Какое-то время вождь сидел на корточках возле тела. Его глаза горели в полумраке тамбура.
«Месть! – звучала в душе сладчайшая из песен. – Месты Святая месть!» Словно аккомпанементом все громче делалась дробь священных барабанов: «Трам-тататам, трам-тата-там, трам-тата-там-та-трамта-там!»
Не в силах больше усидеть от возбуждения, Кофи вскочил на ноги и произвел несколько па из ритуальных праздничных танцев народа фон. Затем метнулся к входной двери. Захлопнул ее.
После чего вернулся к бездыханному телу и поволок его под мышки из тамбура в широкий и очень темный коридор. Из коридора налево и направо большие двери вели в складские помещения. Кофи разомкнул руки, и Василий Константинович рухнул. Вождю пока не требовались склады. Необходимо было кое-что иное.
Некоторое время Кофи метался в темноте в поисках раковины. Ему удалось найти туалет по запаху. В России в туалетах такая вонь, что иди на нее и не ошибешься.
Он вновь подхватил полковника. Подтащил к урчащему унитазу. Приподнял так, чтобы грудь лежала на краю унитаза, а голова свешивалась вниз.
Кофи достал из джинсов перочинный ножик. Раскрыв, принялся отпиливать правое ухо Василия Константиновича.
Кровь тонко струилась между пальцев.
Заливала лицо, красила седые волосы.
Капала вниз. И тут же уносилась в городскую канализацию.
Отпилив теплое, мягкое правое ухо, Кофи отпилил точно так же левое. Он уже знал толк в ушах. Самыми изящными были, безусловно, ушки Елены Владимировны. Самыми большими были уши деда Константина.
Упрятав пакет с ушами за пазуху, вождь покинул туалет и отправился в складские дали. Разумеется, на всех дверях висели здоровенные замки. Кофи даже знал русское слово для запоров таких размеров и веса: «амбарные». Отставной полковник охранял не сами материальные ценности, а широкий коридор на подступах к ним.
Света в коридоре не было.
«Зато во всяком вонючем русском туалете есть кладовочка уборщицы!» – вспомнил Кофи.
В кладовочке он нашел то, что хотел.
Тяжеленный русский лом.
– Против лома нет приема! – произнес Кофи и расхохотался. – Если нет другого лома.
Он был счастлив. В голове гремели барабаны судьбы. Словно по наитию свыше, он пошел вдоль коридора. Дойдя до первой двери, на ощупь вставил острый конец лома в дужку замка и взялся за другой конец. Как следует приналег мускулистым плечом.
Дужка амбарного замка, конечно, выдержала. Но из двери вырвалась скоба.
Распахнулись обе створки. Молодой вождь нащупал на стене выключатель. Он невольно зажмурился, когда вспыхнули два десятка люминесцентных ламп.
Помещение было, мягко говоря, не маленьким. Все заставлено большими ящиками, сбитыми из неструганых досок.
Должно быть, какие-то станки.
Вождь выключил свет. Вышел. Сорвал замок с соседней двери. Распахнул. Зажег. Посмотрел. Здесь, похоже, хранились только продукты питания. Мешки, мешки, мешки. Сахар, мука, крупы, макароны.
Он вернулся в коридор. Вскрыл третий склад. Ткани в рулонах. Отлично.
Мельком прочел красный плакат на стене: «ООО „Тоусна“ – оптовая торговля всем, что вам угодно!»
С ломом наперевес Кофи Догме методично обошел весь бескрайний коридор.
Он не пропустил ни одного амбарного замка. Он осмотрел все складские помещения.
В мешок из-под сахара полковник не влезет. В рулон ткани его аккуратно не завернешь. Хорошо бы запихнуть Василия Константиновича в упаковку какогонибудь станка, но непонятно, куда деть сам станок.
С минуту Кофи вспоминал, как в родном Губигу ускоряют кремацию покойников. Заворачивают трупы умерших в старые пальмовые циновки, которые прекрасно горят.
Но большой пожар не входил в его планы. Большой пожар – всегда большой шум. Большой шум – большой шухер.
Всюду пикеты, наряды, посты, патрули и засады.
Наконец Кофи улыбнулся так широко, что в темном коридоре стало светлее от блеска его зубов. Хорошие мысли приходят не часто. Он побежал в туалет. Безухая голова полковника свешивалась в унитаз. Из ушей все еще текла кровь. Отрезанные уши выглядят, как пулевые отверстия.
25
Катя смотрела на фонарные столбы.
Светил лишь один из них. Зато оба были кривые. За спиной шумело Волховское шоссе. Впереди тянулась улица с остатками асфальтового покрытия. Вдоль улицы тянулась стена с колючей проволокой наверху.
Девушка то и дело посматривала на часы. Вот-вот должна была приехать милиция. Если уж Катя успела добраться сюда на автобусе, то милиция на быстроходном немецком полисмобиле примчится с минуты на минуту.
Шевельнулась мысль: «Хорошо было бы позвонить еще раз». Так бывает с междугородными разговорами. Делаешь заказ и ждешь. Проходит час, другой. Опять набираешь «07». Телефонистка недовольно ворчит: «Линия все время занята!»
И бросает трубку.
А через тридцать секунд аппарат разрывают пронзительные требовательные звонки. Линия освободилась? Да и не была она занята, эта линия. Просто забыла телефонистка о заказе. Нашлись у телефонистки дела поважнее.
«Может, и в милиции так? – думала Катя. – Милиционеры тоже люди. Например, дежурный записал адрес и уже собрался передать по радио, но захотел в туалет. Пока дежурный бегал в туалет, сквозняк смел записку на пол. А звонки идут один за другим».
Она вообразила дежурного сидящим во вращающемся кресле посреди огромного зала. За пультом с сотнями лампочек и рычажков. На стенах – карты питерских районов, окрестностей…
«Что там папа делает сейчас?» – думала Катя, глядя на складскую стену.
«Проклятая комета!» – думала она, глядя вверх.
Стоял теплый сентябрьский вечер, но Катю тряс озноб. Звонить в милицию было неоткуда.
– Милиция! – вскрикнула Катя, завидев свет фар.
Она выбежала из густой тени кустов и застыла на краю разбитой мостовой. Фары обязательно выхватят ее силуэт. Сейчас, сейчас она узнает, как там папа…
В следующее мгновение к Кате подкатила машина, в которой не было ничего милицейского: ни полос, ни мигалок, ни надписей. На дверях отсутствовали даже красочные изображения питерского герба.
«Чтобы не привлекать внимания, – юркнула мысль. – Научились работать!»
Опустилось стекло. Высунулась круглая бритая голова. На щеках рос пух, как у одуванчика.
– Ну что, малышка, покатаемся?
Бритой голове трудно было говорить из-за огромного количества жвачки во рту.
– Нет! – вскрикнула Катя. – Не-е-еет!
Жуткая мысль о том, что именно милиция истребляет ее семью, пригвоздила девушку к тротуару.
– Что ты орешь, шалава! – прочавкал бритоголовый.
В «Ауди» распахнулась дверь. Вылезла еще одна бритая голова. Огромные челюсти перемалывали жвачку. Катя почувствовала, что лучше всего ей сейчас упасть в обморок.
– Вы не посмеете, – пробормотала она. – Вы же милиция!
Второй бритоголовый вырос перед ней.
– У тебя с головкой не в порядке, – сказал он, улыбаясь. – Неужели я на мента похож? Лучше садись в машину. Помацаемся.
– Что? – машинально переспросила Катя. – Что вы сказали?
– Я сказал «помацаемся». – Парень говорил, не забывая при этом жевать и улыбаться. – Это значит сисечки-писечки подрючим.
Он протянул руку. Взял Катю за локоть.
– Не трогайте меня! – вырвалось у Кати. – Я беременна. Я милицию жду.
– Это нам не помешает…
– Эй, Струг, кончай рассусоливать! – закричал водитель с пушистыми щеками. – Сажай эту шалаву в тачку и погнали. Хороша, зараза. Смотри, какой у нее станок!
– Нет, вы не сделаете этого, – лепетала Катя. – Я к отцу приехала. Он здесь работает. Я никуда не могу…
Человек по кличке Струг больше не сказал ни слова. Жуя и улыбаясь, потащил Катю к машине. Далеко впереди громыхало Волховское шоссе.
По нему ехали благополучные люди.
26
Мельком взглянув на обнявшего унитаз полковника, Кофи распахнул дверь подсобки. Нужно было чем-то замотать жертве голову, чтобы при перетаскивании не наследить кровью.
Света в подсобке не было. Тусклый свет заглядывал сюда из туалета. Кофи согнулся. Одна стенка до потолка была заставлена пустыми картонными коробками.
Попадался всевозможный хлам. Сломанная табуретка. Старые газеты. Швабра – точь-в-точь как в цирковом зверинце.
Бумажный шпагат, поразительно похожий на пальмовую бечевку. Тощий веник.
Ржавый совок. Несколько кирпичей.
Страшной силы удар в правое ухо сразил вождя наповал. Он грохнулся в основание штабеля из пустых картонных коробок. Штабель рухнул. Кофи засыпало коробками.
Он затрепыхал руками и ногами, расшвыривая коробки. Вскочив на ноги, Кофи не успел выпрямиться. Все, что он успел увидеть, так это несущийся ему в лицо массивный кулак.
Все, что он успел сделать, так это чуть отклонить голову назад. Кулак тут же впечатался ему точно в зубы. Кофи отлетел к стене подсобки и удержался бы на ногах, если бы не коробки.
Он споткнулся об одну, другую и рухнул на спину. Наконец он увидел нападавшего. Сверху на него наваливался силуэт безухого Кондратьева. Рот наполнился кровью.
Кофи подтянул к животу обе ноги и стремительно распрямил их. Полковник спецназа такие штуки знал назубок. На миг он сделал короткий рывок в сторону.
Пятки вождя вспороли затхлый воздух.
В следующий миг Кофи ощутил на своей шее десять стальных пальцев. Он ухватил запястья полковника, но освободить шею не удалось. Удалось лишь ослабить хватку.
Продолжая стискивать шею, полковник приподнялся, а затем изо всех сил увлек Кофи вниз. Черная голова стукнулась об пол.
Удар был такой силы, что на долю секунды вождь потерял сознание. Этой доли секунды было достаточно для того, чтобы черные руки разжались. Белые руки давили с удвоенной мощью. Резко пахла свежая кровь из ран на голове Кондратьева.
Кофи начал задыхаться. Во рту клокотала кровь и болтались осколки зубов. Он попробовал отбиться коленями. Полковник вильнул туловищем, и колено вождя беспомощно ткнулось в воздух. Зато ему самому был немедленно нанесен удар коленом в пах.
От удушья его и так уже подташнивало. Сейчас подступила тошнота от боли в мошонке. Из груди вождя вырвался хрип.
Он умирал. Смерть наступит либо от кислородного голодания, либо от перелома шейных позвонков.
Правой рукой Кофи еще цеплялся за неумолимые стальные пальцы. Левая рука безвольно упала. Сознание гасло. На этот раз – навсегда. Кондратьев сосредоточенно сопел. Он отводил смерть не от себя. Он убивал будущего убийцу своих детей.
Левая рука вождя судорожно сжалась.
Какой-то предмет помешал пальцам сойтись. Уходящее сознание уже не пыталось разобраться в том, что это за предмет.
Рука приподняла предмет и опустила его на безухую голову. Еще раз. И еще. Силы таяли.
Внезапно Кофи почувствовал, что хватка ослабла. Ему стало легче дышать.
Он перестал испускать булькающий предсмертный хрип.
Кислород быстро вернул силу в кровь.
Кровь наполнила силой руку. Кофи обрушил на голову Василия Константиновича силикатный кирпич в последний раз. Кирпич развалился на две половины. Каждая по два килограмма Весом.
Отставной полковник обмяк. Безухая голова ткнулась в лицо вождя.
27
Катя ухватилась за дверцу. На кроссовке развязался шнурок. Она нагнулась и вытащила из-за пояса баллончик. Большой палец лег на кнопку.
Она резко выпрямилась. В лицо Стругу ударила тугая струя.
– Пыш-ш-ш-ш! – газ истерически покидал баллончик.
Струг с воем схватился за глаза. Катя отпрыгнула. Развернулась. И бросилась к кустам – сквозь кусты, за кусты.
– А-а-а-а-а-а! – истошно вопила она. – Убивают! Помогите! А-а-а-а!
Бритоголовый с пушистыми щеками выскочил из-за руля.
– Что она с тобой сделала?
Он попытался схватить товарища за плечи, но товарищу это не понравилось.
Стругу сейчас было не до товарищеских чувств.
Нестерпимо жгло глаза. Рот горел, будто в нем оказалась не жвачка, а смесь чеснока, красного перца и русской горчицы.
Слизистая оболочка носа дарила такие ощущения, как если бы Стругу только что без наркоза удалили аденоиды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31