Потом что-то пробормотал, огляделся, как вороватое животное, ищущее оружие, и быстро отскочил, а я, потеряв всякий страх перед смертью, оглянулась назад. И тут снова услышала какой-то странный звук. Он доносился из воды. Я была в этом уверена! Джон в это время выхватил из окоченевшей руки Хусейна золотой кинжал и поднял керосиновую лампу. Сначала она зашипела и чуть не погасла, но высоко над его головой вдруг вспыхнула ярче.
— Кто там? — гневно закричал Джон, глядя на воду.
Я вскочила и чуть не упала, если бы не оперлась о влажную, холодную стену. Золотые кольца и листья на головном уборе зазвенели, как крошечные музыкальные колокольчики.
Вода, освещенная светом лампы, казалась темной, гладкой и маслянистой. Но вскоре на ней появились пузырьки, и она забурлила, словно из нее что-то поднималось. Из воды к нам медленно двигалась блестящая черная голова. Присмотревшись, я увидела за ней вторую, а потом и третью.
Они медленно, угрожающе двигались в нашу сторону. Тот, что шел впереди, замедлил шаг и подождал, пока остальные не поравнялись с ним.
Джон дико заорал и начал размахивать кинжалом. Он шагнул к ним и вдруг резко остановился. Я увидела, что лампа в его руке буквально ходит ходуном, и поняла, что ему страшно. Он испытывал тот же безотчетный, суеверный страх, который обуял меня, когда я впервые увидела фигуру Хусейна в белом. Люди выходили из воды, приближаясь к нему. Теперь я видела их плечи и руки, затянутые черной резиной. Свет блестел на стеклах масок, и каждое походило на огромный глаз. Я рассмотрела трубки, двойные цилиндры за спинами и ремни, поддерживающие их.
Джон начал отступать. Глаза бешено сверкали на его зеленом лице, а рот так скривился от страха, что он стал похож на мертвого Хусейна.
Он пятился до тех пор, пока не дошел до воды с другой стороны сухого места. Шагнув в нее, остановился. Я быстро оглянулась. Один человек уже вышел из воды и нагнулся, чтобы снять ласты. Двое других последовали его примеру, и, словно по сигналу, все трое стали угрожающе приближаться к Джону.
— Нет! — закричал он. — Нет!
Я тоже закричала, и в это время он бросил лампу и кинулся в воду. Разбившаяся лампа взорвалась с оглушительным звуком, похожим на гром пушек. Керосин вспыхнул ярким пламенем. Тоннель, казалось, наполнился огнем, в котором двигались темные фигуры. Я вскрикнула от боли, когда горящие брызги попали на мох на скале возле меня и обожгли мне руку. Меня задел то ли осколок стекла, то ли что-то металлическое, потому что вдруг плечо мое обожгла резкая боль, и я увидела, как из разреза потекла кровь.
Света было полно, потому что везде горели маленькие лужицы и брызги керосина из лампы. Он стекал по стенам длинными огненными линиями, горел на полу и даже на темной воде. А там, куда бросился Джон, вода отчаянно забурлила, и темные фигуры тотчас же снова исчезли, нырнув в воду.
Стоя у стены, я видела, как один человек вынырнул и направился ко мне. Потом появились еще двое. Они тащили что-то тяжелое, поддерживая это в темной воде. Первая фигура быстро приближалась ко мне, раздвигая воду сильными руками. Человек бежал из воды, и ремень соскальзывал у него с плеч. Он сорвал маску, и я увидела знакомое лицо. Не помню, что сказал Дин, только знаю, что он крепко обнял меня. От мокрой резины моим обнаженным плечам и спине стало холодно. Я вдруг покраснела и оттолкнула его, вспомнив, что обнажена до пояса. Дин озорно улыбнулся, когда я скрестила на груди руки, но все же нашел мой промокший, грязный свитер и протянул его мне.
И я больше не могла бы сказать, что мы даже не целовались, потому что мы целовались, очень долго и очень жарко, хотя не знаю, кому принадлежала эта идея — Дину или мне. Остальные двое мужчин в это время веревкой связывали Джону руки за спиной, хотя он совсем не сопротивлялся.
Затем один из них подошел к нам, в ужасе посмотрев на Карен и тело Хусейна, лежащее у стены. Это был Билл Кеннеди. Он улыбнулся мне и спросил, в порядке ли я. Я ответила, что в порядке, и он, нахмурившись, повернулся к Дину:
— Мы быстро вытащили его, мистер Мейнард, — сообщил он, по-прежнему тяжело дыша от усталости. — Но он все еще без сознания. Может быть, сделать ему «рот в рот»?
И вдруг, когда Дни принялся меня развязывать, я вспомнила о наркотике и посмотрела на кубок, который поставил Джон. Кубок был пуст, но на дне остался перастворившийся осадок белого порошка. В напитке, который мне давала Карен, не было видимых частиц. Наверное, Джон насыпал порошка слишком много, чтобы это наверняка была смертельная доза. Я быстро изложила эту версию, и мужчины начали приводить Джона в чувство при свете угасающих огней.
К тому времени я ослабела, стала совершенно бесполезной и чувствовала себя так, будто, как и Джон, приняла наркотик, и сейчас хотела только умереть в объятиях холодных, мокрых рук Дина.
Помню только, что потом Дин и Билл Кеннеди надели на меня маску, выплыли вместе со мной из тоннеля и перенесли меня в разрушенный дом, ярко освещенный неожиданным дневным светом и заполненный людьми в блестящих мокрых непромокаемых плащах. Среди них были профессор, Рандолф, миссис Кендалл и жители деревни, которых я не знала.
Миссис Кендалл тотчас же начала хлопотать вокруг меня. Никогда за двадцать лет моей жизни ни одно место на земле не казалось мне более прекрасным, чем этот старый, разрушенный дом на ферме! Как истинная женщина, оказавшаяся невредимой после перенесенных испытаний, я совершила глупость и благополучно лишилась чувств. Не помню, как мужчины несли меня по тропинке к джипу, как миссис Кендалл уложила меня в постель на чистые, свежие простыни на ферме Кендаллов.
Глава 10
Оставшуюся часть истории я узнавала очень медленно и частями, потому что, видимо, сильно простудилась в этом ужасном тоннеле, который теперь всегда буду вспоминать как могилу Карен Уайганд, и у меня началась пневмония, хотя никто на Уэргилд-Айленде не мог решить, из-за чего она возникла: из-за шока или от перенесенного холода.
Дин был прав, когда говорил, что жители деревни до сих пор живут в революционном времени и что на Уэргилде, кроме туристов, никто не болеет. Женщины по-настоящему наслаждались. Они энергично, посменно ухаживали за мной. Обклеивали мою спину и грудь горчичным пластырем, готовили разные припарки из трав, выискивали из книг, принадлежавших еще их бабушкам, старинные рецепты и готовили отвратительные отвары, которые регулярно вливали мне в рот.
Однако их примитивная доброта была такой чистой и бескорыстной, что я полюбила их всех, а больше всего миссис Кендалл.
В конце концов моя пневмония отступила перед столь нецивилизованным лечением, и я не сомневаюсь, что больше о ней на Уэргилд-Айленде никогда не слышали.
За окнами моей комнаты на ферме Кендаллов бушевал ветер и по стеклам стучал холодный дождь, так как наступила ранняя зима. Вскоре выпал снег. Он запорошил окна, покрыл поля и укутал деревья, совсем как на рождественской открытке. Море, стегаемое ветром, непрерывно яростно ревело, словно вознамерилось вечно держать меня в заточении на Уэргилд-Айленде.
Но кризис миновал, а я постепенно становилась все счастливее и счастливее: ведь каждый день у моей постели подолгу сидел Дин, и я сумела оценить, какой это добрый и любящий человек.
Мало-помалу восстанавливалась странная история воровства и смертей, произошедших на Уэргилде. Джон никогда не расскажет о мстительной роли, которую он сыграл в ней, поскольку он так и не вышел из глубокой комы. И все же его имя сохранится в древних произведениях искусства, которые он так искусно реставрировал до той ужасной ночи, когда его разум дал сбой и он убил Карен, женщину, к которой всегда испытывал тайную и нездоровую страсть, и Хусейна, ее тайного сообщника в воровстве. В крупных музеях Америки народ, с восхищением глядящий на старинные предметы, может прочитать на ярлычках под ними, что их отреставрировал Джон Уайганд. Он был очень искусным реставратором.
В один из дней Дин принес мне ту самую записку из портсигара Ллойда. Рандолф Уайганд пришел вместе с ним и потом забрал ее обратно как вещественное доказательство для следователя, который прибудет с материка, как только установится погода.
Джон восстановил некоторые буквы, которые, казалось, полностью исчезли, и отдельные слова, и текст стал абсолютно ясен. Вот что оказалось там написано:
"Ллойд, я должна с тобой увидеться. Джон видел нас вчера вечером! По-моему, он сошел с ума от ревности и послал за Скоттом. Я в этом уверена. Не из-за того, что он считает это предательством по отношению к его отцу, а ведь именно так он мог истолковать то, что видел, а из-за собственных глупых и нежелательных чувств, которыми меня преследует. Быстро исполни план и уезжай. Пока не поздно. Я воспользуюсь ходом и подожду на пляже. Мы не можем доверять ни Хусейну, ни Анжело. Держи свой катер наготове. Не подведи меня. Я люблю тебя.
Карен".
Скотт Уайганд дважды навещал меня, и каждый раз говорил о своем завещании и о солидном наследстве, которое мне достанется. Я уверяла его, что мне ничего не надо, только бы больше никогда не появляться в Уэруолд-Хаус. Но завещание все же было составлено, а я упомянута в нем в числе наследников вместе с Рандолфом, который теперь, после смерти Джона и Карен, получит такую долю состояния, что сможет предаваться удовольствиям до конца своих дней.
Визит следователя совпал с моим выздоровлением. Он оказался приятным, добрым человеком и обходился со мной мягко, разговаривая со мной у моей постели. Профессор Уайганд отказался выдвинуть обвинения против Анжело, чьи показания помогли заполнить последние пробелы в этом деле. Билл Кеннеди решил купить у него «Лорелею», потому что Анжело предпочел более мягкий климат Флориды, где, вероятно, не так сильно искушение старинными сокровищами.
Дин попросил меня стать его женой. Приближается весна. Я чувствую ее наступление всем своим существом, он тоже, поэтому мы не хотим больше ждать. Но я не выйду за него здесь, на Уэргилд-Айленде, где все так же нерушимо стоит Уэруолд-Хаус с его потайными ходами, навевая ужасные воспоминания.
Я намерена как можно скорее уехать отсюда. К тому же деревенские женщины слишком добры и словно соревнуются между собой, закармливая меня превосходной едой собственного приготовления. Они следят за моим выздоровлением, словно за ростом рождественского гуся! А я так быстро прибавляю в весе, что боюсь, как бы Дин не передумал, хотя он шутит, что ему нравятся толстушки!
Он говорит, что никогда не встречал более красивой женщины, чем та, выкрашенная зеленой краской, в золотом головном уборе, похожая, по его мнению, на языческую богиню, которой хотелось поклоняться. Но я не разрешаю ему вспоминать, как я выглядела в ту ночь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
— Кто там? — гневно закричал Джон, глядя на воду.
Я вскочила и чуть не упала, если бы не оперлась о влажную, холодную стену. Золотые кольца и листья на головном уборе зазвенели, как крошечные музыкальные колокольчики.
Вода, освещенная светом лампы, казалась темной, гладкой и маслянистой. Но вскоре на ней появились пузырьки, и она забурлила, словно из нее что-то поднималось. Из воды к нам медленно двигалась блестящая черная голова. Присмотревшись, я увидела за ней вторую, а потом и третью.
Они медленно, угрожающе двигались в нашу сторону. Тот, что шел впереди, замедлил шаг и подождал, пока остальные не поравнялись с ним.
Джон дико заорал и начал размахивать кинжалом. Он шагнул к ним и вдруг резко остановился. Я увидела, что лампа в его руке буквально ходит ходуном, и поняла, что ему страшно. Он испытывал тот же безотчетный, суеверный страх, который обуял меня, когда я впервые увидела фигуру Хусейна в белом. Люди выходили из воды, приближаясь к нему. Теперь я видела их плечи и руки, затянутые черной резиной. Свет блестел на стеклах масок, и каждое походило на огромный глаз. Я рассмотрела трубки, двойные цилиндры за спинами и ремни, поддерживающие их.
Джон начал отступать. Глаза бешено сверкали на его зеленом лице, а рот так скривился от страха, что он стал похож на мертвого Хусейна.
Он пятился до тех пор, пока не дошел до воды с другой стороны сухого места. Шагнув в нее, остановился. Я быстро оглянулась. Один человек уже вышел из воды и нагнулся, чтобы снять ласты. Двое других последовали его примеру, и, словно по сигналу, все трое стали угрожающе приближаться к Джону.
— Нет! — закричал он. — Нет!
Я тоже закричала, и в это время он бросил лампу и кинулся в воду. Разбившаяся лампа взорвалась с оглушительным звуком, похожим на гром пушек. Керосин вспыхнул ярким пламенем. Тоннель, казалось, наполнился огнем, в котором двигались темные фигуры. Я вскрикнула от боли, когда горящие брызги попали на мох на скале возле меня и обожгли мне руку. Меня задел то ли осколок стекла, то ли что-то металлическое, потому что вдруг плечо мое обожгла резкая боль, и я увидела, как из разреза потекла кровь.
Света было полно, потому что везде горели маленькие лужицы и брызги керосина из лампы. Он стекал по стенам длинными огненными линиями, горел на полу и даже на темной воде. А там, куда бросился Джон, вода отчаянно забурлила, и темные фигуры тотчас же снова исчезли, нырнув в воду.
Стоя у стены, я видела, как один человек вынырнул и направился ко мне. Потом появились еще двое. Они тащили что-то тяжелое, поддерживая это в темной воде. Первая фигура быстро приближалась ко мне, раздвигая воду сильными руками. Человек бежал из воды, и ремень соскальзывал у него с плеч. Он сорвал маску, и я увидела знакомое лицо. Не помню, что сказал Дин, только знаю, что он крепко обнял меня. От мокрой резины моим обнаженным плечам и спине стало холодно. Я вдруг покраснела и оттолкнула его, вспомнив, что обнажена до пояса. Дин озорно улыбнулся, когда я скрестила на груди руки, но все же нашел мой промокший, грязный свитер и протянул его мне.
И я больше не могла бы сказать, что мы даже не целовались, потому что мы целовались, очень долго и очень жарко, хотя не знаю, кому принадлежала эта идея — Дину или мне. Остальные двое мужчин в это время веревкой связывали Джону руки за спиной, хотя он совсем не сопротивлялся.
Затем один из них подошел к нам, в ужасе посмотрев на Карен и тело Хусейна, лежащее у стены. Это был Билл Кеннеди. Он улыбнулся мне и спросил, в порядке ли я. Я ответила, что в порядке, и он, нахмурившись, повернулся к Дину:
— Мы быстро вытащили его, мистер Мейнард, — сообщил он, по-прежнему тяжело дыша от усталости. — Но он все еще без сознания. Может быть, сделать ему «рот в рот»?
И вдруг, когда Дни принялся меня развязывать, я вспомнила о наркотике и посмотрела на кубок, который поставил Джон. Кубок был пуст, но на дне остался перастворившийся осадок белого порошка. В напитке, который мне давала Карен, не было видимых частиц. Наверное, Джон насыпал порошка слишком много, чтобы это наверняка была смертельная доза. Я быстро изложила эту версию, и мужчины начали приводить Джона в чувство при свете угасающих огней.
К тому времени я ослабела, стала совершенно бесполезной и чувствовала себя так, будто, как и Джон, приняла наркотик, и сейчас хотела только умереть в объятиях холодных, мокрых рук Дина.
Помню только, что потом Дин и Билл Кеннеди надели на меня маску, выплыли вместе со мной из тоннеля и перенесли меня в разрушенный дом, ярко освещенный неожиданным дневным светом и заполненный людьми в блестящих мокрых непромокаемых плащах. Среди них были профессор, Рандолф, миссис Кендалл и жители деревни, которых я не знала.
Миссис Кендалл тотчас же начала хлопотать вокруг меня. Никогда за двадцать лет моей жизни ни одно место на земле не казалось мне более прекрасным, чем этот старый, разрушенный дом на ферме! Как истинная женщина, оказавшаяся невредимой после перенесенных испытаний, я совершила глупость и благополучно лишилась чувств. Не помню, как мужчины несли меня по тропинке к джипу, как миссис Кендалл уложила меня в постель на чистые, свежие простыни на ферме Кендаллов.
Глава 10
Оставшуюся часть истории я узнавала очень медленно и частями, потому что, видимо, сильно простудилась в этом ужасном тоннеле, который теперь всегда буду вспоминать как могилу Карен Уайганд, и у меня началась пневмония, хотя никто на Уэргилд-Айленде не мог решить, из-за чего она возникла: из-за шока или от перенесенного холода.
Дин был прав, когда говорил, что жители деревни до сих пор живут в революционном времени и что на Уэргилде, кроме туристов, никто не болеет. Женщины по-настоящему наслаждались. Они энергично, посменно ухаживали за мной. Обклеивали мою спину и грудь горчичным пластырем, готовили разные припарки из трав, выискивали из книг, принадлежавших еще их бабушкам, старинные рецепты и готовили отвратительные отвары, которые регулярно вливали мне в рот.
Однако их примитивная доброта была такой чистой и бескорыстной, что я полюбила их всех, а больше всего миссис Кендалл.
В конце концов моя пневмония отступила перед столь нецивилизованным лечением, и я не сомневаюсь, что больше о ней на Уэргилд-Айленде никогда не слышали.
За окнами моей комнаты на ферме Кендаллов бушевал ветер и по стеклам стучал холодный дождь, так как наступила ранняя зима. Вскоре выпал снег. Он запорошил окна, покрыл поля и укутал деревья, совсем как на рождественской открытке. Море, стегаемое ветром, непрерывно яростно ревело, словно вознамерилось вечно держать меня в заточении на Уэргилд-Айленде.
Но кризис миновал, а я постепенно становилась все счастливее и счастливее: ведь каждый день у моей постели подолгу сидел Дин, и я сумела оценить, какой это добрый и любящий человек.
Мало-помалу восстанавливалась странная история воровства и смертей, произошедших на Уэргилде. Джон никогда не расскажет о мстительной роли, которую он сыграл в ней, поскольку он так и не вышел из глубокой комы. И все же его имя сохранится в древних произведениях искусства, которые он так искусно реставрировал до той ужасной ночи, когда его разум дал сбой и он убил Карен, женщину, к которой всегда испытывал тайную и нездоровую страсть, и Хусейна, ее тайного сообщника в воровстве. В крупных музеях Америки народ, с восхищением глядящий на старинные предметы, может прочитать на ярлычках под ними, что их отреставрировал Джон Уайганд. Он был очень искусным реставратором.
В один из дней Дин принес мне ту самую записку из портсигара Ллойда. Рандолф Уайганд пришел вместе с ним и потом забрал ее обратно как вещественное доказательство для следователя, который прибудет с материка, как только установится погода.
Джон восстановил некоторые буквы, которые, казалось, полностью исчезли, и отдельные слова, и текст стал абсолютно ясен. Вот что оказалось там написано:
"Ллойд, я должна с тобой увидеться. Джон видел нас вчера вечером! По-моему, он сошел с ума от ревности и послал за Скоттом. Я в этом уверена. Не из-за того, что он считает это предательством по отношению к его отцу, а ведь именно так он мог истолковать то, что видел, а из-за собственных глупых и нежелательных чувств, которыми меня преследует. Быстро исполни план и уезжай. Пока не поздно. Я воспользуюсь ходом и подожду на пляже. Мы не можем доверять ни Хусейну, ни Анжело. Держи свой катер наготове. Не подведи меня. Я люблю тебя.
Карен".
Скотт Уайганд дважды навещал меня, и каждый раз говорил о своем завещании и о солидном наследстве, которое мне достанется. Я уверяла его, что мне ничего не надо, только бы больше никогда не появляться в Уэруолд-Хаус. Но завещание все же было составлено, а я упомянута в нем в числе наследников вместе с Рандолфом, который теперь, после смерти Джона и Карен, получит такую долю состояния, что сможет предаваться удовольствиям до конца своих дней.
Визит следователя совпал с моим выздоровлением. Он оказался приятным, добрым человеком и обходился со мной мягко, разговаривая со мной у моей постели. Профессор Уайганд отказался выдвинуть обвинения против Анжело, чьи показания помогли заполнить последние пробелы в этом деле. Билл Кеннеди решил купить у него «Лорелею», потому что Анжело предпочел более мягкий климат Флориды, где, вероятно, не так сильно искушение старинными сокровищами.
Дин попросил меня стать его женой. Приближается весна. Я чувствую ее наступление всем своим существом, он тоже, поэтому мы не хотим больше ждать. Но я не выйду за него здесь, на Уэргилд-Айленде, где все так же нерушимо стоит Уэруолд-Хаус с его потайными ходами, навевая ужасные воспоминания.
Я намерена как можно скорее уехать отсюда. К тому же деревенские женщины слишком добры и словно соревнуются между собой, закармливая меня превосходной едой собственного приготовления. Они следят за моим выздоровлением, словно за ростом рождественского гуся! А я так быстро прибавляю в весе, что боюсь, как бы Дин не передумал, хотя он шутит, что ему нравятся толстушки!
Он говорит, что никогда не встречал более красивой женщины, чем та, выкрашенная зеленой краской, в золотом головном уборе, похожая, по его мнению, на языческую богиню, которой хотелось поклоняться. Но я не разрешаю ему вспоминать, как я выглядела в ту ночь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23