым, замызганным, узеньким улочкам. Зашел в кофейню-саманку. Четыре голые стены с одним проемом— дверью. Нигде ни стульев, ни столов, лишь старый бородатый араб примостился на земле на корточках перед жаровней с углями. В небольшом сосуде он кипятил с чашку воды и, когда солдат вошел, без слов бросил в воду ложку кофе. Только потом произнес:
— Салям…
— Вам также, старина…
Комнатушка была три шага в длину, три в ширину. Не больше обычного свинарника. И пахла не лучше. Голубь проглотил кофе и выскочил.
И тут произошло одно очень странное событие.
Выйдя из саманки, Голубь отошел в сторону, чтобы пристроить на камне ногу и пришить на штанине разболтавшуюся пуговицу. Почти у всех легионеров есть при себе иголка и нитки. Оторванная пуговица или крошечная дырочка грозят таким наказанием, что только самые отчаянные плюют на меры предосторожности. Поставил он, значит, ногу на кирпич, вдел нитку и пришил пуговицу. Заодно закрепил и другую.
И вдруг укололся от неожиданности.
Из саманки вышла женщина.
Голубь был уверен, что, пока он пришивал пуговицу, в кофейню никто не входил. А минуту назад в тесной комнатушке с голыми стенами сидел только араб. Ни входа с другой стороны, через который можно было бы пойти, ни мебели, за которой можно было бы спрятаться, там не было. Древний араб не мог превратиться в молодую женщину, и из гладкой утрамбованной глины она тоже не могла вырасти.
Как же могла выйти из дома женщина, которой там не было?
Голубь решил вернуться в кофейню. Но дверь оказалась закрытой! То ли женщина закрыла ее снаружи, то ли, что вероятнее, араб заперся на засов изнутри.
Что это? Чудо? Призрак?
Женщина не видела солдата, потому что сразу же заспешила в противоположном направлении. Вот на углу мелькнули ее белые брюки для верховой езды и лаковые сапожки — и она скрылась за поворотом.
Голубь бросился за ней. Из окраинного района, за которым располагался форт Сен-Терез, женщина направилась в сторону европейского квартала, петляя между дощатыми домами протяженной авеню Мажента. Наверное, она привыкла к тропикам: ее пробковый шлем был сзади без сетки.
На запястье правой руки у женщины было правильной формы родимое пятно. Голубь хорошо его видел, поскольку шел всего в двух шагах. Темное треугольное пятно на запястье! На красивой гладкой коже. Чудно! Голубь и сам не знал, почему идет за ней. Во всяком случае, женщина, выросшая из-под земли, представляет кое-какой интерес. Особенно если у нее на руке треугольное родимое пятно.
Они дошли до квартала вилл. Женщина ускорила шаг. Голубь немного отстал и осторожно крался за ней, прячась за пальмами.
Женщина остановилась у задней калитки дома, окруженного буйно разросшимся садом. Оглянулась. Голубя она не заметила, потому что он вовремя спрятался за деревом.
Быстро позвонила. Калитка открылась. Голубь хорошо видел, что ее открыл старый лакей, склонившийся в глубоком поклоне. Женщина вошла.
Аренкур немного подождал, потом вернулся на дорогу, к главным воротам. Он осмотрел виллу со стороны фасада. Это было огромное старомодное двухэтажное здание. Неприветливое и безмолвное. Все жалюзи опущены, ворота закрыты, парк пуст, нигде ни звука, ни человеческого существа.
Тем временем мимо проходил полицейский, дружелюбно махнувший легионеру рукой.
Голубя обуяло детское любопытство.
— Скажите, коллега, — обратился он к полицейскому, — кто живет в этой красивой вилле?
— Никто. Пустует.
Гм… Весьма загадочно.
— Миленький домишко.
— Только охотников снять не находится. Вот уже больше полугода стоит незаселенным, с тех пор как доктор Андре Бретай застрелил жену и капитана спаги, а потом покончил с собой. Сигаретки не найдется? Что?… — Как вы сказали?… Да, пожалуйста…
— Уберите свой карандаш. Я просил сигарету… — Он сложил руки рупором и по слогам прокричал, видя, что бедняга явно глух: — Си-га-ре-ту!
— Спасибо, я не курю… — сказал Голубь, потирая лоб и нервно засовывая в рот сигарету. — Вы уверены, что здесь действительно никто не живет?
— Уверен! — рявкнул полицейский. — Я уже год на этом участке! У ночного сторожа есть ключи, и он каждые три дня обходит сверху донизу все виллы, в которых никто не живет.
— Не орите, не то прирежу. Вы случайно не знаете даму, у которой на правой руке такое странное треугольное родимое пятно? Я тут видел одну.
Полицейский перекрестился.
— Ну, так как же? — наступал Голубь. — Да не креститесь вы! Знаете или нет?
— Я только одну знал с таким странным знаком, — ответил полицейский. — Несчастную жену доктора Бретая, которую он застрелил в этом доме…

2
Больше Голубь не расспрашивал. Развернулся и зашагал обратно.
Мерси! От этого увольте. Ему нет никакого дела до детективных историй и домашних привидений. Ему самому надо срочно превращаться в домашнее привидение.
Голубь любил хорошо поесть, всласть посмеяться, попеть красивые песни, иногда дать кому-нибудь в зубы или заняться гимнастикой иного рода, но всякие там тайны, загадки и холодящие кровь приключения он ненавидел от всего сердца. Он решил забыть об этом случае и вернулся в форт.
— Вас вызывают в полковую канцелярию к капитану Рафлю, — сообщил, завидя его, капрал. Командир полка капитан Рафль пользовался всеобщей любовью за свою доброжелательность. Голубя он встретил дружелюбной улыбкой.
— Я слышал, что вы человек достойный. Фельдфебель Латуре отзывался о вас самым положительным образом. Первый раз за десять лет этот живодер отнесся к кому-то с симпатией. Нам сейчас требуются новые унтер-офицеры, поэтому мы решили нескольких заслуживающих того человек, в том числе вас, направить в школу унтер-офицеров. Это значит, что вы еще три месяца останетесь здесь, в форте.
Голубь пришел в ужас. Черт бы побрал этот его проклятый покладистый характер!
— Разрешите обратиться, mon commandant [командир (фр.) ], я хотел бы отправиться в пустыню.
Капитан с удивлением посмотрел на него, потом хлопнул ладонью по столу:
— Рядовой! Я вам приказываю отбыть по распределению в школу унтер-офицеров! Кругом! En avant! Marche! [Вперед! Марш! (фр.) ]
Выйдя во двор, Голубь несколько секунд грыз от ярости кулаки. Просто рок какой-то: удача, словно бешеная собака, преследует его и не дает спокойно жить, тo есть спокойно умереть.
— Ну, что, желторотый! — окликнул его подошедший фельдфебель, на чьей обожженной физиономии топорщились три рысьих уса. — Ваша судьба была в моих руках. Приезжал тут маршал Кошран побеседовать насчет вас с капитаном, какой-то его родич приятельствовал с вами. Да только в легионе протекция ничего не значит. Капитан сказал: «Пожалуйста, вот фельдфебель Латуре, от него зависит, смогу ли я что-нибудь сделать для этого человека». Если б не ваш строевой шаг, не видать бы вам никакой школы…
Фельдфебель весьма удивился бы, догадайся он, что сейчас думает солдат о нем, о строевом шаге и вообще обо всем семействе Латуре
Глава шестая

1
Из окна унтер-офицерской школы Голубь наблюдал, как взвод готовится к отправке в пустыню. Что он мог поделать? О Господи!… Живущие на Монмартре бедная вдова и милая, очаровательная девочка, которых он любит больше всего на свете, могли бы получить десять тысяч долларов, для этого нужно только, чтобы умер такой бездельник и лентяй, как он. Выходит, человеку и умереть не дадут?
Ему повезло. На занятии как раз объясняли, какие взыскания полагаются за разные воинские провинности. В конце занятия Голубь с облегчением вздохнул. Среди прочих параграфов был и такой: «Побег из части влечет за собой лишение всех льгот и привилегий. Кандидаты в унтер-офицеры разжалуются в рядовые и возвращаются на прежнее место службы».
Все отлично! Он сегодня же сбежит, пойдет в бассейн, а послезавтра, как того требует закон, отправится со своим старым подразделением в пустыню.
Через час Голубь взобрался по водосточной трубе на стену на заднем дворе форта и, когда часовой немного отошел, перемахнул через стену. А там дал деру…
После отбоя восемь патрульных отрядов отправились на его поимку, оставив фельдфебеля Латуре меланхолически пощипывать щетину над верхней губой.

2
Голубь безмятежно прогуливался под пальмами на пристани, слушал крики грузчиков, пароходные гудки и сирены автомобилей, с наслаждением втягивал в себя налетающие вместе с приливом струи соленого воздуха и любовался дрожащими на слюдяной глади моря отблесками береговых фонарей. Он ждал, когда попадется. Минута бежала за минутой. В чем дело вообще?
Чего они медлят? Где патруль? Пли здесь создают тиру все условия для вечернего променада? Дисциплина, она или есть, или ее нет!
Голубь огляделся, но нигде не приметил ни одного патрульного. Ничего себе служба! Сбежавший субъект спокойно покуривает в самой оживленной точке города, а достопочтенный легион и ухом не ведет. От злости он не знал, что и делать. В конце концов он попросту направился на Главную площадь, под огромные фонари перед резиденцией коменданта. У военного коменданта был, судя по всему, прием, поскольку к зданию особняка один за другим подкатывали автомобили и вверх по лестнице устремлялись роскошные мундиры, горностаевые манто и белые фраки. Голубь и здесь проторчал с полчаса. Да что же это, в конце концов? Почему его не хватают?
А объяснялось все довольно просто. Все патрульные отряды взяли курс на старый город, рыбацкую пристань, соседние леса и разные другие места, где, как предполагалось, мог спрятаться сбежавший легионер, у него есть хоть капля разума. Возле резиденции коменданта его, конечно же, никто не искал. Впрочем, нет. Искали. Поэт, Гюмер Троппауэр. Он любил Голубя, который всегда был таким понимающим слушателем. Чтобы он позволил себе поймать этого милого, приятного человека? Ни за что, и как командир отряда он громогласно скомандовал:
— Направление — Главная площадь!
Уж там— то они точно не наткнутся на сбежавшего. Но стоило им дойти до аристократического квартала, как один из парней ткнул Троппауэра в бок:
— Эй, смотри! Вон беглец.
Поэт, похолодев, схватился за голову,
— Чтоб ему провалиться…
Не тут— то было. С самой что ни на есть радостной улыбкой Голубь замахал им руками, потом подошел и раздраженно накинулся на Троппауэра:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29