До недавнего времени о нем здесь не было слышно; имя его стало мелькать лишь с середины лета. Что ж, весьма возможно, он как раз и прибыл тогда с востока! Но если это так, ни о каком участии в прошлогодних кражах не могло быть и речи…
И было еще одно обстоятельство, сбивавшее с толку молодого криминалиста.
Над Игорем Беляевским тяготели не только грозные подозрения; он также обвинялся в недавней дорожной, краже – в похищении чемодана. Обвинение считалось доказанным. В досье содержалось постановление об аресте преступника. Причем постановление это было выписано на основании показаний некоего Грачева – мужа потерпевшей. «Почему – мужа? – искренне недоумевал Савицкий. – С какой стати он здесь оказался? И где же сама потерпевшая? Зачем, вообще, опираться на свидетельства косвенные, окольные, в то время как можно использовать – прямые?… Нет, это дело надо пересмотреть. Надо разыскать потерпевшую и выяснить – в чем суть…»
Вот так и была, в результате, вызвана в управление милиции Наташа.
Беседа ее с Савицким продолжалась, в общем, не долго. Нам уже известно – о чем шла речь. И хотя следователю хотелось расспросить Наташу о многом другом – он все же сдержался, не стал ее заранее настораживать и тревожить… А то, что женщина эта могла бы его просветить и поделиться с ним любопытными деталями – Савицкий не сомневался ни на минуту! Он постигал это, угадывал – тем особым, хищным, неизъяснимым чутьем, которое ведет охотничьего пса по верному следу… След, в данном случае, еще не проявился, не обозначился, но Савицкий уже знал, что рано или поздно он выйдет на него. Выйдет непременно! Самое главное сейчас – не выпускать из поля зрения женщину.
Высокий, узкоплечий, с длинным лицом, с густой копною льняных нечесаных волос, он сидел в своем кабинете (нет, не в своем, а в кабинете бывшего начальника опергруппы), покуривал и размышлял обо всех обстоятельствах путанного этого следствия.
Китель его был небрежно наброшен на плечи, узел галстука ослаблен и оттянут вниз. Белесые всклокоченные волосы торчали в беспорядке – лезли на лоб, на глаза и прикрывали сзади воротник (по поводу столичной этой причесочки много шутили в управлении). На столе перед Савицким лежала пухлая папка с надписью «Дело», виднелся стакан остывшего чая. Здесь же помещался миниатюрный транзистор, блистающий никелем и лаком; он был включен и выволакивал из своих глубин тягучую, надрывную песенку.
Не верьте погоде, когда затяжные дожди она льет,
Не верьте пехоте, когда она бравые песни поет.
Не верьте, не верьте,
Когда по садам закричат соловьи.
У жизни со смертью
Еще не окончены счеты свои.
Посидев малое время в неподвижности, Савицкий решительно поднялся и выключил транзистор, напевая про себя – бормоча вполовину голоса последние строки песни: «У жизни со смертью еще не окончены счеты свои»…
Он аккуратно прибрал на столе. Смахнул окурки в корзину. Спрятал под замок «Дело» – предварительно вынув из него несколько бумаг и переложив их в портфель – и пошел к дверям.
Уже там, – на пороге, – он вдруг остановился, заколебался, исполненный смутных сомнений. Наморщил лоб, обхватил пятерней подбородок… «Да, да, все правильно, – прошептал он затем, – только так надо, только так. Другого выхода просто нету!»
Час спустя Савицкий уже находился в городской прокуратуре.
Принявший его человек (один из работников отдела по надзору за следственными органами) был лысоват, приземист, – в квадратных очках без оправы, с седенькой остроугольной бородкой. Он выслушал Савицкого внимательно, не перебивая. Потом сказал, поскребывая в бородке желтым от никотина ногтем:
– Н-да, любопытно… Но простите, что вас больше всего тут беспокоит: общая практика ведения дел в управлении, или же – частная судьба этого самого Беляевского?
– И то и другое, – пожал плечами Савицкий, – все ведь связано неразрывно!
– Н-да, пожалуй, – кивнул работник прокуратуры.
– Данный случай, по-моему, весьма типичен…
– Кстати – об этом случае. Вы что же, полностью теперь убеждены в невиновности вашего подследственного?
– Ну, не то чтобы полностью, – медленно проговорил Савицкий. – Но все же… Настоящих улик-то ведь нет!
– Но подозрения…
– Подозрения – еще не аргумент для ареста! Да и кроме того, сама потерпевшая отказалась от иска, решительно отказалась.
Савицкий щелкнул замком портфеля и извлек оттуда листок с заявлением Наташи.
– Вот, пожалуйста, прочтите сами!
Собеседник Савицкого принял бумагу. Снял очки. (У него оказались крошечные, блеклые, близко сошедшиеся к носу глаза.) И, помаргивая и щурясь, низко склонился над заявлением.
– Что ж, – сказал он, погодя. – Вы правы. Отказывается она от иска весьма решительно… – И добавил, кладя заявление в ящик стола: – Хотя это, конечно, тоже еще не аргумент.
– Почему? – удивился Савицкий.
– Ну, конечно, голубчик, – улыбнулся работник прокуратуры. – Личное свидетельство далеко не во всех случаях бывает бесспорным.
Округляя губы, он подышал на стеклышки – протер их тщательно. И вновь прикрыл глаза очками.
– Согласитесь: бывают всякие сложности… Человек иногда попадает под чье-нибудь влияние, испытывает давление со стороны. Да мало ли существует причин, по которым пострадавший может сознательно исказить правду! Вам, как криминалисту, это полагалось бы знать.
– Знаю, – махнул рукой Савицкий, – учил…
– Вы, кстати – из какого университета?
– Из Московского.
– Что ж, МГУ – это марка, – сказал, почесывая усы, работник прокуратуры. – Учителя там почтенные. А практику где проходили? Тоже в Москве?
– Да, в МУРе.
– Стрельников там еще работает? Знаете такого?
– Знаю, – сказал Савицкий. – Работает. Держится старик.
– Вот со Стрельниковым, с Михаилом Савельичем, мы когда-то в Харьковском губрозыске трудились. Давненько… Да, давненько… Вас тогда и в помине еще не было! – Человек за столом вздохнул легонько – блеснул на Савицкого очками. – Вы только начинаете, а я уж пожил, голубчик. И всякого повидал на веку. Какие мне только дела не попадались! И, помнится, поначалу я тоже вот так: горячился, пенился, все хотел решить с маху, с налету. А с налету нельзя. С маху только дров наломаешь, а дело-то, глядишь – и проморгал…
– Но позвольте, – нетерпеливо шевельнулся на стуле Савицкий. – Я что-то не пойму. Значит, данное заявление…
– Данное заявление мы здесь еще рассмотрим, – быстро сказал его собеседник, – обсудим все, взвесим. И тогда уже будем решать. Вот так. – Он помолчал с минуту. – Ну-с, а по поводу остального… Спасибо за сведения. Это все мы учтем – и тоже обсудим.
Когда Савицкий вышел – он плотно притворил за ним дверь. Задумчиво – поскребывая бородку – прошелся по кабинету. Затем шагнул к телефону. Набрал номер городского управления милиции. И сказал, дохнув в мембрану:
– Попросите, пожалуйста, парторга Проценко.
В ту же ночь – на квартире Наума Сергеевича – грянул телефонный звонок. Хозяин еще не спал. Позевывая и кутаясь в халат, прошел он в кабинет – уселся, закурил, вялым жестом снял трубку.
– Слушаю, – сказал он сонным, липким голосом. И сейчас же подобрался весь, посерьезнел лицом – услышал голос парторга.
– Привет, – пророкотал Проценко. – Я тебя не разбудил?
– Да нет… А в чем дело?
– Есть к тебе разговор. Серьезный.
– Серьезный?
– Да, и очень. – Парторг помолчал, сопя. – В общем, хорошо, что ты – здесь… Я уж, признаться, думал, – ты укатил куда-нибудь.
– Как видите, здесь, – сказал, с тонкой усмешкой, Наум Сергеевич. – Я не спешил. Знал, что понадоблюсь – рано или поздно.
И он шевельнулся, устраиваясь поудобнее. Закинул ногу на ногу. Прикусил зубами папироску.
– Итак, слушаю вас! Что ж все-таки случилось?
– Разговор не телефонный. Но – если вкратце – то вот… Понимаешь, этот твой преемник, москвич, начал вдруг проявлять чрезмерную активность. Чрезмерную! И, должен заметить, опасную.
– Ого! – удивился Наум Сергеевич. – Это как же понять?
– Он, видишь ли, обнаружил в том деле, которое ты вел, кое-какие неувязки, оплошности… И поспешил, подлец, не ко мне, а – прямо в прокуратуру.
– Не может быть! – процедил, отделяя слова, Наум Сергеевич. – Ну, сукин сын, ну, пройдоха!
Он сильно затянулся папиросой – и захлебнулся дымом, закашлялся. И какое-то время сидел, весь сотрясаясь, с трудом умеряя дыхание.
– Вот то-то – не может быть, – проворчал в трубку парторг. – Хорошо еше, что товарищ, у которого этот хлыщ побывал, – мой давнишний приятель. Но вообще-то, знаешь: на Бога надейся, а сам не плошай.
– Да, конечно, – отдышавшись, проговорил в трубку Наум Сергеевич. – Давайте-ка встретимся, потолкуем поподробнее… Вот что. Приходите завтра утром в кафе, возле парка. Туда, где мы с вами похмелялись – помните?
А в это самое время, на воровской малине (не на той, разгромленной, что помещалась возле базара, а – на новой, находящейся в привокзальном трущобном районе) коротала досуг – пила и шумела – полтавская шпана.
Притон был новым, но люди в нем – все те же… Та же царила здесь хозяйка (дебелая, пухлая, с лицом обрамленным желтыми патлами, с лиловой наколочкой на руке), и тот же выводок проституток окружал ее, и та же самая гитара надрывалась и пела и плакала, трепеща в руках сухощавого, смуглого, цыганского типа парня. Гитарист сидел на обычном своем месте – за столом, в самом центре, развалясь на стуле. И песня, которую он пел, была старая, известная каждому.
А ты не стой на льду, лед провалится.
А не люби вора – вор завалится.
Вор завалится, будет чалиться.
Передачу носить не понравится…
Гитарист пел, полузакрыв глаза, уронив почти к самым струнам косую черную свою челочку. Потом, тряхнув ею, он распрямился и оборвал песню. Гитара замолкла, гудя.
– Выпить надоть, – сказал он с хрипотцой. – В глотке – сушь… Эй, хозяюшка. – Он поворотился, отыскивая взглядом Розу – махнул ей ладошкой. – Поднеси-ка, родненькая, пивка!
Гитариста, как и всегда, окружали любители музыки. Компания тоже была своя, привычная, – за исключением одного лишь нового лица. Пришлый этот человек был худ и темен лицом, и коротко – по-арестантски – острижен. И сейчас, когда все вокруг вспомнили о выпивке и закуске, он с жадностью потянулся к стоявшей на столе бутылке. Плеснул в стакан – и залпом выпил из него. Придвинул миску с квашенной капустой. Ухватил оттуда полную щепоть, и, кинув капусту в рот, начал хрустко жевать, сопя и капая рассолом на брюки.
– Давай, давай, – похлопал его по костлявой спине Гитарист. – Кидай в кишку! Кормись! Набирайся витаминов!
Парень только что освободился из местной тюрьмы – с ходу явился к друзьям и теперь наслаждался их обществом и питьем, и закусками.
– Ах, хорошо, – пробормотал он. Звучно икнул и наморщился блаженно. – Хорошо… – И потом, слизнув с губы белесую капустную водоросль: – В камере со мной сидел один шустрячок, по кличке Копыто. Забавный малый. – Рассказчик покрутил головой. – Его на старой нашей малине взяли – во время облавы… Так он об одном только убивался: пожрать, мол, гады не дали, оторвали прямо от харчей. И все перечислял – что тогда было на столе: и капуста с брусникой, и маринованные грибки, и ветчинка, и баклажаны, и огурчики малосольные…
– Копыто? – прищурился Гитарист. – Что-то, вроде бы, помню… Это – который с востока приехал?
– Ну, да, – кивнул парень, – он… И, кажется – не один приехал. С ним раньше какой-то Интеллигент партнировал. Об этом своем старом партнере он частенько вспоминал… Часте-е-енько! – Парень усмехнулся, морща сухие запавшие щеки. – Ох, и ненавидит он его, братцы! Прямо трясется весь. Увижу, говорит, Интеллигента, встречу когда-нибудь – с ходу зарежу.
Подошла Роза – принесла Гитаристу свежего пива. Услышала имя Интеллигента и сразу зажглась, заинтересовалась беседой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
И было еще одно обстоятельство, сбивавшее с толку молодого криминалиста.
Над Игорем Беляевским тяготели не только грозные подозрения; он также обвинялся в недавней дорожной, краже – в похищении чемодана. Обвинение считалось доказанным. В досье содержалось постановление об аресте преступника. Причем постановление это было выписано на основании показаний некоего Грачева – мужа потерпевшей. «Почему – мужа? – искренне недоумевал Савицкий. – С какой стати он здесь оказался? И где же сама потерпевшая? Зачем, вообще, опираться на свидетельства косвенные, окольные, в то время как можно использовать – прямые?… Нет, это дело надо пересмотреть. Надо разыскать потерпевшую и выяснить – в чем суть…»
Вот так и была, в результате, вызвана в управление милиции Наташа.
Беседа ее с Савицким продолжалась, в общем, не долго. Нам уже известно – о чем шла речь. И хотя следователю хотелось расспросить Наташу о многом другом – он все же сдержался, не стал ее заранее настораживать и тревожить… А то, что женщина эта могла бы его просветить и поделиться с ним любопытными деталями – Савицкий не сомневался ни на минуту! Он постигал это, угадывал – тем особым, хищным, неизъяснимым чутьем, которое ведет охотничьего пса по верному следу… След, в данном случае, еще не проявился, не обозначился, но Савицкий уже знал, что рано или поздно он выйдет на него. Выйдет непременно! Самое главное сейчас – не выпускать из поля зрения женщину.
Высокий, узкоплечий, с длинным лицом, с густой копною льняных нечесаных волос, он сидел в своем кабинете (нет, не в своем, а в кабинете бывшего начальника опергруппы), покуривал и размышлял обо всех обстоятельствах путанного этого следствия.
Китель его был небрежно наброшен на плечи, узел галстука ослаблен и оттянут вниз. Белесые всклокоченные волосы торчали в беспорядке – лезли на лоб, на глаза и прикрывали сзади воротник (по поводу столичной этой причесочки много шутили в управлении). На столе перед Савицким лежала пухлая папка с надписью «Дело», виднелся стакан остывшего чая. Здесь же помещался миниатюрный транзистор, блистающий никелем и лаком; он был включен и выволакивал из своих глубин тягучую, надрывную песенку.
Не верьте погоде, когда затяжные дожди она льет,
Не верьте пехоте, когда она бравые песни поет.
Не верьте, не верьте,
Когда по садам закричат соловьи.
У жизни со смертью
Еще не окончены счеты свои.
Посидев малое время в неподвижности, Савицкий решительно поднялся и выключил транзистор, напевая про себя – бормоча вполовину голоса последние строки песни: «У жизни со смертью еще не окончены счеты свои»…
Он аккуратно прибрал на столе. Смахнул окурки в корзину. Спрятал под замок «Дело» – предварительно вынув из него несколько бумаг и переложив их в портфель – и пошел к дверям.
Уже там, – на пороге, – он вдруг остановился, заколебался, исполненный смутных сомнений. Наморщил лоб, обхватил пятерней подбородок… «Да, да, все правильно, – прошептал он затем, – только так надо, только так. Другого выхода просто нету!»
Час спустя Савицкий уже находился в городской прокуратуре.
Принявший его человек (один из работников отдела по надзору за следственными органами) был лысоват, приземист, – в квадратных очках без оправы, с седенькой остроугольной бородкой. Он выслушал Савицкого внимательно, не перебивая. Потом сказал, поскребывая в бородке желтым от никотина ногтем:
– Н-да, любопытно… Но простите, что вас больше всего тут беспокоит: общая практика ведения дел в управлении, или же – частная судьба этого самого Беляевского?
– И то и другое, – пожал плечами Савицкий, – все ведь связано неразрывно!
– Н-да, пожалуй, – кивнул работник прокуратуры.
– Данный случай, по-моему, весьма типичен…
– Кстати – об этом случае. Вы что же, полностью теперь убеждены в невиновности вашего подследственного?
– Ну, не то чтобы полностью, – медленно проговорил Савицкий. – Но все же… Настоящих улик-то ведь нет!
– Но подозрения…
– Подозрения – еще не аргумент для ареста! Да и кроме того, сама потерпевшая отказалась от иска, решительно отказалась.
Савицкий щелкнул замком портфеля и извлек оттуда листок с заявлением Наташи.
– Вот, пожалуйста, прочтите сами!
Собеседник Савицкого принял бумагу. Снял очки. (У него оказались крошечные, блеклые, близко сошедшиеся к носу глаза.) И, помаргивая и щурясь, низко склонился над заявлением.
– Что ж, – сказал он, погодя. – Вы правы. Отказывается она от иска весьма решительно… – И добавил, кладя заявление в ящик стола: – Хотя это, конечно, тоже еще не аргумент.
– Почему? – удивился Савицкий.
– Ну, конечно, голубчик, – улыбнулся работник прокуратуры. – Личное свидетельство далеко не во всех случаях бывает бесспорным.
Округляя губы, он подышал на стеклышки – протер их тщательно. И вновь прикрыл глаза очками.
– Согласитесь: бывают всякие сложности… Человек иногда попадает под чье-нибудь влияние, испытывает давление со стороны. Да мало ли существует причин, по которым пострадавший может сознательно исказить правду! Вам, как криминалисту, это полагалось бы знать.
– Знаю, – махнул рукой Савицкий, – учил…
– Вы, кстати – из какого университета?
– Из Московского.
– Что ж, МГУ – это марка, – сказал, почесывая усы, работник прокуратуры. – Учителя там почтенные. А практику где проходили? Тоже в Москве?
– Да, в МУРе.
– Стрельников там еще работает? Знаете такого?
– Знаю, – сказал Савицкий. – Работает. Держится старик.
– Вот со Стрельниковым, с Михаилом Савельичем, мы когда-то в Харьковском губрозыске трудились. Давненько… Да, давненько… Вас тогда и в помине еще не было! – Человек за столом вздохнул легонько – блеснул на Савицкого очками. – Вы только начинаете, а я уж пожил, голубчик. И всякого повидал на веку. Какие мне только дела не попадались! И, помнится, поначалу я тоже вот так: горячился, пенился, все хотел решить с маху, с налету. А с налету нельзя. С маху только дров наломаешь, а дело-то, глядишь – и проморгал…
– Но позвольте, – нетерпеливо шевельнулся на стуле Савицкий. – Я что-то не пойму. Значит, данное заявление…
– Данное заявление мы здесь еще рассмотрим, – быстро сказал его собеседник, – обсудим все, взвесим. И тогда уже будем решать. Вот так. – Он помолчал с минуту. – Ну-с, а по поводу остального… Спасибо за сведения. Это все мы учтем – и тоже обсудим.
Когда Савицкий вышел – он плотно притворил за ним дверь. Задумчиво – поскребывая бородку – прошелся по кабинету. Затем шагнул к телефону. Набрал номер городского управления милиции. И сказал, дохнув в мембрану:
– Попросите, пожалуйста, парторга Проценко.
В ту же ночь – на квартире Наума Сергеевича – грянул телефонный звонок. Хозяин еще не спал. Позевывая и кутаясь в халат, прошел он в кабинет – уселся, закурил, вялым жестом снял трубку.
– Слушаю, – сказал он сонным, липким голосом. И сейчас же подобрался весь, посерьезнел лицом – услышал голос парторга.
– Привет, – пророкотал Проценко. – Я тебя не разбудил?
– Да нет… А в чем дело?
– Есть к тебе разговор. Серьезный.
– Серьезный?
– Да, и очень. – Парторг помолчал, сопя. – В общем, хорошо, что ты – здесь… Я уж, признаться, думал, – ты укатил куда-нибудь.
– Как видите, здесь, – сказал, с тонкой усмешкой, Наум Сергеевич. – Я не спешил. Знал, что понадоблюсь – рано или поздно.
И он шевельнулся, устраиваясь поудобнее. Закинул ногу на ногу. Прикусил зубами папироску.
– Итак, слушаю вас! Что ж все-таки случилось?
– Разговор не телефонный. Но – если вкратце – то вот… Понимаешь, этот твой преемник, москвич, начал вдруг проявлять чрезмерную активность. Чрезмерную! И, должен заметить, опасную.
– Ого! – удивился Наум Сергеевич. – Это как же понять?
– Он, видишь ли, обнаружил в том деле, которое ты вел, кое-какие неувязки, оплошности… И поспешил, подлец, не ко мне, а – прямо в прокуратуру.
– Не может быть! – процедил, отделяя слова, Наум Сергеевич. – Ну, сукин сын, ну, пройдоха!
Он сильно затянулся папиросой – и захлебнулся дымом, закашлялся. И какое-то время сидел, весь сотрясаясь, с трудом умеряя дыхание.
– Вот то-то – не может быть, – проворчал в трубку парторг. – Хорошо еше, что товарищ, у которого этот хлыщ побывал, – мой давнишний приятель. Но вообще-то, знаешь: на Бога надейся, а сам не плошай.
– Да, конечно, – отдышавшись, проговорил в трубку Наум Сергеевич. – Давайте-ка встретимся, потолкуем поподробнее… Вот что. Приходите завтра утром в кафе, возле парка. Туда, где мы с вами похмелялись – помните?
А в это самое время, на воровской малине (не на той, разгромленной, что помещалась возле базара, а – на новой, находящейся в привокзальном трущобном районе) коротала досуг – пила и шумела – полтавская шпана.
Притон был новым, но люди в нем – все те же… Та же царила здесь хозяйка (дебелая, пухлая, с лицом обрамленным желтыми патлами, с лиловой наколочкой на руке), и тот же выводок проституток окружал ее, и та же самая гитара надрывалась и пела и плакала, трепеща в руках сухощавого, смуглого, цыганского типа парня. Гитарист сидел на обычном своем месте – за столом, в самом центре, развалясь на стуле. И песня, которую он пел, была старая, известная каждому.
А ты не стой на льду, лед провалится.
А не люби вора – вор завалится.
Вор завалится, будет чалиться.
Передачу носить не понравится…
Гитарист пел, полузакрыв глаза, уронив почти к самым струнам косую черную свою челочку. Потом, тряхнув ею, он распрямился и оборвал песню. Гитара замолкла, гудя.
– Выпить надоть, – сказал он с хрипотцой. – В глотке – сушь… Эй, хозяюшка. – Он поворотился, отыскивая взглядом Розу – махнул ей ладошкой. – Поднеси-ка, родненькая, пивка!
Гитариста, как и всегда, окружали любители музыки. Компания тоже была своя, привычная, – за исключением одного лишь нового лица. Пришлый этот человек был худ и темен лицом, и коротко – по-арестантски – острижен. И сейчас, когда все вокруг вспомнили о выпивке и закуске, он с жадностью потянулся к стоявшей на столе бутылке. Плеснул в стакан – и залпом выпил из него. Придвинул миску с квашенной капустой. Ухватил оттуда полную щепоть, и, кинув капусту в рот, начал хрустко жевать, сопя и капая рассолом на брюки.
– Давай, давай, – похлопал его по костлявой спине Гитарист. – Кидай в кишку! Кормись! Набирайся витаминов!
Парень только что освободился из местной тюрьмы – с ходу явился к друзьям и теперь наслаждался их обществом и питьем, и закусками.
– Ах, хорошо, – пробормотал он. Звучно икнул и наморщился блаженно. – Хорошо… – И потом, слизнув с губы белесую капустную водоросль: – В камере со мной сидел один шустрячок, по кличке Копыто. Забавный малый. – Рассказчик покрутил головой. – Его на старой нашей малине взяли – во время облавы… Так он об одном только убивался: пожрать, мол, гады не дали, оторвали прямо от харчей. И все перечислял – что тогда было на столе: и капуста с брусникой, и маринованные грибки, и ветчинка, и баклажаны, и огурчики малосольные…
– Копыто? – прищурился Гитарист. – Что-то, вроде бы, помню… Это – который с востока приехал?
– Ну, да, – кивнул парень, – он… И, кажется – не один приехал. С ним раньше какой-то Интеллигент партнировал. Об этом своем старом партнере он частенько вспоминал… Часте-е-енько! – Парень усмехнулся, морща сухие запавшие щеки. – Ох, и ненавидит он его, братцы! Прямо трясется весь. Увижу, говорит, Интеллигента, встречу когда-нибудь – с ходу зарежу.
Подошла Роза – принесла Гитаристу свежего пива. Услышала имя Интеллигента и сразу зажглась, заинтересовалась беседой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27