Я посмеялся с ним заодно, но подумал, что если министра и впрямь будет сегодня ночью мучить бессонница, то причин для этого у него достаточно и без поражения в шахматной баталии. Как бы там ни было, а игра на следующий день не возобновлялась. В душе я слегка корил себя за вчерашнюю «недипломатичную» игру, но значения этого эпизода не переоценивал.
Возвратившись 22 октября из Севастополя в Москву, я узнал, что 19 октября, то есть в тот день, когда Сараджоглу еще только приближался к Севастополю, в Анкаре был подписан англо-франко-турецкий договор о взаимной помощи.
Это было значительное, хотя и не неожиданное событие. По Анкарскому договору Турция обязывалась оказывать Англии и Франции помощь в случае, если эти державы будут вовлечены в военные действия в зоне Средиземного моря и на Балканах. Соответственно Англия и Франция обязывались оказывать Турции помощь, если она будет вовлечена в войну в том же географическом районе. Таким образом, по сути этого договора Турция не могла уже считаться нейтральной по отношению к начавшейся войне в Европе. Для ее внешнеполитического статуса больше подходило понятие страны – военного союзника, в данный момент, однако, не воюющего.
31 октября в своем докладе на внеочередной пятой сессии Верховного Совета СССР В. М. Молотов внес полную ясность в вопрос о советско-турецких переговорах.
«О существе этих переговоров, – так сказал он, – пишут за границей всякую небылицу… На самом деле речь шла о заключении двустороннего пакта взаимопомощи, ограниченного районами Черного моря и проливов. СССР считал, что заключение такого пакта не может побудить его к действиям, которые могли бы втянуть его в вооруженный конфликт с Германией, это во-первых, и что СССР должен иметь гарантию, что ввиду угрозы войны Турция не пропустит военных кораблей нечерноморских держав через Босфор в Черное море, это во-вторых. Турция отклонила обе эти оговорки СССР и тем сделала невозможным заключение пакта…
Как известно, правительство Турции предпочло связать свою судьбу с определенной группировкой европейских держав, участвующих в войне. Оно заключило пакт взаимопомощи с Англией и Францией, уже два месяца ведущими войну против Германии. Тем самым Турция окончательно отбросила осторожную политику нейтралитета и вступила в орбиту развертывающейся европейской войны».
На сессии я сидел в одной из лож для дипкорпуса по соседству с турецким послом Актаем и видел, как он насупился, когда переводчик перевел ему это место доклада Молотова.
С чрезвычайной заинтересованностью следили за обсуждавшимися на этой сессии вопросами иностранные дипломаты, часами просиживавшие в зале в течение всей трехдневной сессии и безумолчно комментировавшие их в кулуарах во время перерыва. Немало часов проводили в их обществе и ответственные работники Наркоминдела, чьей задачей было выявлять настроения в дипкорпусе, как бы держа руку на его пульсе.
Отголоски толков и пересудов, раздававшихся в кулуарах сессии и продолжавшихся в посольских особняках, докатились и до Спиридоновки, 17, где 7 ноября состоялся традиционный праздничный прием для дипкорпуса.
Многое отличало этот прием от прошлогоднего. Отмечу лишь три отличительные черты. Во-первых, то, что устраивался он не только от имени народного комиссара иностранных дел, но прежде всего от имени Председателя Совета Народных Комиссаров СССР. Поэтому в числе приглашенных можно было видеть немало членов Советского правительства, чего раньше не наблюдалось. Вторая отличительная черта являлась прямым следствием войны. В залах особняка на каждом шагу сталкивались, «не замечая» друг друга, французские и английские дипломаты, с одной стороны, германские – с другой. Такую же, правда уже застарелую, «слепоту» при нечаянных встречах обнаруживали дипломаты китайские и японские. И наконец, на приеме отсутствовали дипломаты Чехословакии и Польши, ставшие жертвами гитлеровской агрессии. В состав дипкорпуса в Москве они влились вновь только летом 1941 года.
Выбыли вскоре из его состава – уже по иной причине – и финские дипломаты. Переговоры в октябре – ноябре 1939 года между правительствами СССР и Финляндии о некотором изменении советско-финляндской государственной границы, к сожалению, не увенчались успехом. Обострившиеся в результате этого отношения осложнялись с каждым днем. Между двумя соседними странами начались военные действия, завершившиеся подписанием мирного договора 12 марта 1940 года.

* * *
Осень 1939 года, столь богатая событиями огромного масштаба как внутри нашей страны, так и на международной арене, оказалась для меня знаменательной и в личном плане. Наркомат выделил мне квартиру в одном из новых домов на застраивавшейся тогда Большой Калужской улице (ныне часть Ленинского проспекта). Трудно передать, с каким волнением я держал в руках ордер, дававший мне право занять три комнаты в благоустроенной квартире! И легко понять, с какой радостью мы покинули нашу комнатенку в аспирантском общежитии, что на Большой Пироговской, комнатенку в 14 квадратных метров, в которой мы ютились втроем, не переставая мечтать о маячившем где-то на туманном горизонте новом жилище. И вот мечта сбылась!

* * *
Возвращаясь от этого радостного семейного события к основному руслу повествования, я должен остановиться на начавшемся осенью и все возраставшем в зимние месяцы ухудшении внешнеполитического климата для нашей страны. Назову лишь некоторые факты, свидетельствовавшие об этом: 1) яростная антисоветская кампания западноевропейской прессы и радиовещания, как результат открыто враждебной политики правящих кругов Англии и Франции; 2) исключение Советского Союза – под их давлением – из Лиги Наций; 3) раздувание наших трудностей на финском фронте чуть ли не до фантастических масштабов.
Враждебная политика Англии и Франции не ограничивалась только их происками в Лиге Наций и поощрением антисоветской кампании средств массовой информации. Английский и французский генеральные штабы лихорадочно составляли планы нападения на Советский Союз с севера и с юга. Так, Англия готовила к отправке в Финляндию стотысячную армию, а Франция – пятидесятитысячный экспедиционный корпус. Одновременно в подмандатных Франции Сирии и Ливане сколачивалась так называемая «ближневосточная армия» под командованием генерала Вейгана, в задачу которой входила агрессия против советского Закавказья. Численность этой армии, по данным западной прессы, достигала 200–300 тысяч человек. По соседству с нею, на территории Палестины и Египта, располагались английские вооруженные силы численностью до 100 тысяч человек, готовые поддержать французскую «ближневосточную армию» в ее военной авантюре. Первоочередным ее объектом были бакинские нефтяные промыслы – в те годы наша главная база жидкого топлива.
В связи с этими воинственными приготовлениями Англии и Франции, естественно, возникал вопрос о позиции Турции, через воздушное пространство которой намечалось осуществить бомбардировку нефтяных районов Закавказья. Официально эта позиция была обусловлена советско-турецким договором 1925 года о дружбе и нейтралитете. Однако имелось немало признаков того, что фактически турецкое правительство игнорирует этот договор.
Косвенно это можно было заключить и по поведению турецкой прессы. Внезапно она, как по мановению дирижерской палочки, в унисон с англо-французской прессой развязала ожесточенную антисоветскую пропаганду. Изо дня в день с утомительным однообразием турецкие газеты печатали вымыслы агентств Гавас и Рейтер о «поражении» Красной Армии в Финляндии, о мнимых захватнических планах Советского Союза против Турции и других южных соседей. Печаталось и множество других «оригинальных» измышлений. Совершенно бредовые статьи публиковал на страницах газеты «Сон поста» отставной генерал Эркилет.

* * *
Пресмыкательство турецких правящих кругов перед новоиспеченными англо-французскими союзниками не исчерпывалось молчаливым поощрением враждебной Советскому Союзу кампании в печати. Появились симптомы и более серьезного характера. В начале 1940 года советские пограничники зафиксировали несколько полетов вдоль советско-турецкой границы самолетов без опознавательных знаков, полетов с несомненной разведывательной целью. В одном случае самолет даже углубился в воздушное пространство над советской территорией, что вызвало протест как со стороны наших пограничных властей, так и со стороны Наркоминдела. Заявил его турецкому послу Актаю замнаркома Деканозов.
Выслушав протест с недоуменным видом, Актай сказал, что незамедлительно доведет о нем до сведения турецкого правительства и при первой же возможности сообщит ответ Анкары. Появился он вновь в кабинете замнаркома уже на другой день. После кратких протокольных фраз он сказал:
– Я уполномочен моим правительством заявить, что ни один турецкий самолет в указанный день вблизи советской границы не летал и, следовательно, советского воздушного пространства не нарушал.
– Но факт нарушения твердо установлен, – возразил замнаркома и после паузы спросил: – Возможно ли в таком случае, что это был не турецкий самолет?
Посол пожал плечами:
– На этот счет я никакими данными не располагаю. Но если такое предположение подтвердится, то правительство Турции, как я полагаю, примет меры к тому, чтобы факты этого рода не имели места.
Дальнейшие расспросы были бесплодны.
Вечером в тот же день мы обсуждали в отделе этот воздушный инцидент и смысл реакции турецкого правительства. Отмечали, что Актай не отрицал самого факта нарушения, а лишь не хотел, чтобы оно было приписано турецкому самолету.
Фактически же это означало косвенное признание, что над турецкой территорией летают чьи-то чужие самолеты. Турецкое правительство закрывало глаза на то, что авиация Вейгана летает над территорией Турции.
Конечно, тогда мы высказывали только предположения, хотя и подкрепленные логикой фактов. Лишь после войны, когда были опубликованы многие архивные документы и мемуары, стало абсолютно ясно, что турецкое правительство было в курсе агрессивных приготовлений армии Вейгана. Именно в этот период Шюкрю Сараджоглу вел секретные переговоры с французским послом в Анкаре Массигли и Вейганом о возможности использования воздушного пространства Турции для нападения на Советский Союз. Сообщая французскому правительству об итогах своих переговоров с Сараджоглу, Массигли утверждал, что со стороны турецкого правительства препятствий для полетов французских бомбардировщиков не предвидится.
Советское правительство трезво учитывало складывавшуюся на Ближнем Востоке тревожную обстановку и наметившиеся в турецкой внешней политике опасные тенденции и выступило с серьезными предупреждениями по этому вопросу на шестой сессии Верховного Совета СССР 29 марта 1940 года.
Подобные авторитетные заявления играли весьма важную роль в разъяснении советским людям сложной международной обстановки и в разоблачении империалистических интриг. Но делались эти заявления – по понятным причинам – сравнительно редко, тогда как события на международной арене развивались стремительными темпами, создавая подчас калейдоскопически пеструю картину, разобраться в которой непосвященному было не под силу. Поэтому Центральный Комитет партии придавал большое значение повседневной пропагандистской работе по текущим вопросам международного положения – в прессе, по радио, в сети партийного просвещения. В свою очередь руководство Наркоминдела требовало, чтобы в этой работе непосредственное участие принимали ответственные сотрудники наркомата, люди, всесторонне информированные и способные правильно ориентировать своих читателей и слушателей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80