Придя на работу, заметил необычный след: ручеек из белого песка тянулся из банного помещения в сторону инженерной траншеи. Генка пошел по следу и вскоре открыл то, о чем лучше бы ему не знать. Под профильной жестью, которой была накрыта траншея, он обнаружил порядочную гривку песка. Свежего, еще не слежавшегося. Не стал долго ломать голову: и ослу понятно, с какой стати этот песок тут оказался.
Он вошел в баню и осмотрелся. За душевой, в самом темном углу, он увидел кусок фанеры. Когда он ее приподнял и посветил зажигалкой, все понял: вниз уходила рукотворная нора диаметром не менее восьмидесяти сантиметров. Его забил нервный озноб, ибо сразу прикинул, во что ему может обойтись побег с вверенного ему трудового поля деятельности.
Но он не закричал «караул», не стал ломать себе руки, он просто бросил фанеру на место, замел метлой ручеек песка и сделал вид, что ничего не знает. Про себя, однако, решил: никому ни за какие коврижки ключей больше не давать. Наивный Однократка: да никто больше и не собирался у него спрашивать ключей. С них уже были сделаны слепки, а по ним — новые безукоризненные копии.
По утрам, приходя на работу, он сразу же брал метлу и тщательно заметал оставленные следы песка. И тем самым как бы становился чьим-то тайным пособником.
Иногда он заглядывал в траншею и не без злорадства констатировал, что фронт подпольно-подземных работ на глазах растет и ширится. Однажды, взяв двухметровый шест, попытался промерить глубину лаза, но мерки не хватило. По его расчетам, подкоп шел в сторону КПП, к которому примыкала березовая рощица и часть старого города.
Жизнь для Кутузова осложнилась, но повеселела. Словно игра в рулетку или в очко. Хоть и не выигаешь, но зато вволю потешишься.
Поначалу он хотел своей тайной поделиться с Торфом, но вспомнив, что молчание дороже золота, затаился, продолжая, однако, по утрам инспектировать строительство «туннеля под Ла-Маншем». Так он обозначил для себя то, что творилось у него под носом.
Однажды к нему заявилась делегация, которую возглавлял заместитель начальника колонии Цирулис — кривоногий, довольно шустрый пьяница. Возле его тонких, вечно слюнявых губ легли две поперечные складки, которые расправллялись только тогда, когда он подносил ко рту стакан с водкой.
Вместе с Цирулисом были два чина из департамента мест заключения и еще двое из электронадзора. Первые проверяли бытовые условия и делали умный вид при пустой казне, вторые шли по электропроводке и тяжело вздыхали, поскольку эта проводка не обновлялась с 1946 года.
Когда господа проверяющие зашли в душевую и подошли к тому месту, где начинался «туннель под Ла-Маншем», у Кутузова от нервного напряжения встало то, чем он сделал своего Юрку. Ему было страшно и щекотно: опять рулетка — заметят, не заметят. Один из электронадзорщиков, как боров в загоне, топтался по фанере и вышивал словесным крестом по поводу техники безопасности.
Потом Генка подбросил в топку угля, нагнал пару и тем самым позволил комиссии усладить свои казенные телеса, а заму прдемонстрировать свою верноподданическую услужливость. И все обошлось…
…Праздник Лиго, который подобрался к колонии незаметно и о котором в ней так много говорили, прошел как всегда. Упившиеся в доску контролеры ходили по зоне в обнимку с зэками и чуть ли не целовались взасос. Нашли старую зиловскую шину, облили бензином и подожгли. Смрад и дым были такими густыми, что со стороны могло создаться впечатление, будто это коптит новоиспеченный Освенцим.
Серьезных ЧП не было, если не считать инцидента с мирной курицей, которую молодые зэки хотели «пустить на хор». Однако все кончилось элементарным мордобоем, и пришедшие на смену злые с похмелья контролеры быстро взяли в зоне власть в свои руки и разогнали босоту по баракам.
На следующий день на вышках было спокойно, поскольку заступившие на дежурство охранники, не сомкнувшие праздничной ночью глаз, тут же отдались сну.
Кутузова не оставляло тревожное предчувствие. Что-то было не так. В колонию зачастили авторитетные зэки, замелькали как-то быстро собирающиеся и так же быстро расходящиеся группки… Царила какая-то атмосфера всеобщего ожидания, но проходил день за днем и ничего не менялось. Обед, ужин, сон — разговоры, разговоры и мать-перемать, и еще раз мать-перемать. Бодрствующий на верхних нарах Булычев рассказал Генке о том, как впервые переспал с девчонкой. Страшно плевался и объяснил почему: всю ночь искал и не мог найти вход в заветное место. И все потому, что дело происходило по жуткой пьяни…
В полночь все ждали традиционную вечернюю проверку, но, к удивлению шалмана, никто его не потревожил. Кое-кто даже стал подумывать, что наконец-то произошло «потепление международной обстановки».
Где-то в половине первого несколько человек, по одному, поднялись с нар и в одежде, как будто и не раздевались ко сну, тихонечко отвалили на улицу. Кутузов тоже не спал, фантазировал насчет Люськи. Придумывал ей кару, ибо для Шороха он уже коечто приготовил. С ним у него будет короткий разговор. Очень короткий. А вот с ней…
Когда над Генкой склонилась фигура, он подумал, что это «голубой» захотел поймать свой шанс у него под одеялом. Но когда он услышал сиплый шепоток, понял, что над ним зависла лобастая башка Торфа.
— Однократка, вставай! Уходим…
— Куда? — раззявил варежку Генка. — Ночь же еще…
Кутузов сперва не поверил своим ушам, но соединив услышанное с тем, что в последнее время творилось в его бане, он все моментально понял. Вспомнил «Ламанш», схватил штаны и лихорадочно начал одеваться. Но в спешке промахивался и не мог сразу попасть увечной ногой в штанину.
Оказавшись под звездным небом, он не знал, куда сначала податься — то ли бежать по земле, то ли сразу лезть под землю или — прямо на небо… Но Торф, схватив его за локоть, увлек за угол и через клумбы, обрамленные побеленными кирпичами, потащил его дальше, в тень бараков. Генка, наверное, был бы меньше удивлен, попади он внутрь летающей тарелки, чем тем, что творилось с ним на грешной земле. Вскоре он осознал, что бегут они в сторону банно-прачечного комплекса, возле которого уже маячили силуэты людей. Некоторые из них на его глазах стали просачиваться в баню через настежь открытые двери. Вот этого Кутузов вообще не мог понять.
— Геныч, — обратился к нему Торф, — сейчас мы попытаемся тихонечко «перейти Рубикон», и ты мне поможешь это сделать.
— А как это я могу тебе помочь? — в голове у него шарики сшибались с роликами, и оттого, наверное, так звенело в ушах.
— Пойдешь в лаз первым и, если вдруг меня там хватит кондрашка, поможешь выбраться…Я тебе за это пришлю с воли мобильник.
— Не могу, Сеня! А если застукают, пятак за побег мне обеспечен.
— Во-первых, за попытку три, а не пять. Во-вторых, я на тебя, однократка, очень надеялся, но если не можешь — извини.
Торф круто развернулся и тоже вошел в темный проем двери.
Генка колебался, но не настолько долго, чтобы потерять человеческий облик. Он тоже шагнул в темноту и на повороте в душевую нагнал Торфа.
— Сеня, ты не психуй. Ты же должен меня понять, неохота сидеть лишнее.
Торф засветил карманный фонарь и шел так уверенно, словно отдыхающий по привычному теренкуру.
Когда приблизились к месту спуска, Кутузов понял — исход зэков идет по графику и массовым порядком. Это было ясно по утрамбованной земле, что было отчетливо заметно в лучах фонаря.
Генка нагнулся и собрался было лезть в туннель, но эту попытку резко пресек Торф.
— Да не гони ты волну, черт тебя подери! Возьми в руки конец веревки, если буду дергать — тащи. Но, может, даст Бог, пронесет…
Кутузов, намотав на кисть тонкую нейлоновую бечевку, опять сунулся в отверстие и, ощущая запахи земли, начал движение. «Е…й крот», — ругал себя Генка и осторожно, чтобы не осыпать песок, пополз в темноту.
В одном месте он приподнялся на руках и уперся головой в грунт. Он понял: подземный ход рассчитан на средних габаритов зэка.
В лицо веял легкий сквознячок, и это немного подбадривало. Ползти было тяжело, и потому через каждые пару метров он останавливался и прислушивался. Язычок света лизнул вдруг песчаный овал — это ползущий позади Торф освещал себе дорогу фонарем. Генка немного подождал и когда услышал позади себя тяжелое дыхание, тихонько окликнул:
— Сеня, как дыхалка?
— Не останавливайся, загораживаешь воздух…
Он снова пополз вперед, и казалось, конца туннелю не будет. Ему стало страшно, когда он подумал, что в любом месте в любой момент может осыпаться песок, и тогда — братская могила.
Однако пугался недолго: в лицо вдруг пахнуло летом и всеми запахами, которые сопровождают июнь в его недолгой жизни.
Лаз внезапно пошел круто вверх, и Кутузов увидел звезды. Он никогда не видел таких объемно ярких, крупных звезд. Ему даже почудилось, что он оказался в центре Вселенной и летит вместе с ней в бесконечность.
В чувство его привел Торф. Он матюгнулся, и Генка, высунувшись из вертикального колодца по грудь, огляделся и, не увидев опасности, стал выбираться на брусчатку. Это была бровка старого переулка, и, видно те, кто планировал и прорывал «Ламанш», хорошо знали свое дело.
Кутузов встал на ноги и помог Торфу выбраться на поверхность. Несколько мгновений они стояли друг против друга и, как сговорившись, смотрели на темнеющий сбоку силуэт лагерной вышки.
— Мне надо идти, — Торф ищущим движением нащупал руку Кутузова. — Решай, однократка, может, тебе не стоит туда возвращаться?
— А куда тут деваться? Словят, как суслика.
— Пойдешь со мной? Только решай быстро — нет ни секунды лишней.
— Иди, Сеня. У меня билет туда-обратно.
— Как знаешь. Прощай, однократка…
Торф развернулся и решительно зашагал в сторону белеющего строения.
Генка еще раз взглянул на небо, на вышку, которую ему предстояло лицезреть, как минимум, еще три года. И что-то в нем встряхнулось. Он вдруг отчетливо осознал — второго такого шанса у него может и не быть. Ни свободы, ни Люськи, ни надежного Торфа — ничего не будет. Ему стало невыносимо одиноко. Спина Торфа уже скрылась за углом газораспределительной подстанции… Был человек — и нет.
Генка еще раз зыркнул на вышку, соизмерил ее с непередаваемо величавым звездным небом и большими шагами, сильно опадая на больную ногу, пустился вслед за Торфом.
Когда, обогнув подстанцию, он вновь увидел его, негромко окликнул:
— Сень, а Сень, погодь. Я с тобой…
Торф услышал сигнал бедствия и призывно взмахнул рукой. А Кутузов и без того спешил, насилуя свою искалеченную Чернобылем конечность…
Торф встретил его ободряющими словами:
— Молодец, однократка, надо уметь рисковать.
Впереди мелькнули огни. Это был сигнал, и Торф немедленно на него отреагировал.
— Видишь, нас ждут, — от волнения и быстрой ходьбы он тяжело, с присвистом задышал. Остановился. Вытащил «астмопен» и прыснул в рот содержимое баллончика…
И когда до машины оставались считанные-шаги, с вышки резанул прожектор и словно ошпарил. Генка, прищурив до боли глаза, наблюдал, как плотный сноп света рыщет по кронам деревьев, шарит по земле, неумолимо приближаясь к выходу из туннеля. И когда ярким блином лег на него, взвыла сирена.
Прожектор от лаза нырнул в темноту, заерзал по пространству и, словно по чьей-то подлой подсказке, упал на блестевший от росы бок машины.
Из-за сирены они не услышали истошный, пьяный окрик часового, а автоматную очередь приняли за стрекот цикад. Но когда огненные комарики полетели в их сторону и через мгновение-другое изрешетили дверцу машины, Кутузов бросился на землю.
Он слышал стон — это Торф, хватая ртом воздух, корчился в агонии возле так и не понадобившейся новенькой, с замененными номерами, «ауди».
Генка вскочил на ноги и захромал в темноту, но его что-то нещадно толкнуло, и он, пробежав пару метров, упал на булыжник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12