Вероятно, парень подбадривал себя мыслью, что на следующей неделе ему предстоит добиться каких-то более весомых результатов в области пахотных работ.
Его агрегат был единственным источником звуков, если не считать пения дрозда, для которого, по-видимому, не нашлось более полезного занятия. И только я с надеждой подумал, что мне, дай бог, не придется слишком долго предаваться разного рода философствованиям, как до моего слуха донесся третий звук. Я повернул голову и увидел Диану: она шла пешком, опаздывая всего на пять минут, – невообразимо рано, надо отметить, по ее дон-кихотским меркам; это показалось мне добрым знаком. На ней была темно-синяя рубашка и юбка из твида, она несла в руке сложенную газету. Газета в какой-то степени заинтриговала меня. Когда Диана поравнялась с грузовичком, я потянулся к дверце и открыл ее, но она не стала залезать в кабину.
– Вот и я, Морис, – сказала она.
– Привет, Диана. Ну что, поехали?
– Морис, тебе не кажется, что ты ведешь себя очень неординарно, если ты все-таки решил приехать сейчас, несмотря на все случившееся? – Она произнесла это с бодрой интонацией телеведущего из программы «Ваш выбор», ставя крошечные дефисы пауз между ударными слогами слов. Чтобы проговорить фразу до конца и быть при этом в поле моего зрения, ей пришлось опустить голову и согнуть колени (и при этом она должна была быть уверенной, что я останусь сидеть, изогнувшись и наклонившись в ее сторону).
– Мы можем поговорить на эту тему, когда поедем.
– Но у тебя не возникало такой мысли? Человек готов ухлестывать за чужой женой, хотя не прошло и восемнадцати часов с того момента, как у него на глазах умер отец.
Точное количество часов, названное без какой-либо запинки, выдавало предварительный подсчет и кое-что объясняло. Теперь я понимал, откуда взялась моя недавняя уверенность, что Диана придет, как было условлено: я почувствовал тогда, что она не упустит возможности устроить мне такой вот допрос с пристрастием.
– Даже не знаю, как оправдываться, – сказал я. – Залезай лучше в кабину, а я попытаюсь объяснить.
– Я вот что хотела сказать: если у кого-нибудь другого случилось бы нечто подобное, ему и в голову не пришло бы вести себя подобным образом. Почему ты не похож на других?
– Я постараюсь просветить тебя самым подробным образом буквально через минуту. Давай садись.
Как будто только теперь приняв решение, она забралась на соседнее сиденье. Я обнял ее и с силой поцеловал в губы. Она никак не отреагировала на это, но когда я положил руку ей на грудь, Диана тотчас отодвинула ее. Однако я был уверен, что сегодня она готова уступить – когда сочтет нужным, – и опять понимал причину своей уверенности. Раздвинув ноги для меня не вчера, не завтра, а именно сегодня, она прихотливо откликнется на мою прихотливую фантазию, найдет в себе странную созвучность странному мужчине; короче говоря, она получит возможность проявить себя неординарной личностью. Но прежде чем войти в роль женщины с необычными прихотями, она воспользуется в полной мере подвернувшейся возможностью и заставит меня мириться с ее допросом и достаточно долго проявлять достаточное терпение – чтобы все выглядело так, будто я признаю ее неординарность, поскольку в действительности она не нуждалась в моей оценке того мнения, которое у нее сложилось о самой себе. Все верно, но зачем тогда мне вообще стараться и что-то изображать из себя? Скорее всего она просто собиралась доставить себе удовольствие – понаблюдать, как я дергаюсь, справляясь кое-как со своим нетерпением.
Диана развернула свою газету, – конечно же, это была «Гардиан», но явно для вида, а не для чтения. Мы поехали и, приближаясь к развилке, увидели старика: тот сидел в саду около своего дома, и Диана спрятала лицо в газетные страницы. Разумная мера предосторожности и еще один благоприятный для меня знак (был бы от этого желаемый результат); но если она не хочет, чтобы ее увидели в моей машине, для чего она только что целую минуту стояла около нее у всех на виду?
– Куда ты везешь меня? – спросила она.
– Боюсь, что с выбором любовных гнездышек сегодня у нас бедновато, но день теплый, дождя не было почти две недели, так что, думаю, нам можно устроиться где-нибудь на природе. Есть идеальное местечко, не больше мили отсюда.
– Хорошо тебе знакомое, вне всяких сомнений, по прошлому опыту, когда ты использовал его с той же целью.
– Вот именно.
– Морис, не сердись, ради бога, но мне ужасно хочется задать тебе один вопрос.
– Разве я сержусь? Давай свой вопрос, проверишь, какой я на самом деле.
– Морис, все-таки откуда это в тебе, почему ты такой неисправимый бабник?
– Бабник? Да, в юности я был охоч до женщин, но это ведь сколько времени прошло с тех пор!
– Ты не-ис-пра-ви-мый бабник. В деревне все это знают: каждая смазливая бабенка, если попадет в твой дом, не может чувствовать себя в безопасности.
– Ты думаешь, так уж часто случается, что незамужние бабенки забредают в мой дом?
– Ну знаешь, им необязательно быть незамужними. Что ты скажешь по поводу жены того голландца, торговца тюльпанами?
– Почвоведа. Там другое дело. Он отключился в баре, Дэвид уложил его в кровать, а она говорит, что ей совсем не хочется спать и на дворе такая прелестная ночь. Что мне оставалось делать?
– Но что стоит за всем этим, Морис? Например, как объяснить, что ты так настойчиво добиваешься меня?
– Как объяснить? Сексуальное влечение, я полагаю.
Я понимал, что моя реплика ни в коей мере не удовлетворит мою спутницу в ее теперешнем настроении, – а надо заметить, что за те три года, что я знаю Диану, я еще не видел ее в каком-то ином настроении. Помрачнев, я пытался выудить из памяти что-нибудь краткозвучное, вместившее бы в себя доступное, обстоятельное толкование: это репродуктивное побуждение, взаимное влечение полов, утверждение себя как самца (я включил было и этот вариант, но тут же отверг), беспокойство, любопытство, мужская полигамия, и женская моногамия (старо как мир, надо признать, но все же не будем с ходу отбрасывать и такое объяснение), и многие другие версии – весь набор, обильно сдобренный порнографическим обольщением. Однако едва я приступил к пересказу этого занудного списка, как Диана сама освободила меня от дальнейших мучений, обратив внимание на наш маршрут:
– Куда мы едем? Ты везешь меня обратно в деревню.
– Деревню мы только зацепим по краю. Через минуту пересечем автостраду, там перевалим за холм; это чуть дальше того места, где лепят новый массив.
– Но это почти напротив «Лесовика».
– Не совсем. Из гостиницы это место не просматривается.
– Все-таки очень близко. – (Грузовик какого-то фермера показался впереди, и газета снова пошла в ход.) Диана сказала из-за газетных страниц: – Это тоже входит в сценарий, Морис? Дополнительная возбуждающая деталь? Тебе хочется как можно больше пикантности?
– Пикантности никакой не будет, если ты предоставишь дело мне; и повторяю, никто тебя не увидит.
– И все-таки… – Она опустила газету. – В последнее время я задаю себе еще один вопрос. Знаешь какой?
– Какой?
– Почему ты стал проявлять интерес ко мне недавно, буквально в эти вот дни. Мы знаем друг друга едва ли не с того момента, как Джек и я переехали в Фарем; ты относился ко мне чисто по-дружески, а затем вдруг начинаются эти настойчивые ухаживания. Все, что я хотела бы выяснить… откуда такая перемена?
Этот вопрос обескуражил меня сильнее всех остальных, ранее прозвучавших, – в том смысле, что я не мог придумать ответа ни сразу, ни потом. И сказал первое, что пришло в голову:
– Похоже, я начал чувствовать себя стариком. И мне остается не так уж много радостей в этом мире.
– Морис, ты говоришь абсолютную, невообразимую чушь и сам прекрасно понимаешь это, дорогой. У тебя совсем нет еще живота, на голове сохранились все волосы, и я не представляю, как это тебе удается при том, что ты так много пьешь, выглядеть на сорок четыре или сорок пять лет. Так что не говори глупостей.
Что-то примерно в таком духе она и должна была сказать, а иначе, проявив участие, фальшивое или искреннее, к потенциальному пенсионеру, она перестала бы казаться сама себе неординарной личностью. Но в любом случае мне было приятно услышать о себе такое мнение.
Итак, мы пересекли шоссе неподалеку от запущенного, заросшего кустами кладбища, на котором покоился Томас Андерхилл, поднялись в гору по извилистой узкой сельской дороге, где размытые лучи полуденного солнца падали вертикально сквозь переплетение тополиных ветвей. Сразу за гребнем холма я свернул и повел грузовик по проселку, такому узкому, что живая изгородь царапала по кабине с обеих сторон. Минуты через две я вырулил на полянку, которую обрамлял, почти полностью смыкаясь, полумесяц неправильной формы, образованный зарослями кустарника и крутой земляной насыпью, отгораживающей нас от шоссе. Я выключил мотор.
– Это и есть твое местечко?
– Да, только еще чуть дальше надо пройти. Там есть превосходная ложбинка – вон около тех кустов, ее не видно даже отсюда.
– Там не опасно?
– Я еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь забредал в этот закуток. А проселок теряется вот в том лесочке.
Я начал снова целовать Диану, не давая ей пуститься в рассуждения о причинах того или иного обстоятельства, которое вдруг заинтересует ее. Единственное реальное достоинство короткого платья состоит в том, что мужчина может положить руку на бедро девушки намного выше колена, и при этом нельзя будет обвинить его, что он залез к ней под юбку. Я в полной мере воспользовался представившимся преимуществом. Диана отреагировала на это и другие мои действия с экстазом, присущим всем, кто жаждет продемонстрировать нечто диаметрально противоположное своей недавней пассивности. Правда, уже через несколько секунд, улучив момент, когда я не зажимал ей рот своими губами, она спросила, вроде как с искренней заинтересованностью:
– Морис, тебе не кажется, что нам пора назвать некоторые вещи своими именами?
Я мог только гадать: что за некоторые вещи, какие еще вещи? – и мой ответ прозвучал, наверное, глупо:
– Слушай, давай забудем о всех проблемах – хотя бы на время.
– Но, Морис, ты не понимаешь, что значит «забудем». Нельзя забыть сразу обо всем на свете.
В каком-то смысле я и сам сознавал, по крайней мере до этого момента, и потом тоже буду помнить, что забываться полностью нельзя, но в тот миг ее реплики было недостаточно, чтобы вернуть меня оттуда, куда я уже зашел. Меня сдерживало только смутное, но очень ощутимое осознание другого факта: Диана еще не сказала своего слова (точнее, не высказала своего желания) и пока ничто не заставило ее отбросить это рыночное преимущество продавца над покупателем (и не возвращаться к нему как можно дольше), – и пусть лучше так и будет пока, пусть она демонстрирует свое преимущество сейчас, а не тогда, когда я уложу ее на спину. Подыгрывание ей, пусть даже оно и вызовет впоследствии досаду на самого себя, ускорит, возможно, движение Дианы мне навстречу или, по крайней мере, сократит промежутки между отдельными участками этого встречного движения. Ладно, попытка – не пытка.
– Согласен, ты права, – сказал я, выпуская ее из объятий, взял ее крепко за руку и посмотрел озабоченно мимо нее на кусты. – Мы оба взрослые люди. Нельзя кидаться в омут с закрытыми глазами.
– Морис…
– Что? – проговорил я хриплым голосом, демонстрируя свое истерзанное чувство.
– Морис, ты вдруг стал совсем другим, почему? Сначала ты изо всех сил соблазняешь меня, затем отступаешь, говоришь, что нам надо быть осмотрительными в своих поступках. Ты передумал, я правильно понимаю?
– Нет, – поспешил ответить я. – Конечно нет, только ты сказала сейчас, что надо назвать вещи своими именами, и это напомнило мне кое о чем…
– Но ты уверен, что тебе действительно хочется этого?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Его агрегат был единственным источником звуков, если не считать пения дрозда, для которого, по-видимому, не нашлось более полезного занятия. И только я с надеждой подумал, что мне, дай бог, не придется слишком долго предаваться разного рода философствованиям, как до моего слуха донесся третий звук. Я повернул голову и увидел Диану: она шла пешком, опаздывая всего на пять минут, – невообразимо рано, надо отметить, по ее дон-кихотским меркам; это показалось мне добрым знаком. На ней была темно-синяя рубашка и юбка из твида, она несла в руке сложенную газету. Газета в какой-то степени заинтриговала меня. Когда Диана поравнялась с грузовичком, я потянулся к дверце и открыл ее, но она не стала залезать в кабину.
– Вот и я, Морис, – сказала она.
– Привет, Диана. Ну что, поехали?
– Морис, тебе не кажется, что ты ведешь себя очень неординарно, если ты все-таки решил приехать сейчас, несмотря на все случившееся? – Она произнесла это с бодрой интонацией телеведущего из программы «Ваш выбор», ставя крошечные дефисы пауз между ударными слогами слов. Чтобы проговорить фразу до конца и быть при этом в поле моего зрения, ей пришлось опустить голову и согнуть колени (и при этом она должна была быть уверенной, что я останусь сидеть, изогнувшись и наклонившись в ее сторону).
– Мы можем поговорить на эту тему, когда поедем.
– Но у тебя не возникало такой мысли? Человек готов ухлестывать за чужой женой, хотя не прошло и восемнадцати часов с того момента, как у него на глазах умер отец.
Точное количество часов, названное без какой-либо запинки, выдавало предварительный подсчет и кое-что объясняло. Теперь я понимал, откуда взялась моя недавняя уверенность, что Диана придет, как было условлено: я почувствовал тогда, что она не упустит возможности устроить мне такой вот допрос с пристрастием.
– Даже не знаю, как оправдываться, – сказал я. – Залезай лучше в кабину, а я попытаюсь объяснить.
– Я вот что хотела сказать: если у кого-нибудь другого случилось бы нечто подобное, ему и в голову не пришло бы вести себя подобным образом. Почему ты не похож на других?
– Я постараюсь просветить тебя самым подробным образом буквально через минуту. Давай садись.
Как будто только теперь приняв решение, она забралась на соседнее сиденье. Я обнял ее и с силой поцеловал в губы. Она никак не отреагировала на это, но когда я положил руку ей на грудь, Диана тотчас отодвинула ее. Однако я был уверен, что сегодня она готова уступить – когда сочтет нужным, – и опять понимал причину своей уверенности. Раздвинув ноги для меня не вчера, не завтра, а именно сегодня, она прихотливо откликнется на мою прихотливую фантазию, найдет в себе странную созвучность странному мужчине; короче говоря, она получит возможность проявить себя неординарной личностью. Но прежде чем войти в роль женщины с необычными прихотями, она воспользуется в полной мере подвернувшейся возможностью и заставит меня мириться с ее допросом и достаточно долго проявлять достаточное терпение – чтобы все выглядело так, будто я признаю ее неординарность, поскольку в действительности она не нуждалась в моей оценке того мнения, которое у нее сложилось о самой себе. Все верно, но зачем тогда мне вообще стараться и что-то изображать из себя? Скорее всего она просто собиралась доставить себе удовольствие – понаблюдать, как я дергаюсь, справляясь кое-как со своим нетерпением.
Диана развернула свою газету, – конечно же, это была «Гардиан», но явно для вида, а не для чтения. Мы поехали и, приближаясь к развилке, увидели старика: тот сидел в саду около своего дома, и Диана спрятала лицо в газетные страницы. Разумная мера предосторожности и еще один благоприятный для меня знак (был бы от этого желаемый результат); но если она не хочет, чтобы ее увидели в моей машине, для чего она только что целую минуту стояла около нее у всех на виду?
– Куда ты везешь меня? – спросила она.
– Боюсь, что с выбором любовных гнездышек сегодня у нас бедновато, но день теплый, дождя не было почти две недели, так что, думаю, нам можно устроиться где-нибудь на природе. Есть идеальное местечко, не больше мили отсюда.
– Хорошо тебе знакомое, вне всяких сомнений, по прошлому опыту, когда ты использовал его с той же целью.
– Вот именно.
– Морис, не сердись, ради бога, но мне ужасно хочется задать тебе один вопрос.
– Разве я сержусь? Давай свой вопрос, проверишь, какой я на самом деле.
– Морис, все-таки откуда это в тебе, почему ты такой неисправимый бабник?
– Бабник? Да, в юности я был охоч до женщин, но это ведь сколько времени прошло с тех пор!
– Ты не-ис-пра-ви-мый бабник. В деревне все это знают: каждая смазливая бабенка, если попадет в твой дом, не может чувствовать себя в безопасности.
– Ты думаешь, так уж часто случается, что незамужние бабенки забредают в мой дом?
– Ну знаешь, им необязательно быть незамужними. Что ты скажешь по поводу жены того голландца, торговца тюльпанами?
– Почвоведа. Там другое дело. Он отключился в баре, Дэвид уложил его в кровать, а она говорит, что ей совсем не хочется спать и на дворе такая прелестная ночь. Что мне оставалось делать?
– Но что стоит за всем этим, Морис? Например, как объяснить, что ты так настойчиво добиваешься меня?
– Как объяснить? Сексуальное влечение, я полагаю.
Я понимал, что моя реплика ни в коей мере не удовлетворит мою спутницу в ее теперешнем настроении, – а надо заметить, что за те три года, что я знаю Диану, я еще не видел ее в каком-то ином настроении. Помрачнев, я пытался выудить из памяти что-нибудь краткозвучное, вместившее бы в себя доступное, обстоятельное толкование: это репродуктивное побуждение, взаимное влечение полов, утверждение себя как самца (я включил было и этот вариант, но тут же отверг), беспокойство, любопытство, мужская полигамия, и женская моногамия (старо как мир, надо признать, но все же не будем с ходу отбрасывать и такое объяснение), и многие другие версии – весь набор, обильно сдобренный порнографическим обольщением. Однако едва я приступил к пересказу этого занудного списка, как Диана сама освободила меня от дальнейших мучений, обратив внимание на наш маршрут:
– Куда мы едем? Ты везешь меня обратно в деревню.
– Деревню мы только зацепим по краю. Через минуту пересечем автостраду, там перевалим за холм; это чуть дальше того места, где лепят новый массив.
– Но это почти напротив «Лесовика».
– Не совсем. Из гостиницы это место не просматривается.
– Все-таки очень близко. – (Грузовик какого-то фермера показался впереди, и газета снова пошла в ход.) Диана сказала из-за газетных страниц: – Это тоже входит в сценарий, Морис? Дополнительная возбуждающая деталь? Тебе хочется как можно больше пикантности?
– Пикантности никакой не будет, если ты предоставишь дело мне; и повторяю, никто тебя не увидит.
– И все-таки… – Она опустила газету. – В последнее время я задаю себе еще один вопрос. Знаешь какой?
– Какой?
– Почему ты стал проявлять интерес ко мне недавно, буквально в эти вот дни. Мы знаем друг друга едва ли не с того момента, как Джек и я переехали в Фарем; ты относился ко мне чисто по-дружески, а затем вдруг начинаются эти настойчивые ухаживания. Все, что я хотела бы выяснить… откуда такая перемена?
Этот вопрос обескуражил меня сильнее всех остальных, ранее прозвучавших, – в том смысле, что я не мог придумать ответа ни сразу, ни потом. И сказал первое, что пришло в голову:
– Похоже, я начал чувствовать себя стариком. И мне остается не так уж много радостей в этом мире.
– Морис, ты говоришь абсолютную, невообразимую чушь и сам прекрасно понимаешь это, дорогой. У тебя совсем нет еще живота, на голове сохранились все волосы, и я не представляю, как это тебе удается при том, что ты так много пьешь, выглядеть на сорок четыре или сорок пять лет. Так что не говори глупостей.
Что-то примерно в таком духе она и должна была сказать, а иначе, проявив участие, фальшивое или искреннее, к потенциальному пенсионеру, она перестала бы казаться сама себе неординарной личностью. Но в любом случае мне было приятно услышать о себе такое мнение.
Итак, мы пересекли шоссе неподалеку от запущенного, заросшего кустами кладбища, на котором покоился Томас Андерхилл, поднялись в гору по извилистой узкой сельской дороге, где размытые лучи полуденного солнца падали вертикально сквозь переплетение тополиных ветвей. Сразу за гребнем холма я свернул и повел грузовик по проселку, такому узкому, что живая изгородь царапала по кабине с обеих сторон. Минуты через две я вырулил на полянку, которую обрамлял, почти полностью смыкаясь, полумесяц неправильной формы, образованный зарослями кустарника и крутой земляной насыпью, отгораживающей нас от шоссе. Я выключил мотор.
– Это и есть твое местечко?
– Да, только еще чуть дальше надо пройти. Там есть превосходная ложбинка – вон около тех кустов, ее не видно даже отсюда.
– Там не опасно?
– Я еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь забредал в этот закуток. А проселок теряется вот в том лесочке.
Я начал снова целовать Диану, не давая ей пуститься в рассуждения о причинах того или иного обстоятельства, которое вдруг заинтересует ее. Единственное реальное достоинство короткого платья состоит в том, что мужчина может положить руку на бедро девушки намного выше колена, и при этом нельзя будет обвинить его, что он залез к ней под юбку. Я в полной мере воспользовался представившимся преимуществом. Диана отреагировала на это и другие мои действия с экстазом, присущим всем, кто жаждет продемонстрировать нечто диаметрально противоположное своей недавней пассивности. Правда, уже через несколько секунд, улучив момент, когда я не зажимал ей рот своими губами, она спросила, вроде как с искренней заинтересованностью:
– Морис, тебе не кажется, что нам пора назвать некоторые вещи своими именами?
Я мог только гадать: что за некоторые вещи, какие еще вещи? – и мой ответ прозвучал, наверное, глупо:
– Слушай, давай забудем о всех проблемах – хотя бы на время.
– Но, Морис, ты не понимаешь, что значит «забудем». Нельзя забыть сразу обо всем на свете.
В каком-то смысле я и сам сознавал, по крайней мере до этого момента, и потом тоже буду помнить, что забываться полностью нельзя, но в тот миг ее реплики было недостаточно, чтобы вернуть меня оттуда, куда я уже зашел. Меня сдерживало только смутное, но очень ощутимое осознание другого факта: Диана еще не сказала своего слова (точнее, не высказала своего желания) и пока ничто не заставило ее отбросить это рыночное преимущество продавца над покупателем (и не возвращаться к нему как можно дольше), – и пусть лучше так и будет пока, пусть она демонстрирует свое преимущество сейчас, а не тогда, когда я уложу ее на спину. Подыгрывание ей, пусть даже оно и вызовет впоследствии досаду на самого себя, ускорит, возможно, движение Дианы мне навстречу или, по крайней мере, сократит промежутки между отдельными участками этого встречного движения. Ладно, попытка – не пытка.
– Согласен, ты права, – сказал я, выпуская ее из объятий, взял ее крепко за руку и посмотрел озабоченно мимо нее на кусты. – Мы оба взрослые люди. Нельзя кидаться в омут с закрытыми глазами.
– Морис…
– Что? – проговорил я хриплым голосом, демонстрируя свое истерзанное чувство.
– Морис, ты вдруг стал совсем другим, почему? Сначала ты изо всех сил соблазняешь меня, затем отступаешь, говоришь, что нам надо быть осмотрительными в своих поступках. Ты передумал, я правильно понимаю?
– Нет, – поспешил ответить я. – Конечно нет, только ты сказала сейчас, что надо назвать вещи своими именами, и это напомнило мне кое о чем…
– Но ты уверен, что тебе действительно хочется этого?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42