Провожали нас аплодисментами и возгласами и тогда, когда мы спускались по ступеням подъезда к своим машинам.
Подводя итоги первого этапа деятельности Египетского фонда, можно без преувеличения утверждать, что это был первый успех – сравнительно скромный по финансовым результатам, но весьма значительный по благоприятному общественно-политическому резонансу. И хотя для достижения этого успеха потрудились многие люди, включая коллектив нашего посольства, нельзя, не совершая несправедливости, умолчать о том, что весомый вклад в него был сделан кипучей энергией Ирины Александровны.
Но, признавая патриотические мотивы ее деятельности, я не закрывал глаза на то, что к ним, очевидно, примешивались и политические расчеты иного порядка. Если русская женщина Ирина Александровна близко принимала к сердцу горести и радости России, то принцессу Греческую не могли не интересовать живейшим образом состояние и перспективы греческих дел. С ними-то и были связаны эти политические расчеты.
Выше уже говорилось, что король Георг имел мало шансов на возвращение в Грецию. Английское правительство, самовольно взявшее на себя обязанность опекуна Греции, учитывало эту ситуацию. Стремясь не допустить прихода к власти в освобожденной стране радикальных демократических сил, оно было не прочь в крайнем случае пожертвовать королем Георгом. На такой «крайний случай» оно располагало «запасными игроками» в лице брата короля принца Павла, сына принца Павла – Константина и двоюродного брата короля – принца Петра. Если бы первые две фигуры почему-либо отпали, на авансцене оказался бы принц Петр.
В отличие от других претендентов он ничем не скомпрометировал свою репутацию. В 1940–1941 годах он воевал против итальянских и немецких оккупантов, в эмиграции служил в греческих частях на Ближнем Востоке, участвовал в сражении под Эль-Аламейном и в других боевых операциях.
Имелся у него и еще один «козырь» – брак с Ириной Александровной, не только не скрывавшей, но и выставлявшей напоказ свои русские симпатии. Так по меньшей мере это казалось кое-кому из чиновников Форин офис, пребывавших в плену дипломатических методов, корни которых следовало искать еще в XIX веке. Если бы Красная Армия проникла на Балканы прежде западных союзников, что становилось все более и более вероятным, то можно было бы пойти и с этого «козыря». А вдруг и он сыграет какую-нибудь роль в момент, когда освобожденные балканские народы, в том числе и греческий, начнут по своему усмотрению перестраивать судьбы своих стран! Разумеется, расчеты эти строились на песке, но мало ли подобных непрочных «сооружений» зафиксировано в анналах истории?
Так, не обольщаясь иллюзиями и вместе с тем не предаваясь огульному скептицизму, я поддерживал с Ириной Александровной хорошие отношения вплоть до моего отъезда в Сирию. В августе я виделся с нею в Иерусалиме, о чем расскажу в своем месте, а в сентябре снова в Каире – перед тем как уехать в Вашингтон. Тогда я думал, что наши пути разошлись навсегда. Но я ошибался. На мировых перекрестках происходит много непредвиденных встреч.
Летом 1945 года, уже находясь в Вашингтоне, я узнал из газет, что Ирина Александровна неожиданно объявилась в Нью-Йорке. Вскоре она позвонила оттуда мне в посольство. Торопливо расспросив о семье, здоровье и тому подобном, она возбужденным тоном бросила несколько фраз о беспримерных злодеяниях, творимых в Греции английскими войсками, и пообещала рассказать обо всем подробно, если сумеет выбраться в Вашингтон.
Более пространно она говорила на эту же тему и на пресс-конференции в Нью-Йорке, выявившей нечто новое в настроениях моей каирской знакомой. Она резко осудила жестокий произвол английских войск, подвергла суровой критике греческое правительство, призвавшее в страну иностранные войска, и недвусмысленно защищала борющихся греческих патриотов.
Читая газетные сообщения о ее радикальных высказываниях, я с недоумением спрашивал себя, чем они вызваны. Переменами ли в ее политических убеждениях за минувший год? Или, может быть, чувством разочарования? Например, из-за того, что Лондон окончательно сделал ставку на короля Георга и тем самым лишил принца Петра и его супругу радужных перспектив. До встречи с Ириной Александровной обо всем этом можно было только гадать.
В новом разговоре с нею по телефону я воздал должное ее решительному поступку. Она поблагодарила меня, но с печальными нотками в голосе. Я пригласил ее в Вашингтон, чтобы обстоятельно побеседовать, но она на следующий день вылетала в Европу. «Обстоятельства складываются так, что я немедленно должна ехать», – уклончиво сказала она, не объясняя, что это за обстоятельства.
Судя по всему, отъезд Ирины Александровны был связан с ее нашумевшей пресс-конференцией в Нью-Йорке. Американская и европейская буржуазная пресса смаковала ее выступление как первоклассный политический скандал. Ее королевское высочество, член королевской фамилии, резко критикует короля и его правительство – чем не мировая сенсация? Но крикливые отклики прессы были только первым из последствий пресс-конференции; не обошлось дело и без других, скрытых за кулисами греческого королевского двора.
Узнал я о них только летом 1946 года в Париже, куда прибыл для участия в работе мирной конференции. Однажды в перерыве между двумя пленарными заседаниями конференции наш посол во Франции А. Е. Богомолов, также член советской делегации, сказал мне, что в Париже находится какая-то греческая принцесса, выражающая настойчивое желание повидаться со мною. Я сразу же догадался, что это была Ирина Александровна. Нескончаемая череда пленарных и комитетских заседаний, дипломатических приемов, подготовка внутри делегации к заседаниям и многие другие дела не оставляли мне времени для встреч, не связанных с конференцией. Но отказать Ирине Александровне в свидании я по старой памяти не мог и в конце концов уделил ей полчаса.
Встретились мы в здании посольства на улице Гренель. Когда А. Е. Богомолов ввел ее в гостиную, где я наспех просматривал утренние газеты, Ирина Александровна, вместо того чтобы поздороваться со мною, вдруг громко зарыдала. Донельзя удивленный, Богомолов сконфуженно пробормотал какое-то извинение и скрылся за дверью, оставив нас наедине. Должен сознаться, что не менее Богомолова был удивлен и я, хотя при нашем первом свидании в Каире я уже был в сходной ситуации. Кое-как успокоив взволнованную женщину, я подвел ее к креслу и усадил. К счастью, здесь нашелся графин с водой. Большими глотками Ирина Александровна выпила стакан воды, после чего еще какое-то время всхлипывала и вздыхала. А потом поведала мне свою невеселую историю.
Началась она действительно с пресс-конференции в Нью-Йорке. Получив сообщение о ее характере, король Георг пришел в ярость и незамедлительно подписал рескрипт, которым Ирина Александровна лишалась звания принцессы королевского дома и пышного титула «Ее Королевское Высочество», что повлекло за собою потерю ряда привилегий и прерогатив. Не довольствуясь этим, король лишил ее права проживать в Греции. Был расторгнут также ее брак с принцем Петром. Таким образом, Ирина Александровна в третий раз сделалась эмигранткой, притом вторично – из Греции.
Украдкой я разглядел собеседницу. Она сидела грустная, осунувшаяся, с предательскими морщинками под глазами, в уголках губ. Так потускнеть – всего за каких-то два года! Облик этой подавленной женщины никак не вязался с запечатлевшимся в моей памяти образом принцессы Ирины, горделивой красавицы, влиятельной политической фигуры. Мне было безотчетно жаль ее.
– Не подумайте, Николай Васильевич, – говорила она, слегка всхлипывая, – что я хотела видеть вас, чтобы выплакать свои горести, как тогда, в Каире. Нет, у меня к вам деловая просьба. Я хочу съездить в Москву, к родным местам. Надеюсь познакомиться с новым патриархом, посетить православные святыни. Но беда в том, что советская виза почему-то недопустимо задержалась. Я не знаю уж, дадут ли мне ее вообще. Умоляю вас, узнайте, в чем дело, посодействуйте, если можете.
Я пообещал выяснить в посольстве причину задержки, но предупредил, что вряд ли смогу повлиять на ход дела, находящегося вне моей компетенции. Все же Ирина Александровна настоятельно просила меня поинтересоваться ее визой.
Мое время истекало. Я торопился на какое-то заседание, опаздывать на которое не полагалось. Наше прощание прошло без всяких осложнений, хотя Ирина Александровна едва удерживалась от того, чтобы снова не всхлипнуть.
Это была наша последняя встреча. В посольстве я узнал, что с его стороны все необходимые формальности выполнены. Только такой неопределенный ответ я и смог сообщить по телефону Ирине Александровне. А через несколько дней я вылетел в Вашингтон, куда меня призывали дела тамошнего нашего посольства и дела, связанные с подготовкой к предстоявшей в октябре сессии Генеральной Ассамблеи ООН.
Ирина Александровна снова исчезла с моего горизонта. И на этот раз навсегда.
6. Дела балканские
До сих пор я рассказывал главным образом о событиях и делах, так или иначе связанных с Египтом. Теперь я хочу остановиться на отношениях с Грецией и Югославией, контакты с правительствами которых уже в первые месяцы деятельности посольства стали по разным причинам осложняться.
Начну с Югославии.
14 декабря 1943 года Информбюро Наркоминдела опубликовало заявление «О событиях в Югославии», в котором сообщило о преобразовании Антифашистского веча народного освобождения Югославии в верховный законодательный и исполнительный орган и о создании – в качестве временного правительства Югославии – Национального комитета освобождения Югославии (НКОЮ). Далее в заявлении говорилось:
«Эти события в Югославии, встретившие уже сочувственные отклики в Англии и США, рассматриваются Правительством СССР как положительные факты, способствующие дальнейшей успешной борьбе народов Югославии против гитлеровской Германии… С этой же точки зрения в Советском Союзе рассматривается и деятельность четников ген. Михайловича, которая, по имеющимся сведениям, до сих пор не способствовала, а скорее наносила вред делу борьбы югославского народа против немецких оккупантов и потому не могла не встречать отрицательного отношения в СССР».
В конце заявления указывалось, что Советское правительство решило направить в Югославию Советскую военную миссию, как это еще раньше сделало Британское правительство.
Такое заявление еще не означало официального признания Национального комитета освобождения в качестве правительства, но было близко к тому, что в международном праве именуется признанием де-факто. Для правительства Пурича оно прозвучало как грозный сигнал. В этих условиях от него требовалась максимальная гибкость в политике, чтобы не оказаться за бортом истории. Однако Пурич предпочел закрыть глаза на действительность и гоняться за политическими химерами, которые ничего, кроме конфуза, ему не дали.
О первом таком конфузе поведал миру корреспондент ТАСС в своем сообщении из Каира от 3 февраля 1944 года, опубликованном в советской печати под выразительным заголовком «Несвоевременное предложение о советско-югославском договоре». Ввиду его важности приведу его целиком:
«Здесь имеются сведения, что в середине декабря минувшего года глава югославского правительства в Каире г. Пурич обратился к правительству Советского Союза с предложением заключить пакт о взаимопомощи и послевоенном сотрудничестве по образцу советско-чехословацкого договора.
Предложение г. Пурича не могло не вызвать недоумения в советских кругах, если учесть сложившуюся в Югославии ситуацию, профашистскую роль генерала Михайловича, до сих пор считающегося югославским военным министром, и его борьбу против народно-освободительной армии маршала Тито, а также образование Национального Комитета Освобождения Югославии, поддерживаемого широкими народными массами Югославии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Подводя итоги первого этапа деятельности Египетского фонда, можно без преувеличения утверждать, что это был первый успех – сравнительно скромный по финансовым результатам, но весьма значительный по благоприятному общественно-политическому резонансу. И хотя для достижения этого успеха потрудились многие люди, включая коллектив нашего посольства, нельзя, не совершая несправедливости, умолчать о том, что весомый вклад в него был сделан кипучей энергией Ирины Александровны.
Но, признавая патриотические мотивы ее деятельности, я не закрывал глаза на то, что к ним, очевидно, примешивались и политические расчеты иного порядка. Если русская женщина Ирина Александровна близко принимала к сердцу горести и радости России, то принцессу Греческую не могли не интересовать живейшим образом состояние и перспективы греческих дел. С ними-то и были связаны эти политические расчеты.
Выше уже говорилось, что король Георг имел мало шансов на возвращение в Грецию. Английское правительство, самовольно взявшее на себя обязанность опекуна Греции, учитывало эту ситуацию. Стремясь не допустить прихода к власти в освобожденной стране радикальных демократических сил, оно было не прочь в крайнем случае пожертвовать королем Георгом. На такой «крайний случай» оно располагало «запасными игроками» в лице брата короля принца Павла, сына принца Павла – Константина и двоюродного брата короля – принца Петра. Если бы первые две фигуры почему-либо отпали, на авансцене оказался бы принц Петр.
В отличие от других претендентов он ничем не скомпрометировал свою репутацию. В 1940–1941 годах он воевал против итальянских и немецких оккупантов, в эмиграции служил в греческих частях на Ближнем Востоке, участвовал в сражении под Эль-Аламейном и в других боевых операциях.
Имелся у него и еще один «козырь» – брак с Ириной Александровной, не только не скрывавшей, но и выставлявшей напоказ свои русские симпатии. Так по меньшей мере это казалось кое-кому из чиновников Форин офис, пребывавших в плену дипломатических методов, корни которых следовало искать еще в XIX веке. Если бы Красная Армия проникла на Балканы прежде западных союзников, что становилось все более и более вероятным, то можно было бы пойти и с этого «козыря». А вдруг и он сыграет какую-нибудь роль в момент, когда освобожденные балканские народы, в том числе и греческий, начнут по своему усмотрению перестраивать судьбы своих стран! Разумеется, расчеты эти строились на песке, но мало ли подобных непрочных «сооружений» зафиксировано в анналах истории?
Так, не обольщаясь иллюзиями и вместе с тем не предаваясь огульному скептицизму, я поддерживал с Ириной Александровной хорошие отношения вплоть до моего отъезда в Сирию. В августе я виделся с нею в Иерусалиме, о чем расскажу в своем месте, а в сентябре снова в Каире – перед тем как уехать в Вашингтон. Тогда я думал, что наши пути разошлись навсегда. Но я ошибался. На мировых перекрестках происходит много непредвиденных встреч.
Летом 1945 года, уже находясь в Вашингтоне, я узнал из газет, что Ирина Александровна неожиданно объявилась в Нью-Йорке. Вскоре она позвонила оттуда мне в посольство. Торопливо расспросив о семье, здоровье и тому подобном, она возбужденным тоном бросила несколько фраз о беспримерных злодеяниях, творимых в Греции английскими войсками, и пообещала рассказать обо всем подробно, если сумеет выбраться в Вашингтон.
Более пространно она говорила на эту же тему и на пресс-конференции в Нью-Йорке, выявившей нечто новое в настроениях моей каирской знакомой. Она резко осудила жестокий произвол английских войск, подвергла суровой критике греческое правительство, призвавшее в страну иностранные войска, и недвусмысленно защищала борющихся греческих патриотов.
Читая газетные сообщения о ее радикальных высказываниях, я с недоумением спрашивал себя, чем они вызваны. Переменами ли в ее политических убеждениях за минувший год? Или, может быть, чувством разочарования? Например, из-за того, что Лондон окончательно сделал ставку на короля Георга и тем самым лишил принца Петра и его супругу радужных перспектив. До встречи с Ириной Александровной обо всем этом можно было только гадать.
В новом разговоре с нею по телефону я воздал должное ее решительному поступку. Она поблагодарила меня, но с печальными нотками в голосе. Я пригласил ее в Вашингтон, чтобы обстоятельно побеседовать, но она на следующий день вылетала в Европу. «Обстоятельства складываются так, что я немедленно должна ехать», – уклончиво сказала она, не объясняя, что это за обстоятельства.
Судя по всему, отъезд Ирины Александровны был связан с ее нашумевшей пресс-конференцией в Нью-Йорке. Американская и европейская буржуазная пресса смаковала ее выступление как первоклассный политический скандал. Ее королевское высочество, член королевской фамилии, резко критикует короля и его правительство – чем не мировая сенсация? Но крикливые отклики прессы были только первым из последствий пресс-конференции; не обошлось дело и без других, скрытых за кулисами греческого королевского двора.
Узнал я о них только летом 1946 года в Париже, куда прибыл для участия в работе мирной конференции. Однажды в перерыве между двумя пленарными заседаниями конференции наш посол во Франции А. Е. Богомолов, также член советской делегации, сказал мне, что в Париже находится какая-то греческая принцесса, выражающая настойчивое желание повидаться со мною. Я сразу же догадался, что это была Ирина Александровна. Нескончаемая череда пленарных и комитетских заседаний, дипломатических приемов, подготовка внутри делегации к заседаниям и многие другие дела не оставляли мне времени для встреч, не связанных с конференцией. Но отказать Ирине Александровне в свидании я по старой памяти не мог и в конце концов уделил ей полчаса.
Встретились мы в здании посольства на улице Гренель. Когда А. Е. Богомолов ввел ее в гостиную, где я наспех просматривал утренние газеты, Ирина Александровна, вместо того чтобы поздороваться со мною, вдруг громко зарыдала. Донельзя удивленный, Богомолов сконфуженно пробормотал какое-то извинение и скрылся за дверью, оставив нас наедине. Должен сознаться, что не менее Богомолова был удивлен и я, хотя при нашем первом свидании в Каире я уже был в сходной ситуации. Кое-как успокоив взволнованную женщину, я подвел ее к креслу и усадил. К счастью, здесь нашелся графин с водой. Большими глотками Ирина Александровна выпила стакан воды, после чего еще какое-то время всхлипывала и вздыхала. А потом поведала мне свою невеселую историю.
Началась она действительно с пресс-конференции в Нью-Йорке. Получив сообщение о ее характере, король Георг пришел в ярость и незамедлительно подписал рескрипт, которым Ирина Александровна лишалась звания принцессы королевского дома и пышного титула «Ее Королевское Высочество», что повлекло за собою потерю ряда привилегий и прерогатив. Не довольствуясь этим, король лишил ее права проживать в Греции. Был расторгнут также ее брак с принцем Петром. Таким образом, Ирина Александровна в третий раз сделалась эмигранткой, притом вторично – из Греции.
Украдкой я разглядел собеседницу. Она сидела грустная, осунувшаяся, с предательскими морщинками под глазами, в уголках губ. Так потускнеть – всего за каких-то два года! Облик этой подавленной женщины никак не вязался с запечатлевшимся в моей памяти образом принцессы Ирины, горделивой красавицы, влиятельной политической фигуры. Мне было безотчетно жаль ее.
– Не подумайте, Николай Васильевич, – говорила она, слегка всхлипывая, – что я хотела видеть вас, чтобы выплакать свои горести, как тогда, в Каире. Нет, у меня к вам деловая просьба. Я хочу съездить в Москву, к родным местам. Надеюсь познакомиться с новым патриархом, посетить православные святыни. Но беда в том, что советская виза почему-то недопустимо задержалась. Я не знаю уж, дадут ли мне ее вообще. Умоляю вас, узнайте, в чем дело, посодействуйте, если можете.
Я пообещал выяснить в посольстве причину задержки, но предупредил, что вряд ли смогу повлиять на ход дела, находящегося вне моей компетенции. Все же Ирина Александровна настоятельно просила меня поинтересоваться ее визой.
Мое время истекало. Я торопился на какое-то заседание, опаздывать на которое не полагалось. Наше прощание прошло без всяких осложнений, хотя Ирина Александровна едва удерживалась от того, чтобы снова не всхлипнуть.
Это была наша последняя встреча. В посольстве я узнал, что с его стороны все необходимые формальности выполнены. Только такой неопределенный ответ я и смог сообщить по телефону Ирине Александровне. А через несколько дней я вылетел в Вашингтон, куда меня призывали дела тамошнего нашего посольства и дела, связанные с подготовкой к предстоявшей в октябре сессии Генеральной Ассамблеи ООН.
Ирина Александровна снова исчезла с моего горизонта. И на этот раз навсегда.
6. Дела балканские
До сих пор я рассказывал главным образом о событиях и делах, так или иначе связанных с Египтом. Теперь я хочу остановиться на отношениях с Грецией и Югославией, контакты с правительствами которых уже в первые месяцы деятельности посольства стали по разным причинам осложняться.
Начну с Югославии.
14 декабря 1943 года Информбюро Наркоминдела опубликовало заявление «О событиях в Югославии», в котором сообщило о преобразовании Антифашистского веча народного освобождения Югославии в верховный законодательный и исполнительный орган и о создании – в качестве временного правительства Югославии – Национального комитета освобождения Югославии (НКОЮ). Далее в заявлении говорилось:
«Эти события в Югославии, встретившие уже сочувственные отклики в Англии и США, рассматриваются Правительством СССР как положительные факты, способствующие дальнейшей успешной борьбе народов Югославии против гитлеровской Германии… С этой же точки зрения в Советском Союзе рассматривается и деятельность четников ген. Михайловича, которая, по имеющимся сведениям, до сих пор не способствовала, а скорее наносила вред делу борьбы югославского народа против немецких оккупантов и потому не могла не встречать отрицательного отношения в СССР».
В конце заявления указывалось, что Советское правительство решило направить в Югославию Советскую военную миссию, как это еще раньше сделало Британское правительство.
Такое заявление еще не означало официального признания Национального комитета освобождения в качестве правительства, но было близко к тому, что в международном праве именуется признанием де-факто. Для правительства Пурича оно прозвучало как грозный сигнал. В этих условиях от него требовалась максимальная гибкость в политике, чтобы не оказаться за бортом истории. Однако Пурич предпочел закрыть глаза на действительность и гоняться за политическими химерами, которые ничего, кроме конфуза, ему не дали.
О первом таком конфузе поведал миру корреспондент ТАСС в своем сообщении из Каира от 3 февраля 1944 года, опубликованном в советской печати под выразительным заголовком «Несвоевременное предложение о советско-югославском договоре». Ввиду его важности приведу его целиком:
«Здесь имеются сведения, что в середине декабря минувшего года глава югославского правительства в Каире г. Пурич обратился к правительству Советского Союза с предложением заключить пакт о взаимопомощи и послевоенном сотрудничестве по образцу советско-чехословацкого договора.
Предложение г. Пурича не могло не вызвать недоумения в советских кругах, если учесть сложившуюся в Югославии ситуацию, профашистскую роль генерала Михайловича, до сих пор считающегося югославским военным министром, и его борьбу против народно-освободительной армии маршала Тито, а также образование Национального Комитета Освобождения Югославии, поддерживаемого широкими народными массами Югославии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80