Ордер на его арест прокуратура подписала перед самыми выборами в Сейм. Мотивы те же: мафия, дескать, берет за горло государственный аппарат. Кто правит страной? — риторически вопрошали газеты.
Мне от таких воплей становится смешно — как будто государственные чиновники меньше хапают, чем какой-то Заварзин. А что же хочет он от Краузе? И почему мне вдруг захотелось узнать, кто меня нанял, вернее, пытается нанять и с помощью моего винчестера хочет уладить свои грязные дела?
В заметке также говорилось, что Краузе собирается дать показания против Заварзина, которого она обвиняет в вымогательстве…
Я смотрел на пачку долларов, которые мне в виде аванса передали в пакете, и не испытывал никаких эмоций. Никак не отделаться от желания засунуть их в пасть тому, кто невидимым образом пытается манипулировать мною. Ведь наверняка существует какой-то координатор, который сидит в комфортабельной норе и, как осьминог, подкарауливает желанную жертву. Это на него выходят те, кто решился на мокрое дело. Он, разумеется, тоже рискует своей шкурой, и я ему не завидую. Те, кто обращается к нему с такими проблемами, рано или поздно начинают дуреть от страха и у самих появляется искушение избавиться от посредника.
Однако красота Краузе недолго держала меня в нерешительности. Бывают просто фотогеничные — на снимках смотрятся звездами Голливуда, в жизни — ничего особенного. Я долго валялся на диване, размышляя о сделанном мне предложении. И как ни крути, убедительного повода отказываться от работы не находилось. А то, что на мушку придется брать женщину, волновало мало. Разве это впервые? В Никарагуа против нас воевал женский взвод, который я со своим напарником-снайпером почти весь положил в болотах.
Я внушал себе, что как можно меньше надо знать об объекте — никаких эмоций, никакой душещипательной информации. Ведь наверняка эта смазливая Велта кому-то перешла дорогу, а могла бы этого и не делать. Такой бизнес не для баб, пусть сидит дома и варит на зиму варенье. Что же касается Заварзина…Мне его не было жалко — раз увяз по уши в рэкете, пусть сам, засранец, и расхлебывает.
Наутро я начал работать с Краузе. На своей машине отправился в Межапарк, где она жила, и припарковался метрах в двухстах от ее дома. Ждать пришлось довольно долго. Успел сжевать почти пачку «Орбита» и уже отчаялся дождаться, когда наконец увидел ее выходящей из калитки. Она шла с белой болонкой на поводке, сзади, в метрах пяти-шести, шагал мужчина, и я сначала не понял, кто он: муж ли, приставленный телохранитель или просто случайный отдыхающий? Она направлялась в мою сторону, и я подробно мог ее рассмотреть в боковом зеркальце. Я буквально впился взглядом в ее гладкое, тронутое легким загаром лицо и ощутил идиотскую зависимость от увиденного. Она была в светлом спортивном костюме, русые волосы забраны назад… Мужик, который шел за ней, был какой-то вялый, и, казалось, сделай он еще один шаг, замертво упадет на тротуар. А может, он относился к лошадиной породе — из тех, кто умеет спать в любом положении?
Провожая ее взглядом, я подумал о том, как может искривиться этот накрашенный рот, когда первая пуля вопьется чуть ниже груди. Возможно, в этот миг она через силу закусит губу, сожмется в комочек и негромко охнет, еще не понимая, что же с ней происходит. Вторая пуля, возможно, войдет в шею — определенный соблазн пустить смертельный свинец в наиболее незащищенное место…
В жизни она была в сто раз красивее, чем на фотографии. В этом я убедился, когда эта компания возвращалась назад.
Дождавшись сумерек, я обошел ее особняк, утопающий в вишнях и яблонях. Под ногами лохматились лопухи ревеня, от них в глубину сада тянулись кусты смородины и крыжовника. Слева от дома высвечивался квадрат ворот гаража. Одно окно на кухне было зашторено неплотно, и я осторожно приник к просвету. Я увидел чернявого пацаненка со странным, немного одутловатым лицом.
Их было трое, они сидели за столом и из красного сервиза пили кофе. Но тут произошло что-то непонятное. Мальчишка зашелся в кашле, и женщина, взяв его на руки, отнесла в спальню. Я тоже перешел на другую сторону дома и стал свидетелем астматического приступа. Краузе в растерянности бегала между кухней и комнатой, где лежал мальчуган, и пичкала его какими-то лекарствами. Он сипел, и лицо его напоминало баклажан. Она гладила его по щекам, щупала пульс и что-то быстро говорила мужчине. Тот взял со стола мобильный телефон. Через пятнадцать минут к дому подъехала «скорая помощь». Парень между тем уже совсем задыхался, силился приподняться, но его снова укладывали, а он с обезумевшими от страха глазами все метался на постели. Мужчина с трясущимися губами стоял в стороне.
Я заметил по своим часам, что «скорая» простояла дома полтора часа, пока не кончился приступ…
На следующий день собаку выгуливал муж Велты. Еe самой нигде не было, и я начал нервничать.Объяснить это ощущение я не мог. Может быть, осталась с сыном дома и я ее увижу, когда стемнеет. Я никак не мог понять ее беспечности. Газеты открыто пишут об угрозах в ее адрес, а она спокойно разгуливает по улицам и спит в доме, где даже шторы прикрываются неплотно и ни на одном из окон нет решеток. Не тяни я резину в силу неведомых самому себе причин, я мог бы разделаться с ней в любой из вечеров.
На противоположной стороне улицы, в зарослях жасмина и старых лип, стоял полуразвалившийся особняк. Один из тех осиротелых домов, на которые якобы нашлись за океаном наследники. Я понимал, что более легкого объекта мне еще не встречалось. И пути подхода были просто превосходные. Я мог оставить машину в квартале от ее дома, дождаться, когда она выйдет выгуливать собаку, и из кустов жасмина пустить две пули под левую лопатку — четыре секунды и одну в голову — еще секунда. И всего полторы минуты ходу до оставленной машины — через пустырь, где вечерами ни одной живой души.
Потом, конечно, газеты сообщили бы, что такого-то числа у своего дома была застрелена президент фирмы Велта Краузе. Убийца, по всей видимости, наемный, а поэтому никаких шансов схватить его у полиции нет.
Когда такое пишут, люди пугаются, но ненадолго, ибо эта тема без продолжения. Все уже свыклись с тем, что там, где действовал убийца-наемник, следствие заходит в тупик, хотя и продолжает уверять прессу, что дознание продвигается успешно. А куда оно продвигается — в задницу? Из тридцати двух заказных убийств, совершенных в Москве, еще ни одно не раскрыто. Люди моей профессии практически неуловимы.
Но я также читал и такие сообщения: в собственной квартире убит двадцатичетырехлетний В. К., ранее не судимый, судя по неофициальной информации, из числа киллеров. Да, черт возьми, нас тоже убирают, но газеты об этом чаще всего молчат — фактов нет, а на пустом месте особо не разгуляешься. И тогда журналисты наводят тень на плетень, строя догадки одна глупее другой.
Не появилась Краузе и на следующий день. Проведя вечернее обследование, я не нашел никаких признаков присутствия в доме Велты и ее сына. Возможно, его отвезли в больницу и она дежурит у его постели?
И каждый раз, когда удавалось заглянуть в окно, я видел одного только мужа — лысоватого сухого субъекта, сидящего напротив телевизора с непременной банкой пива в руках. Рядом с креслом я насчитал одиннадцать таких банок. Он был как сомнамбула, лицевые мускулы словно раз и навсегда атрофировались. Но однажды, когда зазвонил телефон, он шустро схватил трубку и лицо его резко изменилось, просто засияло, рука, державшая трубку, заметно завибрировала, а сам он подтянулся, словно прапорщик перед командиром части. Нетрудно догадаться, что звонила она. Но откуда?
На следующий день я взял с собой мобильный телефон с игольчатой вилкой и без труда подсоединился к линии, идущей в дом Краузе. Провод по воздуху тянулся от соседнего дома и, опоясав особняк, входил в помещение у самого наличника.
Я сидел в кустах смородины и терпеливо ждал какого-нибудь сигнала. Наконец, около двадцати двух часов, это произошло. Трубку долго не брали — наверное, муж, набравшись пива, рано лег спать. И в самом деле, когда он сказал «я вас слушаю», в голосе послышались вялые нотки.
Я услышал ее низкий, очищенный расстоянием голос и еле сдержался, чтобы не сказать «здравствуй, Велта». Сонный муж расспрашивал, особенно его интересовало здоровье сына, на что женщина отреагировала коротким рассказом о том, как Денис ловит с деревенскими мальчишками рыбу. Но она очень скучает по дому и не может дождаться, когда весь тот кошмар кончится.
— Ты должна оставаться там как можно дольше, — поучал муж, чем вызвал у меня раздражение. — Суд пусть проходит без тебя…
— Ты хочешь сказать, что я буду здесь отсиживаться до следующего их ультиматума?
— Тогда отдай то, что они просят… Мы не нищие.
— Сегодня они просят… вымогают мой дом, завтра потребуют сдать дела фирмы.
— Да черт с ними, — стал горячиться мужчина, — они как клещи, ни за что не отцепятся.
— Отцепятся. Когда Рэм сядет лет на пять — отстанут.
— А его дружки? Это же шакалы, Велта, я когда, слушал тот разговор по телефону, у меня мурашки бегали по спине.
— Ладно, Эдик, сама разберусь, что делать. Как у тебя дела? У вас, наверное, на рынке бананы дешевые, а здесь, в Пыталово, одни пьяницы.
Краузе быстренько стала сворачивать разговор.
— Если ты почувствуешь малейшую угрозу, выезжай ко мне. Без уведомления, бери билет и — к нам. Дай слово, что сделаешь так?
— Не стоит об этом говорить. Их интересуешь ты, а не я. Что им с меня?
— Э, не знаешь их психологии. Они играют без правил. Через тебя захотят выйти на меня.
— Пусть выходят, я о твоем местонахождении знаю столько же, сколько эти шакалы… Да и перегорел я уже. Кажется, ничего и никого больше не боюсь.
Я его прекрасно понимал: рано или поздно наступает момент, когда все страхи куда-то исчезают. Как зубная боль, которая мучит ночь напролет, а потом, в одно мгновение, улетучивается.
Из разговора я понял, что Заварзин вымогает у Краузе какой-то дом — интересно, где он находится и какую ценность представляет?
Вскоре, когда я по своему обыкновению направлялся в бомбоубежище, возле меня остановился черный — мерседес» с тонированными стеклами. Стекло с водительской стороны опустилось, и я увидел круглую вспотевшую физиономию Шашлыка. Второе его прозвище — Срань Иванович. Это был Мишка Иванов, которого мы в роте за его всеядность и вонючесть ненавидели. Его портянки по «ароматическим» признакам могли быть занесены в Книгу рекордов Гиннеса. Там, где разувался Шашлык, дохли все комары и мухи. Однажды один салажонок, который по приказу Иванова стирал его портянки, упал в обморок.
Это было во времена нашей совместной действительной службы. Шашлык демобилизовался раньше меня — у этого хряка вдруг обнаружили диабет. Потом я уехал в Анголу, а он — сюда, под родительское крылышко.
Шашлык смотрит на меня, а я гляжу в его студенистые свиные глазки, окаймленные белесой растительностью.
— Привет, Макс, — поздоровался со мной Шашлык.
— Привет, Михайло, — напрягшись, ответил я. Больше не о чем с ним говорить.
— Собрался на рыбалку? — он протянул пачку «Кэмэла», и я обратил внимание на его пальцы. Наверное, сардельки выглядят намного изящней, чем эти коротышки с круглыми ногтями. На трех пальцах красовались такие же жирные золотые печатки.
— Не курю, бросил, — сказал я. — Как сам поживаешь?
— Как видишь, — он утвердительно стукнул ладонью по рулю. — А чем ты, Стрелок, промышляешь?
Он вспомнил мое армейское прозвище — я был чемпионом округа по стрельбе.
— Вот, дурака валяю, хожу на рыбалку, кое-что попадается.
Шашлык задержал взгляд на моих «удочках».
— Ну что ж, рыбачь, только без осечек, — он оскалился, но я видел, что это не было улыбкой однополчанина, с которым мы не виделись пять лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20