— Что ж, вполне подходящий случай, чтобы пригласить миссис Фортнум развлекать гостей. Она, верно, привыкла к холостяцким пирушкам. Да, но почему бы губернатору не пригласить вас или меня?
— Будьте объективны, доктор. Ни вы, ни я не занимаем официального положения.
— Но мы же гораздо лучше осведомлены об иезуитских развалинах, чем Чарли Фортнум. Если верить «Эль литораль», посол приехал осматривать развалины, а не чайные плантации или посевы матэ, хотя это мало похоже на истину. Американские послы обычно люди деловые.
— Новый посол хочет произвести впечатление, — сказал доктор Пларр. — Как знаток искусства и истории. Он не может позволить себе прослыть купчиком, который хочет перебить у кого-то сделку. Желает показать, что у него научный, а не коммерческий интерес к нашей провинции. Секретарь по финансовым вопросам тоже не приглашен, хотя он немного говорит по-английски. Не то заподозрили бы, что речь пойдет о какой-то сделке.
— А сам посол неужели не говорит по-испански хотя бы настолько, чтобы произнести вежливый тост и несколько банальностей?
— По слухам, он делает большие успехи.
— Как вы всегда все знаете, Пларр. Я-то свои сведения получаю только из «Эль литораль». Он ведь завтра едет осматривать руины, а?
— Нет, он ездил туда сегодня. А ночью летит назад в Буэнос-Айрес.
— Значит, газета ошиблась?
— В официальной программе были неточности. Думаю, что губернатор хотел избежать каких-либо неприятностей.
— Неприятности у нас? Ну, знаете! За двадцать лет я не видел здесь ни одной неприятности. Они случаются только в Кордове. А гуляш ведь не так уж плох, а? — спросил он с надеждой.
— Едал и похуже, — сказал доктор Пларр, даже не пытаясь вспомнить, когда это было.
— Вижу, вы читали одну из книг Сааведры. Как она вам понравилась?
— Очень талантливо, — сказал доктор Пларр. Он, как и губернатор, избегал неприятностей, а в тоне старика почувствовал злобу, живучую и неугомонную, — всякая сдержанность давно была им утрачена от долголетнего пренебрежения окружающих.
— Вы правда в состоянии читать эту белиберду? И верите в их machismo?
— Пока я читаю, мне удается справиться с моим скепсисом, — осторожно выразился Пларр.
— Ох уж эти аргентинцы, все они верят, что их деды скакали с гаучо в прериях. У Сааведры столько же machismo, сколько у Чарли Фортнума. Это правда, что у Чарли будет ребенок?
— Да.
— А кто счастливый папаша?
— Почему им не может быть Чарли?
— Старик и пьяница? Вы же ее врач, Пларр. Ну, откройте хоть капельку правды. Я не прошу, чтобы всю.
— А почему вы так добиваетесь правды?
— В противовес общему мнению правда почти всегда бывает забавной. Люди стараются выдумывать только трагедии. Если бы вы знали, из чего сварганили этот гуляш, вы бы хохотали до упаду.
— А вы знаете?
— Нет. Все кругом сговариваются, чтобы скрыть от меня правду. Даже вы мне лжете.
— Я?
— Лжете относительно романа Сааведры и ребенка Чарли Фортнума. Дай ему бог, чтобы это была девочка.
— Почему?
— Гораздо труднее по сходству определить отца. — Доктор Хэмфрис стал вытирать куском хлеба тарелку. — Скажите, доктор, почему я всегда хочу есть? Я ем невкусно, но съедаю огромное количество того, что зовется питательной пищей.
— Если вы действительно хотите знать правду, я должен вас осмотреть, сделать рентген…
— Ой нет. Я хочу знать правду только о других. Смешными бывают только другие.
— Тогда зачем вы спрашиваете?
— Вступление к разговору, — сказал старик, — и чтобы скрыть смущение от того, что я беру последний кусок хлеба.
— Они что, экономят на нас хлеб? — Доктор Пларр крикнул через вереницу пустых столиков: — Официант, принесите еще хлеба!
Единственный здешний итальянец, шаркая, подошел к ним. Он принес хлебницу с тремя ломтиками хлеба и наблюдал с глубочайшей тревогой, как число их свелось к одному. Можно было подумать, что он — молодой член мафии, нарушивший приказ главаря.
— Вы заметили, какой он сделал знак? — спросил доктор Хэмфрис.
— Нет.
— Выставил два пальца. Против дурного глаза. Он думает, что у меня дурной глаз.
— Почему?
— Я как-то непочтительно выразился об их мадонне.
— Не сыграть ли нам, когда вы кончите, в шахматы? — спросил доктор Пларр.
Ему надо было как-то скоротать время подальше от своей квартиры и телефона возле кровати.
— Я уже кончил.
Они вернулись в чересчур обжитую комнату в отеле «Боливар». Управляющий читал в патио «Эль литораль», расстегнув ширинку для прохлады. Он сказал:
— Доктор, вас спрашивали по телефону.
— Меня? — взволнованно спросил Хэмфрис. — Кто? Что вы ему сказали?
— Нет, профессор, спрашивали доктора Пларра. Женщина. Она думала, что доктор, может быть, у вас.
— Если она снова позвонит, не говорите, что я здесь, — сказал Пларр.
— Неужели вам не любопытно знать, кто это? — спросил Хэмфрис.
— Я догадываюсь, кто это может быть.
— Не пациентка, а?
— Пациентка. Но ничего срочного. Ничего опасного.
Доктор Пларр получил мат меньше чем за двадцать ходов и стал нетерпеливо расставлять фигуры снова.
— Что бы вы ни говорили, но вас что-то беспокоит, — сказал старик.
— Этот чертов душ. Кап-кап-кап. Почему вы не скажете, чтобы его починили?
— А что в нем плохого? Успокаивает. Усыпляет, как колыбельная.
Доктор Хэмфрис начал партию пешкой от короля.
— Е-два — Е-четыре, — сказал он. — Даже великий Капабланка иногда начинал с такого простого хода. А у Чарли Фортнума новый «кадиллак», — добавил он.
— Да.
— Сколько лет вашему доморощенному «фиату»?
— Четыре или пять.
— Выгодно быть консулом, а? Имеешь разрешение каждые два года ввозить новую машину. У него наверняка есть генерал в столице, который ждет не дождется ее купить.
— Вероятно. Ваш ход.
— Если он сделает консулом и свою жену, они смогут ввозить по машине каждый год. А это целое состояние. В консульской службе есть половые ограничения?
— Я их правил не знаю.
— Как вы думаете, сколько он заплатил за свой пост?
— Это сплетни, Хэмфрис. Ничего он не заплатил. Наше министерство иностранных дел такими вещами не занимается. Какие-то очень важные лица пожелали осмотреть руины. Испанского они не знали. Чарли Фортнум устроил им хороший прием. Все очень просто. И удачно для него. С урожаями матэ дела у него шли неважно, и возможность покупать по «кадиллаку» через год сильно поправила его положение.
— Да, можно сказать, что он и женился на деньги от «кадиллака». Но меня удивляет, что за эту свою женщину ему пришлось заплатить целым «кадиллаком». Право же, хватило бы и малолитражки.
— Я несправедлив, — сказал Пларр. — Дело не только в том, что он обхаживал королевских особ. В нашей провинции тогда было много англичан, вы это знаете лучше меня. И один среди них попал на границе в беду, когда через нее перешли партизаны, а у Фортнума были связи. Он избавил посла от больших неприятностей. Ему, конечно, все же повезло, не все послы такие благодарные люди.
— Поэтому, если мы попадем в переплет, нам остается надеяться на Чарли Фортнума. Шах.
Доктору Пларру пришлось отдать ферзя в обмен на слона. Он сказал:
— Бывают люди и похуже Чарли Фортнума.
— Вы уже попали в переплет, но Чарли Фортнум вас не спасет.
Доктор Пларр быстро поднял глаза от доски, но старик имел в виду только партию в шахматы.
— Снова шах, — сказал Хэмфрис. — И мат. — Он добавил: — Этот душ течет уже полгода. Вы не всегда так легко мне проигрываете, как сегодня.
— Вы стали лучше играть.

2
Доктор Пларр отказался от третьей партии и поехал домой. Он жил на верхнем этаже желтого многоквартирного дома, выходившего на Парану. Этот дом был бельмом на глазу у старого колониального города, однако желтый цвет с годами все больше линял, да, впрочем, доктор и не мог позволить себе собственного дома, пока жива была мать. Просто не поверишь, сколько женщина может истратить в столице на пирожные.
Когда доктор Пларр закрывал ставни, реку пересекал последний паром, а когда лег в постель, то услышал шум самолета, медленно делавшего в небе круг. Шел он очень низко, словно лишь несколько минут назад оторвался от земли. Это явно не был реактивный самолет, пролетавший над городом по пути в Буэнос-Айрес или Асунсьон, да и час был чересчур поздний для дальнего пассажирского рейса. Пларр подумал, уж не самолет ли это американского посла, хотя и не ожидал его услышать. Он погасил свет и лежал в темноте, раздумывая о том, как легко могла сорваться вся их затея, пока шум самолета не стих, удаляясь на юг. Ему очень хотелось поднять трубку и набрать номер Чарли Фортнума, но он не мог придумать повода для звонка в такой поздний час. Нельзя же спросить, понравились ли послу руины? Хорошо ли прошел обед? Надеюсь, что у губернатора вам подали хорошие бифштексы? Он не имел обыкновения болтать с Чарли Фортнумом в такое время — Чарли слишком любил свою жену.
Пларр снова включил свет — лучше почитать, чем вот так мучиться неведением; он заранее знал, чем кончится книга доктора Сааведры, и она оказалась отличным снотворным. Движения по набережной уже почти не было, раз только с ревом пронеслась полицейская машина, но доктор Пларр скоро заснул, так и не погасив света.
Разбудил его телефонный звонок. Часы показывали ровно два часа ночи. Он знал, что ему вряд ли в это время позвонит кто-нибудь из пациентов.
— Слушаю, — сказал он. — Кто говорит?
Голос, которого он не узнал, ответил с большой осторожностью:
— Спектакль прошел удачно.
— Кто вы? Зачем вы это мне говорите? Какой спектакль? Какое мне до этого дело?
В голосе его от страха звучало раздражение.
— Нас беспокоит один из исполнителей. Он заболел.
— Не понимаю, о чем вы говорите.
— Мы опасаемся, что роль была ему не под силу.
Они никогда еще не звонили ему так открыто и в такой подозрительный час. У него не было оснований опасаться, что телефон прослушивается, но они не имели права рисковать. За беженцами с севера в пограничном районе еще со времен партизанских боев велось — хоть и не слишком пристальное — наблюдение, отчасти для их же собственной безопасности: бывали случаи, когда людей насильно утаскивали через Парану домой в Парагвай, чтобы там их убить. Как, например, врача-эмигранта в Посадасе… С тех пор как ему сообщили план спектакля, этот случай — хотя бы потому, что там тоже был замешан его коллега врач, — не выходил у него из головы. Телефонный звонок к нему на квартиру мог быть оправдан лишь крайней необходимостью. Смерть одного из участников спектакля — по тем правилам, какие они сами для себя установили, — была в порядке вещей и ничего не оправдывала.
— Не понимаю, о чем вы говорите. Вы ошиблись номером, — сказал он.
Он положил трубку и лег, глядя на телефон, словно это была черная ядовитая гадина, которая непременно ужалит снова. Две минуты спустя так и случилось, и ему пришлось взять трубку — это ведь мог быть самый обыкновенный пациент.
— Слушаю, кто говорит?
Тот же голос произнес:
— Вам надо приехать. Он при смерти.
Доктор Пларр, сдаваясь, спросил:
— Чего вы от меня хотите?
— Выйдите на улицу. Мы вас подберем ровно через пять минут. Если нас не будет, выйдите еще раз через десять минут. После этого выходите через каждые пять минут.
— Сколько на ваших часах?
— Шесть минут третьего.
Доктор надел рубашку и брюки; потом положил в портфель то, что могло ему понадобиться (скорее всего, речь шла о пулевом ранении), и тихо спустился по лестнице в одних носках. Он знал, что шум лифта проникает сквозь тонкие стены каждой квартиры. В десять минут третьего он уже стоял возле дома, в двенадцать минут третьего он ждал на улице, а в восемнадцать минут опять вошел в дом. Страх приводил его в бешенство. Его свобода, а может быть, и жизнь находились в руках безнадежных растяп. Он знал только двух членов группы, они учились с ним в Асунсьоне, а те, с кем ты провел детство, кажется, так и не становятся взрослыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43