Увы, не суждено!
Он помолчал.
– Ты слышал, Данблез велел слуге быть готовым к двум часам? Остается утешаться, по крайней мере, тем, что он тоже не спит.
– Кстати, ты не забыл о бродяге?
– Не волнуйся, он связан крепко. Впрочем, наверное, надо ослабить веревки. Нам предстоит ждать еще час с лишним. Вот развлечение!
Бродяга лежал на том же месте, где мы его оставили. За время нашего отсутствия он, очевидно, пытался освободиться от веревок.
– Дорогой друг, – насмешливо сказал Дальтон, – мы склонны дать вам свободу, но предварительно вы должны сказать, почему так стремились проникнуть в расположенное напротив нас домовладение. Я сниму с вас этот мешок, который мешает говорить, и затем мы послушаем вас с большим вниманием.
Он снял мешок, но старик молчал.
– Вы напрасно упорствуете, – продолжал Поль. – Даю вам пять минут на размышление для того, чтобы понять, что говорить необходимо. В противном случае я буду вынужден снова накинуть на вас этот мешок и за дальнейшее не отвечаю.
Эти слова не произвели на бродягу никакого впечатления. Он молчал.
Дальтон вышел из себя.
– Ты будешь говорить? – закричал он. Бродяга молчал.
– Приходится прибегать к крайним мерам, – Дальтон вытащил из кармана револьвер и приставил дуло к виску бродяги.
Совершенно спокойно тот вдруг сказал:
– Не шутите, господин Дальтон!
Мой друг зажег фонарик и осветил лицо бродяги.
– Маркас!
– Да, это я. Развяжите меня, господин Дальтон.
– Но почему ты молчал?
– Я не знал, кто вы такие.
– Разве ты не узнал меня по голосу?
– Боже мой, господин Дальтон! У каждого человека есть самолюбие. Я был убежден, что вы не узнаете меня. Грим-то ведь великолепен.
Поль, казалось, удовлетворился таким объяснением. Развязывая веревки, он заметил:
– Действительно, грим великолепен! Особенно удачны штаны.
Штаны Маркаса были подлинным произведением искусства. Просто не представляю себе, каким образом ему удалось покрыть их таким слоем грязи. Заплаты, швы, штопки привели бы в восторг любого актера.
Маркас попытался встать и свалился.
– Вы связали меня слишком туго, все тело затекло!
– Пустяки! Куда тебе торопиться? Возьми сигару и давай поговорим.
Маркас закурил.
– О чем?
– Что ты собирался делать у Данблеза?
– То же, что сделали вы: выпустить лошадь и разбудить слугу. Я слышал почти все, господин Дальтон. Правда, я был связан, но мог ползти на животе. Это неудобно, но что поделаешь!
Поль промолчал.
– Скажите, господин Дальтон, который час?
– Час.
– С вашего разрешения я ухожу.
Маркас поднялся и снова упал. Опять встал, выругался, с трудом сделал шаг, другой и заторопился к дороге, крикнув:
– До свидания, господа! Желаю удачи!
Дальтон прошептал:
– Нужно было связать его снова. Если он и правда все слышал, то почему не остался сторожить Жака Данблеза? Надеюсь, что я не ошибаюсь. Впрочем, через десять минут мы все проверим.
Действительно, минут десять спустя вдали послышался конский топот.
– Бежим, – отрывисто сказал Дальтон. – Бежим, не то нас арестуют!
Он бросился через дорогу, и мы помчались вдоль стены, окружавшей дом Жака Данблеза, потом вверх по каменистой тропинке. Наконец Поль остановился.
С места, где мы находились, дорога была видна довольно хорошо. По ней на лошадях ехали два человека. У калитки, через которую мы недавно перелезли, один из них спешился, пошарил в кустах и снова сел в седло. Они подъехали к тому месту, где начиналась тропинка.
– Ехать дальше? – услышал я.
Мы затаили дыхание, хотя с дороги увидеть нас было невозможно.
– Незачем, – ответил другой голос. – Птички улетели. В такую ночь вообще никого не сыщешь.
– Значит, поворачиваем?
– Поехали.
Всадники удалились. Когда цокот копыт смолк, я ошарашенно воскликнул:
– Да ведь это же полицейские!
– А кого, по-твоему, наш друг Маркас мог послать за нами, если не полицейских?
– Маркас?
– Ну да, Маркас. Он решил расквитаться с нами. Ты думаешь, полицейскому так уж приятно валяться связанным битый час? Он, наверное, мечтал засадить нас в участок, а в четвертом часу ночи рассыпаться в извинениях и отпустить.
– А что нам теперь делать?
– Теперь нам нужно скорее убраться отсюда. Совершенно ясно, что Маркас изо всех сил будет стараться помешать нашей слежке. Следить за Данблезом нам не удастся.
– Пошли.
– Как? Пешком?
– А как же еще?
Мы направились к дороге. Дальтон ориентировался в темноте, как кошка.
– Ну вот, – сказал он, когда мы обогнули Рэнси, – теперь нужно добраться до Бонди, где, может быть, удастся найти такси. А не то дождемся поезда в четыре тридцать.
По дороге я со злорадством думал о неудаче Маркаса. Ведь он этаким скромником явился к Полю просить союза, в морге имел такой робкий и беспомощный вид, а теперь намерен один вести какую-то таинственную слежку. И еще напустил на нас полицейских. Внезапно я вспомнил текст объявления, которое сдал в газету: «Выпущенная мадам де Шан пуля попала в сенатора случайно».
Я спросил Дальтона:
– Значит, ты больше не подозреваешь мадам де Шан?
– Нет, я просто установил факт.
– Какой факт?
– Факт нахождения пули в голове сенатора. Эта пуля выпущена из револьвера его дочери.
– Но я все-таки не понимаю, каким образом ты установил, что она выпущена случайно?
– Я этого не говорил. Я лишь утверждаю, что она попала в сенатора случайно.
– В чем же разница?
– Имеются на лицо три факта. Первый: в голове сенатора находилась пуля, выпущенная из револьвера его дочери. Второй: эта пуля попала ему в глаз, почти не оставив следов, не считая одной капли крови. Третий: револьвер лежал неподалеку от мадам де Шан, и было очевидно, что он выпал у нее из руки. Я сопоставляю эти факты, из которых следует, что, во-первых, мадам де Шан попала в своего отца. Обрати внимание. Я говорю: попала. Я не говорю, что она стреляла в него. Во-вторых, она попала в него, когда сенатор был уже мертв.
– То есть?
– Из глаза выкатилась только одна капля крови. Почему? Да потому, что когда прозвучал выстрел, горло сенатора уже было перерезано. Мадам де Шан попала в отца, когда тот уже был убит. Поэтому совершенно незачем устанавливать, была ли мадам де Шан примерной дочерью и примерной матерью и могла ли совершить убийство. Я утверждаю и берусь доказать, что она попала в отца, когда он уже был мертв. Бессмысленно предполагать, что она стреляла в труп. Она стреляла в кого-то другого, но промахнулась и попала в сенатора.
В Бонди мы пришли в половине третьего. Деревушка спала. Мы разыскали скамейку неподалеку от вокзала, и мой друг немедленно заснул. В четыре часа прибыли парижские газеты.
В одну секунду я пробежал первую страницу «Времени». Одна заметка бросалась в глаза. Она была коротка, но набрана жирным шрифтом и крупно:
«Мы только что получили из достоверного источника сообщение о том, что капитан де Лиманду найден убитым в своем доме в Бри.
Известно, что капитан де Лиманду был обручен с мадемуазель де Шан, внучкой сенатора Пуаврье. Нужно ли усматривать в этом новом преступлении эпилог ужасной драмы в Рэнси? Начальник полиции господин Амьер и судебный следователь выехали на место преступления. Будем надеяться, что им удастся установить истину».
Я перечитал заметку еще раз и разбудил Дальтона.
– Что скажешь? – спросил я, когда он, хмыкнув, сложил газету.
– Скажу, что Жак Данблез больше не будет ездить верхом по ночам и что мы можем спать спокойно.
– По-твоему, это он убил капитана?
– По-моему, будь я на месте Жиру, я бы немедленно арестовал его. Впрочем Жиру его арестует. Так что нам не придется больше прятаться в кустах.
– Что ты намерен делать?
– Ты вернешься в Париж, будешь внимательно читать газеты и запоминать все, что в них сообщается об интересующем нас деле. А я…
Видимо, он не хотел договаривать. Я настаивал:
– А ты?
– Я отправляюсь поговорить с Иггинсом.
Иггинс! Я совершенно забыл о нем. Поль Дальтон работал самостоятельно и независимо. Подчас мне даже казалось, что Иггинс – просто вывеска, звучный псевдоним для объявлений и плакатов. Правда ли, что Поль собирается говорить с Иггинсом?
Очевидно, Дальтон догадался о моих мыслях.
– Да, да, с Иггинсом. Он один может рассеять этот мрак. Я думал, что иду по верному следу, а теперь… Если Иггинс возьмется за дело, мы спасены.
– А почему бы ему не взяться? Ведь мы работаем на фирму «Иггинс и K°».
– Да, ты прав. Логически ты прав. Только у Иггинса логика весьма своеобразная.
10. Репортеры-следователи
Просто удивительно, откуда репортеры узнают о разговорах при закрытых дверях в кабинетах судебных следователей. Если вы пройдетесь между четырьмя и шестью часами вечера по зданию суда, то увидите возле стола судебного пристава с десяток молодых людей, болтающих о чем угодно, кроме судебных дел. Они смеются, обмениваются шутками и колкостями. Время от времени кто-нибудь из них уходит, куда – неизвестно. Погнался он за адвокатом? Убедил ли своим красноречием судебного секретаря? Доказал ли следователю, что истина должна стать общественным достоянием? Но вот он возвращается, достает из кармана бумажку и диктует остальным. Те записывают с неописуемой быстротой. Завтра газеты расскажут, что происходило в кабинете, дверь которого не открывалась. Вопросы следователя и ответы обвиняемого, выражение лица и тон чиновника, негодование, молчание, возмущение, равнодушие арестованного. Тщетно депутаты требовали в парламенте наказания для разглашающих судебные тайны. И по сей день все остается по-прежнему.
Таким образом, я следил за всеми деталями следствия, которое вел Жиру. «Время» выпускало экстренные номера.
«В три часа утра начальнику полиции было сообщено об убийстве капитана де Лиманду. Господин Амьер и следователь Жиру отправились на место происшествия, сопровождаемые инспекторами полиции.
Капитан, живший в Бри, держал только двух слуг, супругов Кранли. Муж выполнял обязанности садовника и лакея, а жена – кухарки и прачки. Больше в доме никого не было.
Капитан найден мертвым в своей спальне. После поверхностного осмотра установлено, что на его теле три огнестрельные раны.
Допрашивают слуг.
Два наших репортера находятся в доме убитого. Все поступающие от них сведения мы будем сообщать нашим читателям в экстренных выпусках».
Это я прочитал в семь часов утра. Вскоре вышел новый выпуск:
«По свидетельству слуг, они легли спать в десять часов вечера, предварительно заперев входную дверь. Поведение капитана де Лиманду в этот день было самым обычным.
Приблизительно в одиннадцать часов супругов Кранли разбудил выстрел. Тотчас же раздались еще два. Слуга вскочил, торопливо оделся и вышел в коридор. Тут же во дворе залаяла собака. Он услышал, как громко хлопнула калитка.
Постояв в нерешительности у лестницы, ведущей на первый этаж, слуга подошел к двери гостиной и прислушался. Оттуда не раздавалось ни звука. Он открыл дверь. В гостиной никого не было, мебель стояла на своих местах. Кранли решил взглянуть, что делается в спальне. Дверь в нее оказалось приоткрытой. На ковре у кровати лежал капитан в луже крови.
«Я очень испугался и с криком бросился к себе в комнату, – сказал Кранли следователю. – Встревоженная жена спросила, что случилось. Я ответил, что хозяина убили и надо вызвать полицию. Она хотела пойти со мной. Но я запер ее, боясь, что убийца может вернуться, и побежал к соседней вилле. Слуга узнал меня. Он оделся, и мы с ним пошли в полицию».
В настоящее время судебный следователь допрашивает жену Кранли».
В восемь часов утра к дому капитана де Лиманду прибыл доктор Брюнель. Войти с ним в дом репортерам не удалось. Полиция не пускала никого из посторонних, а газетчиков особенно – таково было распоряжение Жиру.
Доктор Брюнель, в отличие от провинциала Жиру, знал, что газетчиков сердить не следует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Он помолчал.
– Ты слышал, Данблез велел слуге быть готовым к двум часам? Остается утешаться, по крайней мере, тем, что он тоже не спит.
– Кстати, ты не забыл о бродяге?
– Не волнуйся, он связан крепко. Впрочем, наверное, надо ослабить веревки. Нам предстоит ждать еще час с лишним. Вот развлечение!
Бродяга лежал на том же месте, где мы его оставили. За время нашего отсутствия он, очевидно, пытался освободиться от веревок.
– Дорогой друг, – насмешливо сказал Дальтон, – мы склонны дать вам свободу, но предварительно вы должны сказать, почему так стремились проникнуть в расположенное напротив нас домовладение. Я сниму с вас этот мешок, который мешает говорить, и затем мы послушаем вас с большим вниманием.
Он снял мешок, но старик молчал.
– Вы напрасно упорствуете, – продолжал Поль. – Даю вам пять минут на размышление для того, чтобы понять, что говорить необходимо. В противном случае я буду вынужден снова накинуть на вас этот мешок и за дальнейшее не отвечаю.
Эти слова не произвели на бродягу никакого впечатления. Он молчал.
Дальтон вышел из себя.
– Ты будешь говорить? – закричал он. Бродяга молчал.
– Приходится прибегать к крайним мерам, – Дальтон вытащил из кармана револьвер и приставил дуло к виску бродяги.
Совершенно спокойно тот вдруг сказал:
– Не шутите, господин Дальтон!
Мой друг зажег фонарик и осветил лицо бродяги.
– Маркас!
– Да, это я. Развяжите меня, господин Дальтон.
– Но почему ты молчал?
– Я не знал, кто вы такие.
– Разве ты не узнал меня по голосу?
– Боже мой, господин Дальтон! У каждого человека есть самолюбие. Я был убежден, что вы не узнаете меня. Грим-то ведь великолепен.
Поль, казалось, удовлетворился таким объяснением. Развязывая веревки, он заметил:
– Действительно, грим великолепен! Особенно удачны штаны.
Штаны Маркаса были подлинным произведением искусства. Просто не представляю себе, каким образом ему удалось покрыть их таким слоем грязи. Заплаты, швы, штопки привели бы в восторг любого актера.
Маркас попытался встать и свалился.
– Вы связали меня слишком туго, все тело затекло!
– Пустяки! Куда тебе торопиться? Возьми сигару и давай поговорим.
Маркас закурил.
– О чем?
– Что ты собирался делать у Данблеза?
– То же, что сделали вы: выпустить лошадь и разбудить слугу. Я слышал почти все, господин Дальтон. Правда, я был связан, но мог ползти на животе. Это неудобно, но что поделаешь!
Поль промолчал.
– Скажите, господин Дальтон, который час?
– Час.
– С вашего разрешения я ухожу.
Маркас поднялся и снова упал. Опять встал, выругался, с трудом сделал шаг, другой и заторопился к дороге, крикнув:
– До свидания, господа! Желаю удачи!
Дальтон прошептал:
– Нужно было связать его снова. Если он и правда все слышал, то почему не остался сторожить Жака Данблеза? Надеюсь, что я не ошибаюсь. Впрочем, через десять минут мы все проверим.
Действительно, минут десять спустя вдали послышался конский топот.
– Бежим, – отрывисто сказал Дальтон. – Бежим, не то нас арестуют!
Он бросился через дорогу, и мы помчались вдоль стены, окружавшей дом Жака Данблеза, потом вверх по каменистой тропинке. Наконец Поль остановился.
С места, где мы находились, дорога была видна довольно хорошо. По ней на лошадях ехали два человека. У калитки, через которую мы недавно перелезли, один из них спешился, пошарил в кустах и снова сел в седло. Они подъехали к тому месту, где начиналась тропинка.
– Ехать дальше? – услышал я.
Мы затаили дыхание, хотя с дороги увидеть нас было невозможно.
– Незачем, – ответил другой голос. – Птички улетели. В такую ночь вообще никого не сыщешь.
– Значит, поворачиваем?
– Поехали.
Всадники удалились. Когда цокот копыт смолк, я ошарашенно воскликнул:
– Да ведь это же полицейские!
– А кого, по-твоему, наш друг Маркас мог послать за нами, если не полицейских?
– Маркас?
– Ну да, Маркас. Он решил расквитаться с нами. Ты думаешь, полицейскому так уж приятно валяться связанным битый час? Он, наверное, мечтал засадить нас в участок, а в четвертом часу ночи рассыпаться в извинениях и отпустить.
– А что нам теперь делать?
– Теперь нам нужно скорее убраться отсюда. Совершенно ясно, что Маркас изо всех сил будет стараться помешать нашей слежке. Следить за Данблезом нам не удастся.
– Пошли.
– Как? Пешком?
– А как же еще?
Мы направились к дороге. Дальтон ориентировался в темноте, как кошка.
– Ну вот, – сказал он, когда мы обогнули Рэнси, – теперь нужно добраться до Бонди, где, может быть, удастся найти такси. А не то дождемся поезда в четыре тридцать.
По дороге я со злорадством думал о неудаче Маркаса. Ведь он этаким скромником явился к Полю просить союза, в морге имел такой робкий и беспомощный вид, а теперь намерен один вести какую-то таинственную слежку. И еще напустил на нас полицейских. Внезапно я вспомнил текст объявления, которое сдал в газету: «Выпущенная мадам де Шан пуля попала в сенатора случайно».
Я спросил Дальтона:
– Значит, ты больше не подозреваешь мадам де Шан?
– Нет, я просто установил факт.
– Какой факт?
– Факт нахождения пули в голове сенатора. Эта пуля выпущена из револьвера его дочери.
– Но я все-таки не понимаю, каким образом ты установил, что она выпущена случайно?
– Я этого не говорил. Я лишь утверждаю, что она попала в сенатора случайно.
– В чем же разница?
– Имеются на лицо три факта. Первый: в голове сенатора находилась пуля, выпущенная из револьвера его дочери. Второй: эта пуля попала ему в глаз, почти не оставив следов, не считая одной капли крови. Третий: револьвер лежал неподалеку от мадам де Шан, и было очевидно, что он выпал у нее из руки. Я сопоставляю эти факты, из которых следует, что, во-первых, мадам де Шан попала в своего отца. Обрати внимание. Я говорю: попала. Я не говорю, что она стреляла в него. Во-вторых, она попала в него, когда сенатор был уже мертв.
– То есть?
– Из глаза выкатилась только одна капля крови. Почему? Да потому, что когда прозвучал выстрел, горло сенатора уже было перерезано. Мадам де Шан попала в отца, когда тот уже был убит. Поэтому совершенно незачем устанавливать, была ли мадам де Шан примерной дочерью и примерной матерью и могла ли совершить убийство. Я утверждаю и берусь доказать, что она попала в отца, когда он уже был мертв. Бессмысленно предполагать, что она стреляла в труп. Она стреляла в кого-то другого, но промахнулась и попала в сенатора.
В Бонди мы пришли в половине третьего. Деревушка спала. Мы разыскали скамейку неподалеку от вокзала, и мой друг немедленно заснул. В четыре часа прибыли парижские газеты.
В одну секунду я пробежал первую страницу «Времени». Одна заметка бросалась в глаза. Она была коротка, но набрана жирным шрифтом и крупно:
«Мы только что получили из достоверного источника сообщение о том, что капитан де Лиманду найден убитым в своем доме в Бри.
Известно, что капитан де Лиманду был обручен с мадемуазель де Шан, внучкой сенатора Пуаврье. Нужно ли усматривать в этом новом преступлении эпилог ужасной драмы в Рэнси? Начальник полиции господин Амьер и судебный следователь выехали на место преступления. Будем надеяться, что им удастся установить истину».
Я перечитал заметку еще раз и разбудил Дальтона.
– Что скажешь? – спросил я, когда он, хмыкнув, сложил газету.
– Скажу, что Жак Данблез больше не будет ездить верхом по ночам и что мы можем спать спокойно.
– По-твоему, это он убил капитана?
– По-моему, будь я на месте Жиру, я бы немедленно арестовал его. Впрочем Жиру его арестует. Так что нам не придется больше прятаться в кустах.
– Что ты намерен делать?
– Ты вернешься в Париж, будешь внимательно читать газеты и запоминать все, что в них сообщается об интересующем нас деле. А я…
Видимо, он не хотел договаривать. Я настаивал:
– А ты?
– Я отправляюсь поговорить с Иггинсом.
Иггинс! Я совершенно забыл о нем. Поль Дальтон работал самостоятельно и независимо. Подчас мне даже казалось, что Иггинс – просто вывеска, звучный псевдоним для объявлений и плакатов. Правда ли, что Поль собирается говорить с Иггинсом?
Очевидно, Дальтон догадался о моих мыслях.
– Да, да, с Иггинсом. Он один может рассеять этот мрак. Я думал, что иду по верному следу, а теперь… Если Иггинс возьмется за дело, мы спасены.
– А почему бы ему не взяться? Ведь мы работаем на фирму «Иггинс и K°».
– Да, ты прав. Логически ты прав. Только у Иггинса логика весьма своеобразная.
10. Репортеры-следователи
Просто удивительно, откуда репортеры узнают о разговорах при закрытых дверях в кабинетах судебных следователей. Если вы пройдетесь между четырьмя и шестью часами вечера по зданию суда, то увидите возле стола судебного пристава с десяток молодых людей, болтающих о чем угодно, кроме судебных дел. Они смеются, обмениваются шутками и колкостями. Время от времени кто-нибудь из них уходит, куда – неизвестно. Погнался он за адвокатом? Убедил ли своим красноречием судебного секретаря? Доказал ли следователю, что истина должна стать общественным достоянием? Но вот он возвращается, достает из кармана бумажку и диктует остальным. Те записывают с неописуемой быстротой. Завтра газеты расскажут, что происходило в кабинете, дверь которого не открывалась. Вопросы следователя и ответы обвиняемого, выражение лица и тон чиновника, негодование, молчание, возмущение, равнодушие арестованного. Тщетно депутаты требовали в парламенте наказания для разглашающих судебные тайны. И по сей день все остается по-прежнему.
Таким образом, я следил за всеми деталями следствия, которое вел Жиру. «Время» выпускало экстренные номера.
«В три часа утра начальнику полиции было сообщено об убийстве капитана де Лиманду. Господин Амьер и следователь Жиру отправились на место происшествия, сопровождаемые инспекторами полиции.
Капитан, живший в Бри, держал только двух слуг, супругов Кранли. Муж выполнял обязанности садовника и лакея, а жена – кухарки и прачки. Больше в доме никого не было.
Капитан найден мертвым в своей спальне. После поверхностного осмотра установлено, что на его теле три огнестрельные раны.
Допрашивают слуг.
Два наших репортера находятся в доме убитого. Все поступающие от них сведения мы будем сообщать нашим читателям в экстренных выпусках».
Это я прочитал в семь часов утра. Вскоре вышел новый выпуск:
«По свидетельству слуг, они легли спать в десять часов вечера, предварительно заперев входную дверь. Поведение капитана де Лиманду в этот день было самым обычным.
Приблизительно в одиннадцать часов супругов Кранли разбудил выстрел. Тотчас же раздались еще два. Слуга вскочил, торопливо оделся и вышел в коридор. Тут же во дворе залаяла собака. Он услышал, как громко хлопнула калитка.
Постояв в нерешительности у лестницы, ведущей на первый этаж, слуга подошел к двери гостиной и прислушался. Оттуда не раздавалось ни звука. Он открыл дверь. В гостиной никого не было, мебель стояла на своих местах. Кранли решил взглянуть, что делается в спальне. Дверь в нее оказалось приоткрытой. На ковре у кровати лежал капитан в луже крови.
«Я очень испугался и с криком бросился к себе в комнату, – сказал Кранли следователю. – Встревоженная жена спросила, что случилось. Я ответил, что хозяина убили и надо вызвать полицию. Она хотела пойти со мной. Но я запер ее, боясь, что убийца может вернуться, и побежал к соседней вилле. Слуга узнал меня. Он оделся, и мы с ним пошли в полицию».
В настоящее время судебный следователь допрашивает жену Кранли».
В восемь часов утра к дому капитана де Лиманду прибыл доктор Брюнель. Войти с ним в дом репортерам не удалось. Полиция не пускала никого из посторонних, а газетчиков особенно – таково было распоряжение Жиру.
Доктор Брюнель, в отличие от провинциала Жиру, знал, что газетчиков сердить не следует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25