Все было безуспешно. Дверь сотник отворил ногой.
– Вот попробуй. Это для тебя специально. Млава варила.
Брагода поднял голову.
– Дядя Руг, ты хорошо знал моего отца. А кто была моя мать? Рут помолчал. Вздохнул. Сел рядом с Брагодой.
– Не буду тебе врать, сынок. Оркс об этом никому ничего не говорил. За год до твоего рождения была у него наложница. Красивая женщина, знатного рода. Что потом с ней стало – не знаю. Говорили, будто Оркс поменял ее на венгерского жеребца. Брагода заглотил тягучий, чуть горьковатый бархат меда.
– Кто будет матерью твоего сына, ты узнаешь наверняка, – пошутил сотник и улыбнулся сквозь силу.
«Млава. Где же Млава? Нужно ехать, а ее все нет. Какой пьяный мед. Наверно, это и есть охмеление. Никогда еще я так не напивался.» Брагода, пошатываясь, двинулся к двери.
– Подожди немного, – остановил его Рут. – Мне нужно съездить к шорнику. Ненадолго. Потом я провожу тебя до ворот Арконы. Мы успеем до первой ночной стражи. Приляг на лежанку.
Сотник хотел еще что-то добавить о Млаве, о ее желании попрощаться с Брагодой, но подумал, что красавица-дочь никогда не интересовала этого звереныша. «Такой же, как и его отец», – подумал Рут, забыв, что Оркс не был отцом Брагоды.
Незаметно для себя Брагода заснул. За пузырчатым окошком горницы стояла ночь. Рут подпирал спиной дверь. Ему было худо, но войти в дом до означенного срока он не мог. Иногда ослабевшие колени отказывались держать тело и расползались. Сотник съезжал на ступени, потом медленно поднимался. Наконец прокричал петух. Руг вытащил нож, сжал его в кулаке. Пошатнулся.
Земля уходила из-под ног. Он поймал рукой притолоку, с трудом удержался, чтобы не упасть, заглотнул побольше воздуха. Ну вот и все. Руг бросит тело звереныша прямо на площади родостока. Никто никогда не узнает имя человека, исполнившего приговор веча. Рут отворил дверь. Шаг за шагом он приближался к Брагоде, и шаг за шагом терял силы. Домашнее тепло ударило по сотнику новой волной слабины и немощи. Еще, ну! Рут вытянулся вперед, силясь достать и, не разжимая рук, повалился на пол. Шумно, тяжело, бесчувственно. Брагода – тот, что не спал и с содроганием взирал на эту сцену, облегченно спустился на лежанку.
Млава вздрогнула, услышав шум, подняла голову. На женской половине было тихо. Шум пришел оттуда, из-за стены, от отца. Она снова легла, вздохнула. Потом все-таки поднялась и в одной нижней рубашке вьшла из горницы.
С минуту девушка стояла не шелохнувшись, прижав ладонью рот. Потом, прийдя в себя, наклонилась над отцом. Поднять его Млава не смогла и только лишь перевернула на спину. Она с трудом разжала пальцы Рута и взяла нож.
«Что произошло здесь вчера? Почему отец весь вечер продержал меня в доме, не выпуская с моей половины?» – спрашивала себя Млава, растеряв остатки сна.
Брагода не просыпался. Девушка трясла его, таскала за волосы – все было бесполезно. Млава выбежала во двор, набрала снегу и с отчаянием бросилась обратно в горницу. Теперь, когда он мало-помалу приходил в себя, девушка прижалась к темной стене в углу, прячась от Брагоды. Брагода споткнулся о лежащего Рута и, пошатываясь, вышел во двор. Светало.
* * *
В теплой густоте неба прогорает вечер. От лесистых увалов на долину наползает тень. Тень – удивительная вещь. Когда вовсю сияет солнце, она следует за вами, робко повторяя каждый шаг. Но когда свет истины меркнет, тень просто стирает того, кто ее породил и оставил. Она растворяет его в себе, и теперь уже он становится тенью тени.
У входа в пещеру, куда вела сыпучая тропинка, останавливается инок. Суетливо осеняет себя крест-накрест перстами, и, сжимая плечи, входит внутрь.
– Владыка, святоликая канула! Ниша пуста.
Старец Иезгул, похожий на взъерошенную черную птицу, прерывает молитву. Кажется, ему перехватило горло. В маслянистых глазах прыгает желтый язык коптильника.
– Да знаешь ли ты цену сией иконы?
– Цена святого человецем не измерима!
– Как допустили вы..?!
– Брат Симеон видел знамение. Ангел явился во огненном сиянии и вознес нерукотворную. Старец поднимается с колен.
– Что ангелу за толк в том, коли нам отпущено во спасение? Лукавство сие знамение! Вот уж и праздник близится… Ей должно быть здесь!
Глаза старца выражали такую яростную твердость, что монах невольно попятился.
– Я буду усерден.
– Обрати свое усердие к нашему новому пристаннику.
– Нешто это он?
Иезгул раздраженно отворачивается, со вздохом кладет знамение, чуть не пронзая себя стиснутыми перстами.
– Он язычник. Зачем ему икона? С него спроси помощь.
– Недостойно брать помощь с нечестивого, ибо сказано через пророка…
– Нечестиво потворствовать Вельзевулу недосмотром и беспечностию! Он здесь, чтобы искупить грех свой. Так пусть искупит.
Монах с поклоном выходит наружу. Оставшись один, старец произносит вслух: «Вера людей разъединяет. Их единит грех. Он для всех один.»
Годы оставили на Брагоде свой след. Теперь Брагода смотрел на Брагоду и знал, что он смотрит сам на себя. Этот воин в изношенном дорожном нателье признавал только одну цену в жизни – цену действия. Все остальное не стоило для него и тертого динария. Дух прожил вторую свою жизнь в одном обличье. Только на этот раз он смог рассмотреть ее со стороны.
– Послушай, странник! Должен ли человек твоей веры вернуть себе то, что у него взято не по праву? – заговорил монах.
– Моей – да, а вашей – нет!
– Почему?
– Вы сами говорите о прощении долгов. Монах робко улыбнулся.
– Ты неправильно толкуешь писание.
Они неторопливо шли по тропинке, и Брагода весь проникся царствующим здесь покоем.
– Вот ты носишь на поясе меч. И он тебе нужен, я не спорю.
Монах соединил кончики длинных пальцев и задумчиво прикоснулся к ним губами. – А думал ли ты, что есть оружие и сильнее меча?
– Слово?
– Добродетель! Разве смысл бытия в том, чтобы сражаться? Нет. Смысл в результате, в повержении противника. Ведь так? А если каждый примет в сердце свое Христа и вооружится его оружием – добродетелью, – то никто никому не будет врагом. Это ли не лучшая победа?!
– Я не знаю, что тебе сказать. Не знаю, потому что моим языком всегда был меч. Но там, откуда я пришел, есть солнцепоклонники, у которых язык тоже режет не хуже этого меча. Ты лучше скажи, почему вашу веру называют Змиевой? Не потому ли, что она имеет хитрость и коварство змея?
– В чем ее хитрость? В том ли, что человек идет на муку и смерть во имя своей всесветлой любви? Послушай, воин, не ты ли говорил, что слово не стоит ничего?
– Я слушаю тебя!
– Верни нам святоликую. Разыщи ее, где бы она ни была.
– Это и есть подвиг?
– Господь решит, что для тебя подвиг.
* * *
Лес был пропитан солнцем. На высоких травинах блестела роса. Солнечные блики прыгали по встревоженному глянцу родника. Брагода пил с ладоней, обливаясь искрящимися струями. Легкой дрожью прошел по листве ветерок, потерялся в нехоженной лесной густоте.
Уцепившись рукой за ветку, воин поднялся с колен. Ветки сомкнулись за спиной Брагоды, и лес проглотил его. Едва Брагода скрылся, как за его спиной поднялось из валежника странное существо в трепанном меховике и со вздыбленными космами. Тревожно закричала птица, спорхнув с ветки. Брагода замедлил шаг, неожиданно и резко обернулся. Сзади не было никого, только чуть покачивались задетые им ветки. Легко перепрыгивая через торчащие корневища, Брагода стал двигаться быстрее. Он не оборачивался. А там, сзади, за ним неотступно следовала всклокоченная тень. Медленно и как бы невзначай Брагода потянулся к луку. Все остальное не заняло и мгновения. Брагода бил стрелой с колена назад. Он знал куда сажает стрелу, и ему не нужно было ее отцеливать. Эта рука и этот глаз в стотысячный раз соединились через невесомое древко с подрезанным хвостовым подкрылком. Тот попытался дернуться, но стрела пригвоздила край его рваного наплечья к дереву. Прямо перед глазами берложника поплыл размытый силуэт чужака. От него отделилось холодное и зацепистое, как змеиный глаз, острие наконечника. Стрела сидит на тетиве. Сидит неподвижно, влившись леденящим взглядом прямо в грудь лесному человеку, у которого подкашиваются ноги. Со второй стрелой Брагода медлит.
– Не стреляй, слышишь, чего тебе надо?
– Ну-ка скажи мне, где тут твои сородичи осели?
В этот момент сзади послышался удар тетивы. Брагода инстинктивно рванул вниз. Стрела прошла у него под плечом. Брагода обернулся. Стреляли сверху, но зеленое буйство листьев скрывало лучника. Брагода выдержал момент. Он был как на ладони. Тот, сверху, наверняка уже перехватил новую стрелу. Теперь пора! Предупреждая стрелу, Брагода метнулся в сторону. Как раз вовремя! Брагода взял стрелка легко, почти сразу его заприметив. Тело рухнуло в кусты, снося на своем пути тонкие стебли. Чуть перестоял Брагода, наблюдая эту картину. На одно мгновение перестоял. Нож ударил сзади, распорол одежду, но застрял в складках.
– Крепкая рука! – отметил про себя Брагода. Воин обернулся, широко взяв локтем назад. Сокрушение хрупких оконечностей лица Брагода ощутил даже через толстый наруч. Брагода хотел подправить откинутую голову противника еще одним ударом, но осекся, решив больше не поворачиваться в том направлении спиной. Кругом стоял непроницаемо темный лес. Солнце бродило где-то сверху, оставляя затаенные поляны во влажной дремоте. Брагода не был язычником, если бы подарил противнику память об ударе ножом. Кулак, даже в смертельном поединке не может взять на себя честь поквитаться за оружие. Брагода привык мерой платить за меру потому, что это было по совести. Нельзя сказать, чтобы его противник обессилел, или был ослаблен положением. Он так и стоял, не выпуская из рук ножа. Однако, едва воин шагнул навстречу, разбойник бросил нож и закрыл лицо руками.
– Не бей его, не бей! – донеслось из кустов. Зарывшись в густой лещине, за всем происходящим наблюдала еще одна пара глаз.
– Иди сюда! – крикнул Брагода. – Иди сюда, или я убью его!
Едва двигая ногами, на поляну вышел обезумевший от страха мальчуган. По его щекам обильно прошли подтеки слез.
– Кто он тебе?
– Отец – задыхаясь от придушенного плача, проговорил мальчик.
– Кто берет у вас добычу? Где все остальные? Ну!
– Все у печенежина.
– Веди меня к нему!
– Нет! – мальчик оцепенел.
– Он там! – подал голос противник Брагоды.
Воин обернулся, подошел к лохматому. Нож уперся в горло разбойнику.
– Если ты еще раз окажешься у меня за спиной, я тебя убью! Брагода пошел вперед, оставив сзади отца и сына.
Одна большая зеленая тень проглотила воина. Тонкомерные листья легли ему на голову и на плечи, заласкивая горячий пыл Брагоды. Внезапно впереди засиял пятачок света. Солнечная струйка пробивалась сквозь сцепленные ветви. Брагода машинально повернул на просвет. Он сделал всего несколько шагов и почувствовал, как земля под его ногами ослабла, дрогнула, оборвалась. Воин метнулся, было, но, потеряв опору, провалился вниз. Волчья яма. В ее сырой утробе Брагода оказался беспомощным и посрамленным. Сверху еще сыпалась земля. Еще качались продавленные ветви настила, а развязка уже двигалась на Брагоду, уже нависла над его головой.
– Вот видишь, как все просто, а ты силу тревожишь понапрасну! Сверху в яму смотрело чудовище, только отдаленно напоминавшее человека.
– Ну что, будешь плакать? Поплачь, это я люблю!
– Залезай сюда, поплачем вместе. Разбойник засмеялся.
– Нет, к тебе полезет Горша. Слышь, Горша, иди-ка сюда! Как же это ты охотничка на нас навел.
– Н-е-е, он сам, – с трудом справляясь с речью, остатками зубов, проговорил брагодин соглядатай.
– Сам, говоришь? А вот видишь эту веревку? По ней из ямы вылезет только один. Понял, Горша?
Наверху послышалась возня, и прямо над Брагодой, суча ногами, повис человек. Главарь держал его за шиворот на вытянутой руке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9