– Кого вы подозреваете?
Лизавета ответила ему так же, как Сергею:
– Чтобы кого-либо подозревать, у меня нет оснований.
Он почему-то расстроился и заговорил едва ли не теми же словами, что Сергей ночью:
– Вас всех послушаешь, так руки опускаются. Пропало ли что, никто не знает. Подозревать никого не подозревают. И никто ничего не видел и не слышал! Красота благостная! Ну объясните мне, как это вы не знаете, что пропало.
Лизавета улыбнулась.
– Никто не хотел вас обидеть. Просто кассеты и коробочки – они все одинаковые. Коробочки – по крайней мере, Саши Маневича – все на месте. А насчет кассет он не знает, потому что можно ведь подменить кассету. Коробочка та же, а запись другая. Или размагничена. – Лизавета поймала недоверчивый взгляд молчаливого худого опера и продолжила: – Мои коробочки, кстати, тоже все есть. Я, правда, не такой скрупулезный человек и не помню точно, сколько кассет у меня было. Но в любом случае у меня ничего представляющего интерес для бандитов не было. Я и на съемки такого рода давно не ездила.
– Ну, значит, спасибо, разъяснили, – перебил ее крепыш с челкой. – Тогда, может, скажете, кто ездил на съемки «такого рода»?
Лизавета помнила, как Саша рассказывал о перепуганном депутате Зотове. Когда Маневич вернулся с допроса, она не стала его спрашивать про интервью Зотова. Не захотела при всех. Не стала она упоминать и о кассетах, до сих пор лежавших в ее сумочке, – кассетах со съемками школы телохранителей, которые передал ей Савва. Но отделаться просто молчанием не удалось.
– Кто-нибудь из обитателей этих комнат ездил на «такие» съемки? – Теперь на ответе настаивал худощавый.
– Многие… – опять попыталась уклониться Лизавета. Можно было бы бросить им версию насчет разоблачительного сюжета о бывшем мэре. Этот сюжет уже был в эфире, и подключение к скандалу милиции ни на что не повлияло бы, но Лизавете в принципе не нравилось посвящать во внутренние дрязги посторонних.
– А вот, например, репортаж, показанный в субботу в вашем выпуске… – не унимался напарник «типичного» милиционера.
– Он один из многих. – Саша не предупредил Лизавету, что он посвятил «органы» в детали их борьбы за предвыборные разоблачения. – Я не знаю, пропали эти кассеты или нет.
– Но могли быть люди, которым интересно их изъять?
– Лишь при том условии, что они совсем незнакомы с нашей технологией. У Саши могли храниться только исходники. – Она вспомнила, что не всякий обязан знать термин «исходник», и пояснила: – Те записи, что были сделаны непосредственно на съемках. А собственно репортаж стоит в архиве на предмонтаже. Плюс существует копия всей программы на ВХС, на бытовой кассете, как от домашнего магнитофона. Так что если кто хотел посодействовать в уничтожении улик, то налета только на наши комнаты явно недостаточно.
– Как сказать, как сказать, – бросил реплику крепыш.
Лизавета терпеть не могла подобные псевдомногозначительные высказывания.
– Так и сказать, что в данном случае ваши подозрения безосновательны!
– Не уверен. Кто может изъять кассету из архива?
Лизавета промолчала.
– Я все равно знаю! Ваше руководство! – Он победоносно подмигнул. – И репортаж могут изъять, и любую другую кассету из архива! А вот вы бы свой материал не отдали. И Маневич бы не отдал! Так?
Отвечать не хотелось. Отчасти, только отчасти милиционер был прав. У них и правда были случаи бесследного исчезновения видеоматериалов. Сотрудники, беседуя шепотом, подозревали кое-кого из начальства. Но бежать с подозрениями в милицию? Фи! Однако крепыш с челкой говорит очень уверенно – неужели кто-то из своих проболтался?
Впрочем, Лизавета очень сомневалась, что к погрому причастны их же телеруководители или те, кто решил любой ценой защитить лицо, пострадавшее от их репортажа. Разоблачение, что называется, состоялось. Задний ход включить невозможно. Можно подать в суд. Тогда там потребуют видеоматериалы. Их пропажа, разумеется, доставит начальству несколько неприятных мгновений. Но в конце концов Маневич смотается в Москву и снова побеседует со своим следователем. Коль дело существует, снять его второй раз – не вопрос.
Можно, конечно, предположить, что дела не существует, а репортаж, следователь прокуратуры, материалы, допросы, расшифровки телефонных бесед и прочее – лишь декорации в сложной интриге по дискредитации верхушки Петербургского телевидения. Впрочем, подобная мысль достойна воспаленного воображения Яна Флемминга или Ярослава Крапивина. Человеку разумному, в том числе Лизавете, такое не пригрезится и в горячечном бреду.
– Значит, так или нет?
– Я не знаю, что и сказать, – наконец вымучила ответ Лизавета.
– Опять не знаете. Ну, значит, так и запишем. – Крепыш запустил пятерню в стриженую шевелюру и склонился над листком бумаги.
Он что, испугать ее хочет? Лизавета встала.
– Я могу идти?
Ее отпустили. Только типичный оперативник, тоже любитель грозного «значит», проводил ее свинцовым взглядом. Будто выстрелил вслед.
Саша Маневич дожидался в коридоре. Человек посторонний по недоумию решил бы, что журналист ждет, когда гостям надоест общаться с хозяевами и они освободят его кабинет. На самом деле Саша высматривал Лизавету. Он схватил ее за руку и утянул в дальний конец коридора.
Телевизионные коридорные тупики хороши тем, что там можно поговорить без свидетелей, хотя и у всех на виду.
Саша достал пачку «Лаки страйк», щелкнул зажигалкой.
– Ярослав говорит, что и твою квартиру разгромили точно так же?
Лизавета кивнула.
– А Савву отравили. И за мной следят. Теперь я это точно знаю! Тебе не кажется, что нас преследуют абсолютно целенаправленно? Причем делают это люди весьма могущественные. – Саша шумно затянулся.
Еще немного, и он вспомнит о протоколах Сионских мудрецов, масонской ложе «Великий Восток Франции» или розенкрейцерах. Лизавета не верила в тотальные заговоры и не любила «околозаговорные» разговоры.
– Ты говоришь как неуловимый Джо.
– Которого никто не ловит? – Саша покрутил сигарету, пуская красивые кольца дыма. – Но меня-то ловят. Я их вчера четко засек.
– Тебя опера допрашивали? Ты им о своих подозрениях рассказал? – Лизавета заранее знала ответ, потому и не стала его дожидаться. – А что так?
– Зачем мне надо, чтобы они все испортили? Еще увезут с собой, для составления подробного протокола. Я их методы знаю! У меня сейчас и без них дел невпроворот. Мы же к Савве собирались. Он в Центре по лечению острых отравлений. Ты, между прочим, тоже не рассказала им о своих налетчиках!
– А ты откуда знаешь?
– Иначе бы не отпустили! – Саша много работал как криминальный репортер и, безусловно, знал повадки милиционеров. Они его не волновали; что Сашу действительно тревожило – так это серия происшествий. – Пойми, такого количества совпадений не бывает! – страстно произнес он и неожиданно скис: – Ладно, не будем спорить. Поговорим позже.
Лизавета оглянулась и увидела Ярослава. Начальник эфира умел ходить совершенно бесшумно, как и положено интригану. Маневич стоял лицом к коридору и первым заметил руководителя.
Ярослав пылал скорбным лицом.
– Да, ребята, такие вот дела…
Лизавета и Саша не поддержали начальника в его скорби. Эфирный ни чуточки не смутился.
– За то, что ты журналист, приходится платить. Я уже сообщил в Фонд защиты гласности. Пусть они тоже займутся этим делом. Если бывший мэр хочет отомстить, я этого так не оставлю… – Ярослав сжал кулаки, всем своим видом показывая, что собственных подчиненных в обиду не даст. – Я и о нападении на твою квартиру упомянул. – Он проникновенно заглянул Лизавете в глаза.
– Да не стоило, чего там!
– Как это «не стоило»! Как это «не стоило»! Мы – четвертая власть, мы должны защищаться, когда на нас нападают! – Ярослав, как всегда, превратил собственные происки в дело общегосударственной важности. – Да и милиция серьезнее к нам отнесется. Вы не исчезайте пока. Лады?
Журналисты дружно кивнули. Начальник плавно развернулся на каблуках и удалился так же бесшумно, как и подошел.
Глядя ему вслед, Лизавета размышляла о происходящем. Должно же быть какое-то объяснение всем этим странным событиям последних дней. Если обыски (а оба места происшествия выглядели точь-в-точь как после обыска) связаны с их бурной деятельностью по поводу смерти Леночки и парламентского толстяка, то им впору насторожиться. Но почему на сей раз эти безжалостные люди действуют столь осторожно? На минутку поверив, что вокруг них засуетились «педагоги из школы двойников», что все происшествия – убийства, нападение на психолога, яд в Саввином стакане – дело рук одной и той же банды, Лизавета не могла уразуметь, почему они добреют день ото дня. Начали с изощренного убийства. Использовали – если использовали – редкий яд. А потом вдруг стали добрыми и примитивными! Кокошкина недобили, грубо искали что-то у нее дома, а потом на студии. Только что они искали? У нее? В голове мелькнула смутная догадка, но Лизавета решила сначала все проанализировать, а потом уж делиться с Сашей и Саввой. В противном случае мальчики тут же примутся «ломать дрова». Пока лучше помалкивать.
Саша Маневич докурил сигарету, и они отправились к Савве в больницу.
ЯБЕДА
Петербургский Центр по лечению острых отравлений с некоторых пор работает на полную мощность. Когда-то были десятки пациентов, потом сотни, теперь – тысячи отравленных. И все нуждаются в госпитализации.
Все это не потому, что в городе бушует шайка злобных отравителей. Нет, конечно, преступлений много, криминальные отравления по нынешним временам – не сенсация. То председателю круглого стола предпринимателей и его секретарше в чай соли подсыплют, и не обычной сольцы, шутки ради, а соли какого-нибудь металла потяжелее. Или молодая жена решит подкормить мышьяком престарелого, когда-то знаменитого и богатого, а теперь больного и стремительно беднеющего мужа-артиста. Или внучек бабушке в кашку серных спичек намешает.
Но это все – любительщина, дилетантизм. Серьезных конкурентов проще устранять при помощи взрывчатки. А нелюбимых жен и мужей, соперников в любви и зажившихся родичей в наши дни если и устраняют, то с помощью ножа и топора.
Яд, особенно бытовой, штука ненадежная. Того и гляди с дозой ошибешься или стаканы перепутаешь. Поэтому убийцы перешли на холодное и огнестрельное оружие. Благо на рынке можно прикупить что угодно. Хоть базуку. Хоть миномет.
И все же, несмотря на то, что новое поколение убийц выбирает не цианид и не мышьяк, каждый, даже если он не наследник престола или финансового магната, может претендовать на честь быть отравленным. В опасности и кесарь, и слесарь. И уже не звучат анахронизмом слова «Отведай и ты из моей чары». В конце двадцатого века в России легко отравиться кильками, но и водкой тоже можно.
Лизавета и Саша без труда нашли Савву. Он лежал не в отдельной палате, как предприниматель от психологии, а в трехместной – правда, вполне современной, с хорошими кроватями и хорошим оборудованием. По крайней мере, стойки для капельниц были явно западноевропейских кровей, тумбочки не традиционно обшарпанные, а белье свежее. Вероятно, Центр некогда включили в список медицинских заведений, достойных получения гуманитарной помощи. Вот она-то и придала старым, впрочем, аккуратно отремонтированным стенам некоторый лоск. Врачи в Центре, по слухам, тоже работали по мировым стандартам.
Словом, Савва не имел морального права жаловаться. Тем не менее он лежал на койке у окна с лицом Чайлд Гарольда, заброшенного судьбой-злодейкой в убогий лазарет вместо султанского сераля. Заметив гостей, он слабенько улыбнулся и еле заметно кивнул.
А вот его соседи были приятно удивлены, увидев воочию красивую ведущую теленовостей.
– Это же надо, он и вправду с телевидения, – гаркнул лежавший под «искусственной почкой» бравый пилот – от вены на его левой руке к огромному черному ящику тянулась тоненькая трубочка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55