– Вы, вероятно, хотите, чтобы я рекомендовала кого-нибудь из художников, кто…
– Некоторые, как я знаю, такие волдыри прокалывают, но я – никогда. Нет, спасибо, список художников рангом пониже у нашей семьи уже есть. Я начал рассказывать вам про Анкретон. Помните замки и усадьбы на старинных гравюрах в викторианских книгах? Сплошные башенки, летящая сова на фоне луны… Анкретон именно такой. Его построил мой прадед. Снес очаровательный дом эпохи королевы Анны, а на его месте воздвиг Анкретон. Был даже крепостной ров, но от сырости все начали болеть дифтеритом, и в конце концов на ров махнули рукой, он высох, теперь там огород. Кормят в Анкретоне сносно, потому что овощей много, а кроме того, когда началась война, папочка вырубил Большую восточную рощу и запасся дровами впрок, так что в замке по-прежнему разжигают камины. – Подняв глаза на Агату, Томас криво улыбнулся. Улыбка была осторожной, полувопросительной. – Ну вот. Теперь вы знаете, что такое Анкретон. Вам там, скорее всего, не понравится, но по крайней мере посмеетесь.
Агата почувствовала, что ее охватывает паника.
– Поскольку я все равно туда не собираюсь…
– И конечно, наша семья тоже дорогого стоит, – не давая себя перебить, невозмутимо продолжал Томас. – О да! Взять хотя бы папочку, Миллеман, Полину и Панталошу. Вы любите переживания?
– Не понимаю, о чем вы?..
– Все мои родичи ужасно эмоциональные люди. Безумно глубоко переживают по любому поводу. Самое смешное то, что они нисколько не притворяются. Им действительно присуща необыкновенная глубина чувств, но многие, знаете ли, не верят, что такое возможно, и мои родственники очень от этого страдают. – Томас снял очки и невинно поглядел на Агату близорукими глазами. – Хотя, конечно, их весьма утешает тот факт, что они намного эмоциональнее и тоньше, чем все остальные. Думаю, этот нюанс будет вам небезынтересен.
– Мистер Анкред, – терпеливо начала Агата, – мне дали отпуск, потому что я нездорова, и…
– Правда? По вашему виду не скажешь. Какой же недуг вас поразил?
– Фурункул, – сердито отрезала она.
– Да что вы! – Томас поцокал языком. – Как скверно.
– И потому я далеко не в лучшей форме. Чтобы выполнить заказ, о котором пишет ваша родственница, потребовалось бы не меньше трех недель напряженной работы. В письме же мне дается всего семь дней.
– А сколько продлится ваш отпуск? Агата прикусила губу.
– Дело не в этом, – сказала она. – Дело в том, что…
– У меня тоже как-то раз был фурункул. Вам сейчас полезнее всего работать. Очень отвлекает. У меня фурункул был на ягодице, – гордо сообщил Томас. – Вот уж когда и вправду масса неудобств. – Он изучающе посмотрел на Агату: она еще в начале разговора привычно пересела с кресла на коврик перед камином. – Как я могу судить, у вас фурункул не на…
– Он у меня на бедре. И мне уже намного лучше.
– Что ж, в таком случае…
– Но суть не в этом. Я не могу взяться за ваш заказ, мистер Анкред. Мой муж три года был в командировке, сейчас он наконец возвращается домой, и…
– Когда он приезжает? – незамедлительно спросил Томас.
– Я жду его недели через три. – Агата злилась, что не в силах ему соврать. – Но точно сказать трудно. Возможно, и раньше.
– Вам же в любом случае непременно сообщат из Скотленд-Ярда. Ваш муж занимает там, по-моему, довольно высокий пост. Если вы поедете в Анкретон, вам туда позвонят, вот и все.
– Дело в том, – Агата чуть не сорвалась на крик, – что я не желаю писать портрет вашего отца в роли Макбета. Простите, что я так напрямик, но у меня действительно нет ни малейшего желания.
– Я их предупреждал, что вы откажетесь, – безмятежно сказал Томас. – Хотя Батгейты почему-то были уверены, что вы согласитесь.
– Какие Батгейты? Найджел и Анджела?
– А какие же еще? Мы с Найджелом старые приятели. Когда наше семейство заварило эту кашу, я пошел к Найджелу и спросил, как он думает, согласитесь вы или нет. Он сказал, что вы в отпуске и, ему кажется, будете только довольны.
– Много он понимает!
– Еще он сказал, что вы любите знакомиться с разными чудаками. И что писать папочку для вас будет наслаждение, а от его высказываний вы придете в восторг. Все это лишний раз доказывает, как мало мы знаем наших друзей.
– Совершенно верно.
– И все же мне очень интересно, какое впечатление произвела бы на вас Панталоша.
Мысленно Агата уже дала себе слово больше не задавать Томасу никаких вопросов и потому, услышав сейчас собственный голос, чуть не поперхнулась от бессильной ярости.
– Как вы сказали? Панталоша?
– Это, знаете ли, моя племянница. Младшая дочь моей сестры, Полины. Мы прозвали ее Панталоша, потому что у нее вечно сползают панталоны. Она, как теперь принято говорить, трудный ребенок. Ее школу – она учится в школе для трудных детей – эвакуировали в Анкретон. Все эти детки живут сейчас в западном крыле замка, ими руководит очень милая дама, некто Каролина Эйбл. Панталоша – кошмарное создание.
– Неужели?– выдавила Агата, чувствуя, что он ждет ответной реплики.
– Уверяю вас. Она до того противная, что я ее почти люблю. Этакая пигалица: косички торчком и рожа как у разбойника. Что-то в этом духе, – Томас приставил к вискам оттопыренные указательные пальцы, скорчил зверское лицо и надул щеки. Глаза его коварно сверкнули.
Он так точно изобразил хрестоматийную гадкую девчонку, что Агата невольно рассмеялась. Томас потер руки.
– Если рассказать вам о ее проделках, у вас глаза на лоб полезут,– сказал он.– К примеру, хотя бы эта история с кактусом. Она подложила его Соне под простыню! К несчастью, Панталоша папочкина любимица, так что найти на нее управу практически невозможно. А бить ее, понятно, не разрешается, разве что в страшном гневе, потому что девочку воспитывают по особой системе. – Он задумчиво уставился на огонь в камине. – Моя старшая сестра, Полина, тоже занятный экземпляр: такая важная, что спасу нет. Милли, моя невестка, также заслуживает упоминания: она любит смеяться без всякого повода. Милли у папочки вместо домоправительницы, в Анкретоне она живет с тех пор, как умер ее муж, мой старший брат, Генри Ирвинг.
– Генри Ирвинг?! – изумленно переспросила Агата и с тревогой подумала: «Он сумасшедший!»
– Генри Ирвинг Анкред, разумеется. Папочка страстный поклонник Ирвинга и считает себя его духовным преемником, поэтому брата он назвал в его честь. А еще в Анкретоне живет Соня. Это папочкина любовница. – Томас смущенно кашлянул, как манерная старая дева. – Право, почти библейская ситуация. Давид и Ависага Сунамитянка, помните? Наша семья Соню терпеть не может. Должен вам сказать, что актриса она из рук вон плохая. Вам уже наскучило меня слушать?
Ей вовсе не было скучно, хотя она ни за что бы в этом не призналась. Пробормотав: «Ну что вы, нисколько!», она спросила, не хочет ли он чего-нибудь выпить.
– Спасибо, с удовольствием, если у вас достаточные запасы.
Агата пошла за хересом, надеясь, что по дороге успеет разобраться в своем отношении к неожиданному гостю. Кэтти Босток она обнаружила в столовой.
– Кэтти, умоляю, пойдем в гостиную вместе. У меня там сидит чудище непонятной породы.
– А на ужин оно останется?
– Еще не спрашивала, но думаю, останется. Придется открыть какую-нибудь банку, из тех, что прислал Рори.
– Ты бы лучше не бросала этого типа одного.
– Пожалуйста, пойдем вместе. Я его боюсь. Он рассказывает про своих родственников, и, послушать его, они один гнусней другого, но при этом он почему-то уверен, что я мечтаю с ними познакомиться. Ужас в том, Кэтти, что в этих его мерзких описаниях есть нечто зловеще завораживающее. Несусветно важная Полина и алчная Соня; гадкая пигалица Панталоша и беспричинно смеющаяся Милли – кстати, это наверняка Миллеман, та самая, которая написала письмо. И еще папочка – гигант, корифей… решил сам преподнести себе свой портрет, потому что благодарное отечество даже не чешется.
– Только не говори мне, что ты согласилась!
– Я?! Никогда! С ума я сошла, что ли? Но… на всякий случай ты за мной присматривай, Кэтти, ладно?
III
Томас принял приглашение отужинать и, получив свою долю консервированных новозеландских раков, выразил горячий восторг.
– У нас тоже есть друзья в Новой Зеландии и Америке, – сказал он, – но, к сожалению, рыбные консервы всякий раз вызывают у папочки приступ гастроэнтерита. Устоять перед соблазном он не может, поэтому Милли даже не подает их на стол. Когда я снова поеду в Анкретон, она даст мне с собой несколько банок.
– Разве вы не в Анкретоне живете? – удивилась Агата.
– Нет, при моей работе в Лондоне это невозможно. Иногда я езжу в Анкретон на выходные, чтобы родичи отвели со мной душу. Папочка любит, когда мы собираемся. По случаю своего юбилея он задумал целый прием. Приедет сын Полины – его зовут Поль. У него деревянная нога. Седрик – это сын Миллеман, он модельер – тоже прикатит. Вам Седрик вряд ли понравится. Будет моя сестра, Дездемона: она в данное время ничем не занята, хотя рассчитывает получить роль в новой пьесе, которую ставят в «Полумесяце». Должна быть еще одна моя невестка, Дженетта; надеюсь, она привезет с собой свою дочь, Фенеллу. Муж Дженетты, мой старший брат Клод, еще не вернулся в Англию – он полковник, служит в колониальных войсках.
– Большой намечается сбор, – вставила Кэтти. – Вот уж повеселитесь.
– Скандалов, конечно, тоже будет предостаточно, – сказал Томас. – Стоит двум-трем Анкредам собраться под одной крышей, как они обязательно принимаются оскорблять друг друга в лучших чувствах. Вот тут-то я и незаменим, потому что в сравнении с ними я человек толстокожий, и они рассказывают мне все, что думают друг о друге. И разумеется, о Соне. Соня у нас там будет тема номер один. В этот вечер мы думали торжественно представить вашу работу – папочкин портрет, – Томас задумчиво посмотрел на Агату. – Собственно говоря, ради этого все и затевается.
Агата в замешательстве пробормотала что-то невнятное.
– На прошлой неделе папочка с огромным удовольствием померил костюм Макбета. Не знаю, помните ли вы этот костюм. Его для нас делал Мотли. Он красного цвета – такой густой, темный и в то же время яркий, чистый цвет, как у Веронезе, – и к нему алый плащ. В Анкретоне у нас, знаете ли, есть свой крошечный театр. Я привез туда из Лондона задник к одной из сцен третьего акта. Он уже там висит. Интересное вообще-то совпадение, – невинно продолжал Томас. – Надо же было, чтобы именно вы писали эскизы к той постановке! Я уверен, вы помните тот задник. Он совсем несложный. Темный, угловатый и схематичный силуэт замка. Так вот, отец надел костюм, встал на фоне задника, оперся о палаш, склонил голову и застыл, как бы прислушиваясь. «На покое все доброе, зашевелилось злое » – помните?
Агата прекрасно помнила эту строку. И была поражена, услышав ее от Томаса, потому что Родерик любил рассказывать, как однажды грозовой ночью эту строку процитировал констебль, вышедший с ним на дежурство. Томас прочел слова Макбета по-актерски, с полным осознанием заложенного в них смысла, и до Агаты будто донеслось эхо, воскресившее в памяти голос мужа.
– …в последнее время он часто болеет, – не умолкал Томас, – и его это очень угнетает. Но идея с портретом взбодрила папочку необыкновенно, он хочет, чтобы его писали непременно вы. Понимаете, вы ведь написали портрет его заклятого соперника.
– Вы имеете в виду сэра Бенджамина Корпорела? – Агата поглядела на Кэтти.
– Да. Старикашка Бен трубит теперь на всех углах, что вы пишете только тех, в кого влюблены… я хочу сказать, влюблены как художник. Нам он сказал, что вы безумно в него влюбились… как художник. И что он первый и единственный актер, которого вы сами захотели написать.
– Ничего подобного, – сердито возразила Агата. – Его портрет мне заказал городок, где он родился – Хаддерсфилд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48