»
Брагода уже не сомневался в надобности своего прыжка вниз.
* * *
Нет, Брагода не знал, что его ждет. Живое существо, закаленное волей, терпит боль. Страдальчески или со слепым, непробиваемым равнодушием. Берсерка с детства приучают не испытывать боли. Колдун после долгого заговора усыпляет боль в молодом воине, нашпиговывая его тело при этом костяными иглами. Есть боль, сгибающая несгибаемых, но и ей можно противостоять. На острие облома жизни она тянет тонкую струну вашего страдания. Но вы остаетесь жить наперекор этому предвестнику подступающего небытия. Вы живете и знаете это, даже если боль выворачивает наизнанку ваши мозги. Но боль, в которую попал Брагода, должна была его убить. Должна была, но не убила. Ни одно живое существо, кроме особ Верховного порядка, не пересекало еще Жерла времен, оставаясь при этом в полном здравии. Только смерть – самый верный проводник жизни – вводит туда людей легко и беспрепятственно. Это жерло выравнивает время Неба и время Земли, текущее в разные стороны.
Брагода очнулся, найдя себя в забвении. Он осознавал себя и осознавал, что мир вокруг него изменился. Внизу, куда ни брось взгляд, клокотало и дыбилось холодное море. Тихо постанывал ветер, кусая волны. К увиденному им не хватало разве что трагедии. Но она не заставила себя долго ждать. Там внизу дрожал одинокий, затираемый волнами струг. Любая из волн могла его опрокинуть. Беспомощность лодки перед неуемной стихией невольно обратила мысли Брагоды к собственному положению. Он был таким же одиноким в чужом мире. Мире, стертом из его памяти и малопригодном для сына Неба. Законы сознания и бытия здесь, должно быть, отрицали уже самое существование Брагоды. Да, он был один. Даже малой помощи пояснением и добрым советом ждать было не от кого. Жизнь началась сначала. Лучшим спутником Брагоды сейчас мог бы оказаться какой-нибудь ребенок, за каждым шагом которого следовала бы незримая тень небесного воина. Каково же было удивление Брагоды, когда прямо под собой, в струге, он увидел изможденного и полуживого малыша.
Теперь уже он не стал бы с благопотребной тоской взирать на долгую гибель в волнах этой маленькой лодки. Но что мог сделать Брагода, если дощатая плоть, к которой он прикасался, не чувствовала никакого прикосновения? Брагода носился над морем, пытаясь обуять ветер, подпирал налетавшую на струг волну – все было напрасно. Он беспомощно опустился на корму лодки и склонил голову. Что-то в этом беспомощном ребенке показалось Брагоде знакомым. Тревожное таинство, им или не им прожитого, залегло у чувствительной сердцевины его существа. Однако, Брагода все-таки отнес это чувство на счет неосознанной тяги человека переносить на себя чужие впечатления и поступки. Так или иначе, неожиданно возникшая надежда таяла на глазах. Струг зачерпнул бортом, осел. Ребенок приподнялся на руках. Брагода не видел его лица, но предположил, что в детских глазах надежда должна угасать горетерпимее, чем у взрослого. И туг из-под самой воды показался зоряный парус. Форштевень оскалился зубастой головой дракона, взлетел над подсевшим стругом.
Ребенка передавали на руках. Посиневшие его ножонки беспомощно болтались в воздухе. На жесткой парусине, укатанной на палубных мостках, малыш оказался не один. Молодой воин с глубоким порезом шеи полулежал на запасном парусе.
– Ишь, какой заморыш! И как только в этом теле держится жизнь?
Он зачем-то протянул к ребенку руку. Малыш с неожиданной проворностью впился в ладонь зубами. Воин инстинктивно отринул под дружное многоголосие гребцов.
– Вот тебе и заморыш! Как тебя зовут, волчонок?
Малыш сжался в комок, Детские губы дрогнули…
– Брагода.
Сотник руян бросил ребенку сухой палевый теплушник. Взгляд малыша набежал на глаза руянина.
– Смотри-ка, Оркс, он тебя признал. Возьми его себе, будет кому поквитаться с тобой за твой норов!
Гребцы засмеялись.
Брагода, все это время висевший на пеньковом шкоте и не сводивший с малыша глаз, оцепенел.
* * *
Прошедшая зима, а потом и мало-помалу подходящее лето утвердили в Брагоде намерение соединить свою судьбу с судьбой найденыша. Нет, собственно говоря, Брагода не сомневался в их изначальной соединенности. Трудно понять, как одно живое существо может разделиться на две взаимонесвязанные жизни. Брагода разумел это своим переходом во времени. Словно эхо, возвращающее давно отзвучавший голос. Он был никем в этом мире. И потому Брагода-дух потерялся в себе самом. Сомкнулся с бестелесной изнанкой ребенка, никак на него не повлияв.
По селам возили драгоценную статую Маткиземе. Великая Богиня простирала руки с золотыми прутьями колосьев и своим серебряным серпом. Крестьянки обсыпали ее зернами посевной ржи. Оркс не любил землеробных торжеств. Он был молчалив и нелюдим. Волчонок сновал вокруг приемного отца, пытаясь разбудить в нем беззаботную живость.
– Пойдем смотреть на Богиню, пойдем.
– Перестань!
– Пойдем, она нам подарит какой-нибудь прутик.
– Эта Богиня славит черный труд, а потому нам нет до нее дела.
– Зачем ты так говоришь?! А что такое черный труд?
– То, что воин всегда будет презирать.
– А что такое презирать?
Оркс давно заметил, что Великий жрец Храма испытывает особые чувства к Брагоде. Конечно, чудесная находка в Варяжском море не могла бы остаться незамеченной в Храме. Это был знак. Но Овар боялся Брагоду! Да-да, опытный глаз Оркса не мог ошибиться. Овар приваживал мальчика к себе. Забыв о законе касты, жрец посвящал ребенка в Веду, и Брагода часто играл в Богов. К душе Оркса подступала смута. Кто знает, кого углядел в Брагоде Арконский первосвятитель и какая тайна заставляет его, не боящегося гнева Святовита, содрогаться перед найденышем. Овар тихо противился посвящению мальчика в воины Храма, и это не могло радовать сотника. Потому Оркс заговорил о том, о чем, может быть, и не должен был знать Брагода. Может быть не должен. А теперь знать обязан, чтобы совсем не потерять голову от россказней Овара.
– Ты родом из Микуль-бора, Там твоя земля, она зовется Вагрией. Мы разных родов.
Мальчик недоверчиво посмотрел на отца.
– Ты – варяг потому, что я знаю варягов и могу об этом судить, Варяги – наши братья по крови, хотя и ведут свой род от небесного Перконса, а мы – от восьми мечей Руевита.
– Нет, нет! – закричал мальчик. – Я – рус. Почему ты говоришь такие непонятные слова?
– Вспомни, ты плыл в море на лодке.
– Я не помню никакой лодки.
Оркс обреченно вздохнул. Брагода отвернулся, но, подумав о чем-то, потянул Оркса за рукав.
– Если мой отец хочет отказаться от меня, пусть. Брагода не останется в его доме. Но я не уйду отсюда, пока ты не дашь мне оружия.
– Зачем тебе оружие?
– Я буду бить свенов, и еще франконов, и еще данов, и еще всех, кто сунется в Аркону, – Губы ребенка задрожали. Он напряг все свое самолюбие, чтобы не расплакаться, Оркс посмотрел волчонку в глаза.
– А если кто-нибудь из них сделает тебе больно? – Тяжелая ладонь отца перехватила Брагоде горло.
– Я все равно буду драться, – выдавил из себя ребенок, ослабевая всем телом. Оркс швырнул волчонка на землю. Брагода сдавленно исторгал из себя воздух. Его тошнило.
– Так говоришь, драться будешь? – Оркс размотал с ногавицы волокнистый, скрученный жгут.
– А знаешь, как секут у них мечи? – Хлесткий удар обжег Брагоде плечо.
– Ты мой отец, и я не подниму на тебя руку. Но если тебе захочется посмотреть, как может ответить Брагода, попроси кого-нибудь другого мне еще раз наподдать. – Брагода отвернулся. Оркс вздохнул и присел на камень. Они молчали.
– Зачем ты придумал про море? Я никогда еще в нем не был.
Тебе это кто-то сказал?
– Ну да, Овар.
– Вот что сынок, ты будешь воином. Как твой отец, и как отец твоего отца, и как сам великий Руевит. Но ты не говори об этом Овару. Иначе тебе никогда не носить меча. Понял?
Брагода кивнул.
– Мы уйдем в Кореницу, к храму трех Богов. Там великие воины устраивают ристания в честь Руевита. Там ты станешь воином.
* * *
В Коренице горели костры. Их языки лизали бархат ночного неба. Напряженное и тягучее ожидание охватило всех. Тяжело ухали била, пробуя свой голос на решающее предстояние. Воины уже не замечали друг друга, углубившись каждый в себя. Некоторые неспешно натирали маслом свои полуобнаженные тела. Другие пробовали силу, схватившись невсерьез, а в испытание своих особых ухватов. Ждали первого часа дня, восхода. Брагода здесь был своим. Он это чувствовал. Мальчик ходил от костра к костру с видом великого героя. И вдруг все разом смолкло. Отец позвал Брагоду и увел в сторону. Общая неразбериха и суета в мгновение ока обернулись каким-то особо выразительным порядком. Каждый замер на своем месте. Жрецы взывали к Руевиту. Брагода слышал каждое слово заклятия и почему-то повторял его про себя. Взошло солнце.
Начали биться по-старому. Так, как сражались еще сами Боги, только открывавшие для себя все неизмеримое величие созданного ими мира. Всегда было и всегда будет кому с кем сражаться. Этих бойцов приветствовали особенно горячо. Они долго обхаживали друг друга в магическом плясе. Брагоде казалось, что они приколдованы к замкнутости одних и тех же движений. Печать этих движений лежала на всем их необычном существе. Сам вид бойцов таил в себе особо выразительное таинство. Они были облачены в огромные меховые штаны, вывернутые мехом наружу, обнажены до пояса, а их лица и тела разукрашены ярким боевым узором. Каждый сжимал в левой руке по небольшому щиту для сокрушения ударов противника. Зато правые руки бойцов до локтей были прихвачены кожаными ремнями. Оплетка этих ремней сращивалась на кулаках массивным кожаным навертом. Бой начался. От необычайной силы ударов трещали щиты. Противники едва сдерживали натиск друг друга, но ни один из них не уступал другому, Наконец чей-то удар достал голову соперника. Кулак вскользь снизу прошел по щиту, еще раз дотянулся до головы. Подбитый им боец разом осел на обмякшие ноги и тут же получил страшный удар шитом в грудь, Его отбросило на несколько шагов. Он рухнул на песок, широко разбросав руки. Брагода замер. Оркс украдкой поглядывал на сына.
– Зачем он его так? Разве они взаправду враги?
– Не знаю, поймешь ли ты, но только у воина нет выбора. У мужика есть, а у воина нет. Раз ты вышел драться, значит дерись так, как дерется воин, а не кухарка, У размазни и у труса сто путей, по которым они ходят, а у воина только один путь. И не потому, что кто-то кому-то не понравился. Просто тот другой, воин, и у него нет выбора. Подумай, есть еще время. Потом твоя слабость станет позором всего нашего рода.
– Я тоже буду драться до конца и никого не стану щадить, – пробубнил Брагода, надувшись.
А на ристалище снова царил дух боя. Эти новые бойцы выглядели совсем не так, как предыдущие. До самых колен они имели массивные кожаные ногавицы, к которым крепились плоские камни. Шаг воинов был тяжел и увесист.
– Это тоже очень древняя борьба. Так дрались племена, жившие на этой земле много веков до нас, – пояснил Оркс.
При всей своей неповоротливости бойцы сумели раздразнить зрителей какой-то затаенной внутренней энергией и скрытым бойцовским коварством. Внезапно один из них подлетел к другому. Тяжести каменных сапог как и не бывало. Он легко подхлестнул ногой противника в грудь, а потом еще и по ногам. Противник повалился на бок не столько от удара, сколько от собственного расчета. Падая, и он зацепил нападавшего ударом. Когда оба снова стояли друг против друга, числу их ударов не было числа. Они постоянно двигались и под каждый новый шаг выбрасывали в противника утяжеленную камнями ногу. Ни разу никто из них даже не попробовал пустить в ход кулаки. И тут один присел на подрубленное колено. Он снова бы подскочил на ноги, но не успел. Тяжелый удар в основание шеи, сзади, перевернул бойца в воздухе и распластал по земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Брагода уже не сомневался в надобности своего прыжка вниз.
* * *
Нет, Брагода не знал, что его ждет. Живое существо, закаленное волей, терпит боль. Страдальчески или со слепым, непробиваемым равнодушием. Берсерка с детства приучают не испытывать боли. Колдун после долгого заговора усыпляет боль в молодом воине, нашпиговывая его тело при этом костяными иглами. Есть боль, сгибающая несгибаемых, но и ей можно противостоять. На острие облома жизни она тянет тонкую струну вашего страдания. Но вы остаетесь жить наперекор этому предвестнику подступающего небытия. Вы живете и знаете это, даже если боль выворачивает наизнанку ваши мозги. Но боль, в которую попал Брагода, должна была его убить. Должна была, но не убила. Ни одно живое существо, кроме особ Верховного порядка, не пересекало еще Жерла времен, оставаясь при этом в полном здравии. Только смерть – самый верный проводник жизни – вводит туда людей легко и беспрепятственно. Это жерло выравнивает время Неба и время Земли, текущее в разные стороны.
Брагода очнулся, найдя себя в забвении. Он осознавал себя и осознавал, что мир вокруг него изменился. Внизу, куда ни брось взгляд, клокотало и дыбилось холодное море. Тихо постанывал ветер, кусая волны. К увиденному им не хватало разве что трагедии. Но она не заставила себя долго ждать. Там внизу дрожал одинокий, затираемый волнами струг. Любая из волн могла его опрокинуть. Беспомощность лодки перед неуемной стихией невольно обратила мысли Брагоды к собственному положению. Он был таким же одиноким в чужом мире. Мире, стертом из его памяти и малопригодном для сына Неба. Законы сознания и бытия здесь, должно быть, отрицали уже самое существование Брагоды. Да, он был один. Даже малой помощи пояснением и добрым советом ждать было не от кого. Жизнь началась сначала. Лучшим спутником Брагоды сейчас мог бы оказаться какой-нибудь ребенок, за каждым шагом которого следовала бы незримая тень небесного воина. Каково же было удивление Брагоды, когда прямо под собой, в струге, он увидел изможденного и полуживого малыша.
Теперь уже он не стал бы с благопотребной тоской взирать на долгую гибель в волнах этой маленькой лодки. Но что мог сделать Брагода, если дощатая плоть, к которой он прикасался, не чувствовала никакого прикосновения? Брагода носился над морем, пытаясь обуять ветер, подпирал налетавшую на струг волну – все было напрасно. Он беспомощно опустился на корму лодки и склонил голову. Что-то в этом беспомощном ребенке показалось Брагоде знакомым. Тревожное таинство, им или не им прожитого, залегло у чувствительной сердцевины его существа. Однако, Брагода все-таки отнес это чувство на счет неосознанной тяги человека переносить на себя чужие впечатления и поступки. Так или иначе, неожиданно возникшая надежда таяла на глазах. Струг зачерпнул бортом, осел. Ребенок приподнялся на руках. Брагода не видел его лица, но предположил, что в детских глазах надежда должна угасать горетерпимее, чем у взрослого. И туг из-под самой воды показался зоряный парус. Форштевень оскалился зубастой головой дракона, взлетел над подсевшим стругом.
Ребенка передавали на руках. Посиневшие его ножонки беспомощно болтались в воздухе. На жесткой парусине, укатанной на палубных мостках, малыш оказался не один. Молодой воин с глубоким порезом шеи полулежал на запасном парусе.
– Ишь, какой заморыш! И как только в этом теле держится жизнь?
Он зачем-то протянул к ребенку руку. Малыш с неожиданной проворностью впился в ладонь зубами. Воин инстинктивно отринул под дружное многоголосие гребцов.
– Вот тебе и заморыш! Как тебя зовут, волчонок?
Малыш сжался в комок, Детские губы дрогнули…
– Брагода.
Сотник руян бросил ребенку сухой палевый теплушник. Взгляд малыша набежал на глаза руянина.
– Смотри-ка, Оркс, он тебя признал. Возьми его себе, будет кому поквитаться с тобой за твой норов!
Гребцы засмеялись.
Брагода, все это время висевший на пеньковом шкоте и не сводивший с малыша глаз, оцепенел.
* * *
Прошедшая зима, а потом и мало-помалу подходящее лето утвердили в Брагоде намерение соединить свою судьбу с судьбой найденыша. Нет, собственно говоря, Брагода не сомневался в их изначальной соединенности. Трудно понять, как одно живое существо может разделиться на две взаимонесвязанные жизни. Брагода разумел это своим переходом во времени. Словно эхо, возвращающее давно отзвучавший голос. Он был никем в этом мире. И потому Брагода-дух потерялся в себе самом. Сомкнулся с бестелесной изнанкой ребенка, никак на него не повлияв.
По селам возили драгоценную статую Маткиземе. Великая Богиня простирала руки с золотыми прутьями колосьев и своим серебряным серпом. Крестьянки обсыпали ее зернами посевной ржи. Оркс не любил землеробных торжеств. Он был молчалив и нелюдим. Волчонок сновал вокруг приемного отца, пытаясь разбудить в нем беззаботную живость.
– Пойдем смотреть на Богиню, пойдем.
– Перестань!
– Пойдем, она нам подарит какой-нибудь прутик.
– Эта Богиня славит черный труд, а потому нам нет до нее дела.
– Зачем ты так говоришь?! А что такое черный труд?
– То, что воин всегда будет презирать.
– А что такое презирать?
Оркс давно заметил, что Великий жрец Храма испытывает особые чувства к Брагоде. Конечно, чудесная находка в Варяжском море не могла бы остаться незамеченной в Храме. Это был знак. Но Овар боялся Брагоду! Да-да, опытный глаз Оркса не мог ошибиться. Овар приваживал мальчика к себе. Забыв о законе касты, жрец посвящал ребенка в Веду, и Брагода часто играл в Богов. К душе Оркса подступала смута. Кто знает, кого углядел в Брагоде Арконский первосвятитель и какая тайна заставляет его, не боящегося гнева Святовита, содрогаться перед найденышем. Овар тихо противился посвящению мальчика в воины Храма, и это не могло радовать сотника. Потому Оркс заговорил о том, о чем, может быть, и не должен был знать Брагода. Может быть не должен. А теперь знать обязан, чтобы совсем не потерять голову от россказней Овара.
– Ты родом из Микуль-бора, Там твоя земля, она зовется Вагрией. Мы разных родов.
Мальчик недоверчиво посмотрел на отца.
– Ты – варяг потому, что я знаю варягов и могу об этом судить, Варяги – наши братья по крови, хотя и ведут свой род от небесного Перконса, а мы – от восьми мечей Руевита.
– Нет, нет! – закричал мальчик. – Я – рус. Почему ты говоришь такие непонятные слова?
– Вспомни, ты плыл в море на лодке.
– Я не помню никакой лодки.
Оркс обреченно вздохнул. Брагода отвернулся, но, подумав о чем-то, потянул Оркса за рукав.
– Если мой отец хочет отказаться от меня, пусть. Брагода не останется в его доме. Но я не уйду отсюда, пока ты не дашь мне оружия.
– Зачем тебе оружие?
– Я буду бить свенов, и еще франконов, и еще данов, и еще всех, кто сунется в Аркону, – Губы ребенка задрожали. Он напряг все свое самолюбие, чтобы не расплакаться, Оркс посмотрел волчонку в глаза.
– А если кто-нибудь из них сделает тебе больно? – Тяжелая ладонь отца перехватила Брагоде горло.
– Я все равно буду драться, – выдавил из себя ребенок, ослабевая всем телом. Оркс швырнул волчонка на землю. Брагода сдавленно исторгал из себя воздух. Его тошнило.
– Так говоришь, драться будешь? – Оркс размотал с ногавицы волокнистый, скрученный жгут.
– А знаешь, как секут у них мечи? – Хлесткий удар обжег Брагоде плечо.
– Ты мой отец, и я не подниму на тебя руку. Но если тебе захочется посмотреть, как может ответить Брагода, попроси кого-нибудь другого мне еще раз наподдать. – Брагода отвернулся. Оркс вздохнул и присел на камень. Они молчали.
– Зачем ты придумал про море? Я никогда еще в нем не был.
Тебе это кто-то сказал?
– Ну да, Овар.
– Вот что сынок, ты будешь воином. Как твой отец, и как отец твоего отца, и как сам великий Руевит. Но ты не говори об этом Овару. Иначе тебе никогда не носить меча. Понял?
Брагода кивнул.
– Мы уйдем в Кореницу, к храму трех Богов. Там великие воины устраивают ристания в честь Руевита. Там ты станешь воином.
* * *
В Коренице горели костры. Их языки лизали бархат ночного неба. Напряженное и тягучее ожидание охватило всех. Тяжело ухали била, пробуя свой голос на решающее предстояние. Воины уже не замечали друг друга, углубившись каждый в себя. Некоторые неспешно натирали маслом свои полуобнаженные тела. Другие пробовали силу, схватившись невсерьез, а в испытание своих особых ухватов. Ждали первого часа дня, восхода. Брагода здесь был своим. Он это чувствовал. Мальчик ходил от костра к костру с видом великого героя. И вдруг все разом смолкло. Отец позвал Брагоду и увел в сторону. Общая неразбериха и суета в мгновение ока обернулись каким-то особо выразительным порядком. Каждый замер на своем месте. Жрецы взывали к Руевиту. Брагода слышал каждое слово заклятия и почему-то повторял его про себя. Взошло солнце.
Начали биться по-старому. Так, как сражались еще сами Боги, только открывавшие для себя все неизмеримое величие созданного ими мира. Всегда было и всегда будет кому с кем сражаться. Этих бойцов приветствовали особенно горячо. Они долго обхаживали друг друга в магическом плясе. Брагоде казалось, что они приколдованы к замкнутости одних и тех же движений. Печать этих движений лежала на всем их необычном существе. Сам вид бойцов таил в себе особо выразительное таинство. Они были облачены в огромные меховые штаны, вывернутые мехом наружу, обнажены до пояса, а их лица и тела разукрашены ярким боевым узором. Каждый сжимал в левой руке по небольшому щиту для сокрушения ударов противника. Зато правые руки бойцов до локтей были прихвачены кожаными ремнями. Оплетка этих ремней сращивалась на кулаках массивным кожаным навертом. Бой начался. От необычайной силы ударов трещали щиты. Противники едва сдерживали натиск друг друга, но ни один из них не уступал другому, Наконец чей-то удар достал голову соперника. Кулак вскользь снизу прошел по щиту, еще раз дотянулся до головы. Подбитый им боец разом осел на обмякшие ноги и тут же получил страшный удар шитом в грудь, Его отбросило на несколько шагов. Он рухнул на песок, широко разбросав руки. Брагода замер. Оркс украдкой поглядывал на сына.
– Зачем он его так? Разве они взаправду враги?
– Не знаю, поймешь ли ты, но только у воина нет выбора. У мужика есть, а у воина нет. Раз ты вышел драться, значит дерись так, как дерется воин, а не кухарка, У размазни и у труса сто путей, по которым они ходят, а у воина только один путь. И не потому, что кто-то кому-то не понравился. Просто тот другой, воин, и у него нет выбора. Подумай, есть еще время. Потом твоя слабость станет позором всего нашего рода.
– Я тоже буду драться до конца и никого не стану щадить, – пробубнил Брагода, надувшись.
А на ристалище снова царил дух боя. Эти новые бойцы выглядели совсем не так, как предыдущие. До самых колен они имели массивные кожаные ногавицы, к которым крепились плоские камни. Шаг воинов был тяжел и увесист.
– Это тоже очень древняя борьба. Так дрались племена, жившие на этой земле много веков до нас, – пояснил Оркс.
При всей своей неповоротливости бойцы сумели раздразнить зрителей какой-то затаенной внутренней энергией и скрытым бойцовским коварством. Внезапно один из них подлетел к другому. Тяжести каменных сапог как и не бывало. Он легко подхлестнул ногой противника в грудь, а потом еще и по ногам. Противник повалился на бок не столько от удара, сколько от собственного расчета. Падая, и он зацепил нападавшего ударом. Когда оба снова стояли друг против друга, числу их ударов не было числа. Они постоянно двигались и под каждый новый шаг выбрасывали в противника утяжеленную камнями ногу. Ни разу никто из них даже не попробовал пустить в ход кулаки. И тут один присел на подрубленное колено. Он снова бы подскочил на ноги, но не успел. Тяжелый удар в основание шеи, сзади, перевернул бойца в воздухе и распластал по земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9