– Мама просила передать, что, если ожидается слишком много гостей, она не рискнет обременять вас своим присутствием.
– Я могу переехать из «Бернар» в «Брейсгердл», – предложила Полина. – Пожалуйста, я перееду.
– Ни в коем случае, Полина, – возразила Миллеман. – В «Брейсгердл» страшный холод и потолок течет. А кроме того, там крысы – Дездемона в прошлый раз очень жаловалась. Я велела Баркеру насыпать там отравы, но он куда-то ее задевал. Пока он ее не найдет, о «Брейсгердл» надо забыть.
– Мама может пожить со мной в «Дузе», – пробормотала Фенелла. – Мы обе будем только рады, и дров меньше уйдет.
– Боже мой, о чем ты говоришь?! – хором воскликнули Полина и Миллеман.
– Миссис Аллен, я пойду наверх переодеваться, – громко сказала Фенелла. – Хотите посмотреть вашу комнату?
– Спасибо, – Агата постаралась не выдать своей радости. – Я пойду с вами, спасибо.
IV
Пока они шли, Фенелла не проронила ни слова. Вместе с ней Агата поднялась на второй этаж, прошла через бесконечную картинную галерею и два длинных коридора, потом взобралась по головокружительно крутой винтовой лестнице и очутилась перед дверью, на которой висела деревянная табличка с надписью «Сиддонс>. Фенелла открыла дверь – на белых крашеных стенах, будто приветствуя Агату, закачались розовые блики от пылающего камина. Камчатные занавеси с узором из веночков, овечья шкура на полу, низкая кровать, викторианский фарфоровый умывальник, и над ним – да, все правильно – заключенная в рамку миссис Сиддонс. Краски и кисти Агаты были сложены в углу.
– Какая чудная комната!
– Рада, что вам нравится, – сдавленным голосом отозвалась Фенелла. Агата с удивлением отметила, что девушка вот-вот взорвется от гнева. – Хочу перед вами извиниться за моих скотов родственников, – запинаясь, добавила она.
– Вот те на. О чем это вы?
– Они должны быть счастливы, что вы вообще согласились! Да напишите вы дедушку хоть стоящим на голове, да пусть у него на вашей картине хоть чеснок из носа растет – они все равно должны быть счастливы! Какая наглость! Даже Седрик, этот гаденыш, и тот сгорел со стыда.
– Было бы от чего расстраиваться. Это в порядке вещей. Когда дело касается портрета, люди ведут себя так, что только диву даешься.
– Я их ненавижу! Вы слышали, как они чуть желчью не изошли, когда я сказала, что мама тоже приедет? Старые бабы – это жуть, и никто меня не переубедит! А эта стерва Соня развалилась на софе и слушала с упоением. Да как они смели, и еще при ней! Нам с Полем было так стыдно.
Фенелла топнула ногой, потом упала на колени перед камином и разразилась слезами.
– Простите, ради бога, – заикаясь, пролепетала она. – Я еще хуже, чем они, но мне все это уже поперек горла стоит. Лучше бы я сюда не приезжала. Анкретон мне отвратителен. Если бы вы только знали, до чего здесь мерзко!
– Послушайте, – мягко сказала Агата, – может быть, вам не стоит все это мне говорить?
– Я понимаю, это ужасно некрасиво, но ничего не могу с собой поделать. А если бы ваш дедушка привел в дом какую-нибудь дешевую блондинку? Каково бы вам было? Агата на миг представила себе своего деда, ныне уже покойного. Строгий и немного церемонный, он был профессором Оксфорда.
– Над ним все смеются, – всхлипывая, продолжала Фенелла. – Я ведь раньше очень его любила. А теперь он ведет себя как настоящий дурак. Старый влюбленный дурак. И сам же виноват. А когда я пошла… когда я пошла к… впрочем, неважно. Простите меня, пожалуйста. Надоедаю вам тут своими глупостями. Позор!
Агата села в низкое кресло у камина и задумчиво посмотрела на Фенеллу. «Девочка в самом деле расстроена», – подумала она, вдруг поняв, что эмоции Анкредов перестали вызывать у нее доверие.
– Никакой это не позор, – сказала она. – И вы нисколько мне не надоели. Только лучше не говорите ничего такого, за что сами себя будете потом ругать.
– Хорошо. – Фенелла поднялась на ноги. Природа наградила ее счастливым свойством: в слезах она была поистине очаровательна. Тряхнув головой, девушка прикусила губу и взяла себя в руки.
«Актриса из нее выйдет отличная, – подумала Агата и тотчас себя укорила: – Если девочке идет, когда она расстроена, почему я спешу заключить, что расстроена она далеко не так сильно, как кажется? Нужно быть добрее».
Она погладила Фенеллу по плечу и, хотя нежности были не в ее привычке, легонько сжала пальцы девушки, когда та горячо схватила ее за руку.
– Успокойтесь. Разве не вы сегодня говорили, что ваше поколение Анкредов ничем не прошибешь?
– Да, мы стараемся не распускаться. Но вы так добры ко мне, что я не выдержала и дала себе волю. Больше не буду, клянусь!
«О боже мой, хватит!» – взмолилась про себя Агата, а вслух сказала:
– Я вряд ли могу вам чем-то помочь. К сожалению, от меня в таких ситуациях мало толку. Мой муж говорит, что я шарахаюсь от любого проявления эмоций, как нервная лошадь. Но если вам надо выговориться, не стесняйтесь.
– Нет, на сегодня, пожалуй, достаточно, – здраво рассудила Фенелла. – Вы ангел! Ужин в полдевятого. Вы услышите гонг. – Девушка шагнула к двери. – И все равно, – обернувшись, добавила она, – в Анкретоне случится что-то ужасное. Вот увидите.
Унаследованное актерское чутье подсказало ей, что на этой эффектной реплике стоит закончить. Спиной выйдя из комнаты, Фенелла изящно закрыла за собой дверь.

Глава четвертая
СЭР ГЕНРИ
I
В расстройстве чувств Фенелла забыла о традиционных обязанностях хозяйки и не объяснила Агате, где что находится. Ближайшая ванная могла быть или в другой башне, или в одном из бесконечных коридоров – Агате оставалось только гадать. Но не дергать же за расшитый шнур звонка и не заставлять же старушку горничную карабкаться на эту верхотуру! Предпочтя поискам ванной общество миссис Сиддонс, Агата решила, что обойдется кувшином теплой воды, который кто-то приготовил для нее возле умывальника.
До ужина оставался еще целый час. Было приятно неторопливо одеваться перед полыхающим камином – после экономно отапливаемого Татлерс-энда такое тепло казалось царской роскошью. Смакуя это удовольствие, она намеренно не спешила и попутно анализировала свои впечатления об Анкредах. Пока что в этом семействе ей больше всех нравится чудак Томас, решила она, хотя Поль и Фенелла тоже вроде приятные ребята. Может быть, они хотят пожениться, а сэр Генри против? Не потому ли с Фенеллой приключилась такая истерика? Что касается остальных Анкредов, то Полина, похоже, в чем угодно склонна усматривать личное оскорбление, Миллеман – величина неизвестная, а ее сын Седрик откровенно гнусный тип. Ах да, еще же есть Соня! Агата хихикнула. Соня – это действительно штучка.
За стеной, где-то там, в промозглом внешнем мире, часы басовито пробили восемь. Камин уже угас. Что ж, можно потихоньку двинуться в обратный путь, к Большому залу. Спустившись по винтовой лестнице, она увидела на нижней площадке дверь – а здесь чья комната? Агата была напрочь лишена топографической памяти. Когда она дошла до первого длинного коридора, то, хоть убей, не могла вспомнить, налево ей повернуть или направо. Темно-малиновая ковровая дорожка, тая вдали, тянулась в обе стороны; повешенные через равные промежутки псевдоантичные канделябры горели и там, и там. «Ну и ладно», – Агата повернула направо. По дороге ей попались четыре двери, и она прочла таблички: «Дузе» (это была комната Фенеллы), «Бернар» (здесь жила Полина), «Терри», «Леди Банкрофт»; а в самом конце коридора находилась презренная «Брейсгердл». Когда Агата шла в свою башню, ни одной из этих дверей она, помнится, не заметила. «Тьфу ты, черт! – ругнулась она про себя. – Я не туда свернула». Но все равно неуверенно зашагала дальше. Коридор, заворачивая под прямым углом, переходил в другой коридор, упиравшийся в лестничную площадку, вроде той, что была в ее башне. Бедняжка Агата почти не сомневалась, что именно эту площадку она видела внизу, когда поднималась к себе в комнату. «Нет, должно быть, это другая башня, та, которая напротив моей, – подумала она. – Если я правильно помню, этот идиотский замок как бы обрамляет собой квадрат, и в каждом крыле – по три башни: одна в центре, две по углам. В таком случае если я буду все время поворачивать налево, то в конце концов вернусь в картинную галерею. Или нет?»
Она все еще стояла в раздумье, когда дверь у подножия лестницы приоткрылась и в коридор проскользнул роскошный кот.
Не считая нескольких полосок на спине, он был весь белый и очень пушистый, с янтарно-желтыми глазами. Остановившись, он посмотрел на Агату. Потом повел хвостом и медленно двинулся в ее сторону. Она нагнулась и протянула руку. После некоторых колебаний кот подошел ближе, обнюхал ее пальцы, милостиво ткнул в них холодным носом и побрел дальше, ступая точно посередине ковра и элегантно помахивая хвостом.
– И вот еще что, – раздался за дверью пронзительный голос. – Если ты думаешь, что я собираюсь торчать тут, как последняя лахудра из массовки, и терпеть, пока твоей семейке не надоест измываться надо мной двадцать пять часов в сутки, то ты очень ошибаешься!
Другой, низкий голос прогудел что-то неразборчивое в ответ.
– Я про это все знаю, и мне плевать! Пусть только еще раз заикнутся, что у меня плохие манеры, – я им устрою! Так со мной обращаются, будто у меня дурная болезнь. Я бы давно их расчихвостила, просто не хочу показывать, что мне обидно. Да кто они вообще такие?! Господи, неужели они думают, я всю жизнь мечтала прозябать в этой гробнице вместе с двумя старыми кошелками и малолетней бандиткой, которой место в больнице для буйнопомешанных?
Низкий голос снова принялся ее урезонивать.
– Я знаю. Знаю! Да-да, в этом болоте до того весело, что даже непонятно, почему мы все еще не околели со смеху? Если ты так уж до смерти от меня без ума, то должен обеспечить мне положение, чтобы я хоть сама себя уважала… Ты передо мной в долгу… После всего, что я для тебя сделала… Я дошла до ручки. А когда я в таком состоянии, Нуф-Нуф, предупреждаю тебя – берегись!
Дверь приоткрылась шире. Стряхнув с себя оцепенение, Агата подхватила юбки, развернулась на сто восемьдесят градусов и бегом помчалась по длинному коридору.
II
На этот раз она все-таки дошла до картинной галереи и спустилась на первый этаж. В зале она увидела Баркера, и он провел ее в огромную гостиную, напомнившую ей декорации к пьесе «Императрица Виктория». Здесь преобладали розовый, белый и золотой цвета; мебель была обита бархатом, занавеси и драпировки – камчатное полотно. По стенам были развешаны гигантские полотна Ледера и Макуэртера. На каждом столике или шкафчике стояла оправленная в серебряную рамку фотография кого-либо из корифеев английской сцены. Среди них был и сэр Генри: три фотографии отражали различные этапы в его карьере, а на четвертой он был в парадном придворном костюме. Обычно от сознания собственной нелепости у людей на подобных портретах бывает глуповатое выражение лица, но к сэру Генри это не относилось ни в малейшей степени, и Агата вначале даже подумала, что он и здесь снят в какой-нибудь роли. Его напудренный виндзорский парик ничуть не обманул ее своей явной неподдельностью. «Какая великолепная шевелюра, – восхитилась она, вглядевшись в фотографию. – Меня не проведешь».
Расхаживая по гостиной, она увидела немало для себя интересного. На одном из столиков-витрин лежали под стеклом несколько орденов, медали и эмалевые миниатюры, пара мелких «предметов искусства», подписанная программка спектакля в честь королевской четы и – к удивлению Агаты – маленькая книга старинного образца в полукожаном переплете с тисненым узором. Агата принадлежала к числу тех, кто, увидев книгу, непременно должен ее полистать. Витрина была не заперта. Агата подняла стеклянную крышку и раскрыла книжицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48