Но я люблю читать зарубежную литературу, поэтому в первую очередь обратил внимание на свежие номера «Иностранки». Из одного из них, когда я перелистывал его, выпала небольшая фотография миловидной женщины. Я быстро поднял ее и на обратной стороне прочитал: "Любимому Игорьку от Люси. Город С. "
Я запомнил название этого города, потому что там живет мой дедушка, дядя моей матери.
— Город С, говоришь?
— Да. Я тут же вложил журнал на место и вернулся за стол.
— Ну ладно. Родина тебя не забудет, — иронично проговорил Понтияков. — А насчет карцера я решу. — И он энергичным шагом вышел из кабинета.
Глава сорок шестая
Осень в городе С. выдалась на редкость славной: можно было побродить по лесным рощам, которые были разбросаны по окраинам города, но Людоед твердо решил держать себя под домашним арестом…
Днем, чтобы убить время, он запоем читал всякие детективы и порнографические романы, отъедался и отсыпался, а поздно вечером, когда приходила с работы Люся, он, поужинав с нею и выпив пару стаканов чая с коньяком и медом, так называемый пунш, с жадностью и звериной страстью набрасывался на Люсю и почти до самого утра занимался с ней любовью.
Буфетчица удивлялась затворническому образу жизни своего любовника, но ни о чем не расспрашивала, боясь вызвать его гнев. Она оставила ему запасной ключ от своей квартиры, и он говорил ей, что якобы ходит днем по делам, а иногда, когда она его упрашивала, особенно в выходные дни, сходить с нею в кино или на какой-нибудь концерт, он сказывался больным или говорил, что ему просто неохота.
Так продолжалось несколько недель.
Котенкин не знал, что предпринять. Ему не было известно, повязали его кентов или нет, и где они вообще находятся — то ли в тюрьме, то ли в бегах. Кроме того, размышлял про себя Людоед: кентам своим он вроде бы про сожительницу в городе С. ничего не рассказывал.
В общем, он играл с жизнью в темную. В городе у него были друзья, но как найти их, не навлекая на себя подозрений, — ведь ему необходимо было затаиться, и чем дольше, тем лучше.
Чувствовал себя Котенкин очень неуютно, тем более что у него не было оружия, а отдавать свою жизнь ни за понюшку табака ему вовсе не хотелось. Котенкин старался, как мог, Изменить свою внешность: отращивал подлиннее бороду, изменял прическу, но как быть с лицом — с глазами, носом, с подбородком, который его особенно сильно выдавал, вот только если густая длинная борода его скроет немного. Лишь бы Люся не впрудила, вроде не должна, но догадывается, коза.
Можно было бы сделать пластическую операцию, но где найти такого врача, а если и найдешь, он все равно тебя вдудонит ментам.
Потихоньку он начал делать вылазки в город, надо было создать новую банду, не будет же он вечно сидеть под Люсиной юбкой. Она и так начала давить на него косяка, хотя он периодически подкидывал ей деньжат на одежду, а недавно дал ей целых полторы тысячи на импортную стенку. На день рождения он подарил ей старинные бриллиантовые серьги, которые забрал у своей жертвы, богатой спекулянтки из Новороссийска. В розыске они, конечно (он это знал однозначно), давно уже не числились из-за срока давности.
— А почему это мы никуда не ходим? Хоть бы раз в кино сходили! — спросила его как-то Люся, капризно надув губки.
— Сходим, обязательно сходим, тем более что мне скоро опять в экспедицию идти надо, поэтому хочу отлежаться.
«Знаем, в какую экспедицию», — подумала про себя Люся, но вслух ничего не сказала.
Прошло еще несколько месяцев. Людоед почти успокоился.
— Как там твой мент? — прищурившись, спросил он ее однажды вечером, когда она, измочаленная, пришла с работы, таща с руках две пузатые сумки снеди, от которых ныли руки. — Помог твоей сестре?
— Все нормально, дело закрыли, но если бы ты не дал денег, он бы, я думаю, не помог.
— А в гости не напрашивается больше? — шутливым тоном спросил он, чтобы не вызвать подозрения.
— Ты что, Игорек, ревнуешь?! — она подсела к нему на софу, взъерошила его волосы руками и звонко поцеловала в губы. — Ведь я же так люблю тебя, котик.
Что-то шевельнулось в душе у Людоеда, какую-то долю секунды он расслабился и привлек ее к себе.
«А что, если жениться на этой милой женщине? Она такая теплая и добрая. Жить, как и все люди. Но ведь я — злодей, душегуб. — И тут же острой бритвой резанула мысль: — А трупы?! А менты? Нет, конченый я человек, нечего сентиментами заниматься. Что будет — то будет».
— Может, в кино сходим сегодня, а? Очень интересный фильм идет.
— Какой?
— «Калина красная» Шукшина.
— Мура, наверное, какая-нибудь?
— Да нет! Фильм что надо! Про тюремщика одного, как он на заочнице женился. Его потом бандюги убили.
«Не мешало бы посмотреть», — заинтригованно навострился Котенкин. Он подошел к зеркалу и довольно отметил про себя, что борода его отросла достаточно. Вечером не так будет заметно.
— А какие там сеансы?
— На семнадцать и девятнадцать часов.
— Бери на девятнадцать.
Фильм очень понравился Котенкину. Ему даже стало жалко главного героя.
— Ну, как фильм? — спросила его в толпе Люся, когда они вышли из кинотеатра.
— Что?! — Людей было очень много, и Котенкин не сразу расслышал ее. — Фильм хороший, но много надуманного и наивного. Например, взять хотя бы такой фрагмент, когда мужской хор исполняет в зоне особого режима песню «Вечерний звон».
— А что? Очень оригинально, — взяла его под руку Люся. — Просто бесподобно.
— Нет, в жизни так не бывает. «Полосатики» никогда не станут выступать на сцене.
— «Полосатики»? А кто это?
— Ну, заключенные особого режима, они носят полосатую форму, как в Освенциме, даже головной убор обшит полосатой материей — коричнево-белой.
— А откуда ты знаешь?
— Друзья рассказывали, — спохватился Котенкин.
— Молодой человек, у вас не найдется случайно прикурить?
«Приехали», — пронеслось в голове у Котенкина. Перед ним стояли двое рослых ребят с чекистской выправкой. Он хотел было сказать, что не курит, но вспомнил про кастет, который лежал у него в правом кармане костюма.
— Найдется, — выдавил он из себя улыбку и сунул руку в правый карман.
В ту же секунду, словно из-под земли, выросло еще трое плотно сбитых парней, один из которых сзади больно сдавил его горло, а двое схватили его правую руку, ловко вывернули ее и вырвали из его цепких пальцев кастет.
Еще через секунду он лежал, скрежеща зубами, на земле, с наручниками на руках, а потом его затолкали в черную «Волгу».
Люся дико заорала: «Помогите, бандиты», но один из молодых людей вытащил удостоверение КГБ и сунул его ей почти под нос.
— Это он бандит, а мы лишь задерживаем его. Вы его длительное время скрывали.
— Я?
— Да, вы! Вас тоже могут привлечь к уголовной ответственности.
— Я ничего не знала, — вдруг по-бабьи завыла женщина.
— Разберемся. А пока садитесь в машину.
Глава сорок седьмая
Из камеры Осинина выдернули почему-то поздно, ближе к одиннадцати. Накормили завтраком — картофельным пюре с большим куском мяса и сладким чаем. (Надо заметить, что подследственных в тюрьме перед судом хорошо и сытно кормили, видимо, из-за того, что судебный процесс мог затянуться до вечера).
«Как перед казнью в старину, поят и кормят до отвала, а потом отсекают голову, — подумал Виктор. — Жестокая гуманность или гуманная жестокость? Странно устроен мир».
Воронок был забит до отказа. Подследственных развозили по судам. Бывалые зэки ехали молча, некоторые даже шутили и смеялись. Ведь судебный процесс — это та же самая операция, только психологическая: пока ее дождешься — сто раз поседеешь и постареешь от неизвестности, а вот когда она закончится, пациенту становится легче, даже если и много вмазали, теперь-то он точно знает, сколько лет отсекли от его жизни и заставили заживо гнить в каменном гробу или в вольере с «колючкой»: после суда подсудимый облегченно вздыхал, так как определенно знал, что через энное количество лет он сможет свободно вздохнуть и делать все, что ему заблагорассудится, не выходя, конечно, за рамки закона. Теперь он чувствовал себя уверенно, так как знал, что ему делать. Осужденный смирялся над своей участью, и ему становилось, как ни странно, спокойнее на душе.
Когда Осинина в наручниках вывели из «воронка», он невольно замедлил шаг — около серой в дождевых разводах стены он увидел Тоню с ее матерью.
Тоню было не узнать — встревоженное лицо, а главное — волосы наполовину седые.
«Боже великий! Это она из-за меня так извелась, бедняжка. Хоть бы поменьше дали, ведь сколько времени буду сидеть, столько времени она будет страдать».
Он заставил себя улыбнуться и бодро кивнул ей головой, но это не помогло. Улыбка оказалась вымученной, и Тоня залилась слезами.
— Не останавливаться! — строго проговорила полноватая женщина-контролер. Ее розовое личико как-то не увязывалось с ее должностью.
Через полчаса Виктора ввели в зал суда, завели за барьер и сняли наручники. По обе стороны встало по милиционеру. Судей еще не было, но люди собрались. Это были потерпевшие, их родственники, знакомые. Тоня с матерью и несколько зевак.
Через несколько секунд к нему подошел Светленький, поздоровался и спросил:
— Ну что, орел, готов к бою?
— Да, я тут все написал. — И Осинин протянул ему свои записи.
Адвокат бегло прочитал их и сказал:
— Что ж, неплохо, только в последнем слове «водичку» постарайся убрать. Еще раз прочитай внимательно и вычеркни повторения.
Виктор углубился в чтение. Из размышлений его вывел голос судьи:
— Встать! Суд идет!
Судья была молодая симпатичная женщина с черными, как смоль, волосами и смуглым лицом.
«Испанский тип лица», — отметил про себя Осинин.
Она зачитала обвинительное заключение. Из него вытекало, что Осинин — матерый рецидивист, неоднократно привлекавшийся к уголовной ответственности, и душегуб, пожелавший убить двух невинных молодых парней.
Взоры всего зала обратились на Виктора. Всем интересно было рассмотреть как следует закоренелого преступника и злодея.
— Подсудимый Осинин! — размеренно-отработанным голосом обратилась к нему красивая судья. — Расскажите суду, как все произошло.
— Вечером 21 августа я вышел прогуляться перед сном из гостиницы «Центральная», в общем, решил совершить вечерний моцион, потому что было очень душно и назревал дождь.
— Подсудимый! Без лирики. Говорите покороче.
— Хорошо, я постараюсь, — извиняющимся тоном проговорил Виктор, а про себя подумал: чего это я распрегся, наверное, нервы…
— На автобусной остановке стояла миловидная девушка лет двадцати трех — двадцати пяти. Она была чем-то расстроена и удручена. На ней было красивое платье с крупными маками, что как-то не вязалось с ее кислым выражением лица…
— Подсудимый! Опять вы вдаетесь в ненужные подробности, — с насмешливым укором и снисходительной досадой произнесла «испанка».
Заседатели, круглолицый мужчина с густой черной шапкой волос, которая лихо набегала на его глаза и делала его похожим на чабана, и «химическая» блондинка с ярко накрашенными губами на неухоженном измятом лице молча переглянулись, иронично усмехнувшись.
— Понял, — постарался взять себя в руки Осинин. — В общем, я подошел к ней и спросил: «Девушка, вам чем-нибудь помочь?» Сказал я это безо всякой задней мысли. Понимаете, я действительно хотел ей чем-то посодействовать. В общем, все было благопристойно.
— Суд разберется, подсудимый! Говорите по существу.
— В общем, в это время подходят вот эти молодые люди, — и Осинин показал на потерпевших, — были они явно под шафе, в общем прилично вмазанные, и говорят мне грубо:
— Мужик! Ты чего это к девушке пристаешь?!
— Ребята, послушайте, давайте разберемся…
— Нечего разбираться, козел! Ты чего это к девушке пристаешь, а?! — с угрозой спросил меня Харитонов.
— Послушайте. Вы знаете Седого?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Я запомнил название этого города, потому что там живет мой дедушка, дядя моей матери.
— Город С, говоришь?
— Да. Я тут же вложил журнал на место и вернулся за стол.
— Ну ладно. Родина тебя не забудет, — иронично проговорил Понтияков. — А насчет карцера я решу. — И он энергичным шагом вышел из кабинета.
Глава сорок шестая
Осень в городе С. выдалась на редкость славной: можно было побродить по лесным рощам, которые были разбросаны по окраинам города, но Людоед твердо решил держать себя под домашним арестом…
Днем, чтобы убить время, он запоем читал всякие детективы и порнографические романы, отъедался и отсыпался, а поздно вечером, когда приходила с работы Люся, он, поужинав с нею и выпив пару стаканов чая с коньяком и медом, так называемый пунш, с жадностью и звериной страстью набрасывался на Люсю и почти до самого утра занимался с ней любовью.
Буфетчица удивлялась затворническому образу жизни своего любовника, но ни о чем не расспрашивала, боясь вызвать его гнев. Она оставила ему запасной ключ от своей квартиры, и он говорил ей, что якобы ходит днем по делам, а иногда, когда она его упрашивала, особенно в выходные дни, сходить с нею в кино или на какой-нибудь концерт, он сказывался больным или говорил, что ему просто неохота.
Так продолжалось несколько недель.
Котенкин не знал, что предпринять. Ему не было известно, повязали его кентов или нет, и где они вообще находятся — то ли в тюрьме, то ли в бегах. Кроме того, размышлял про себя Людоед: кентам своим он вроде бы про сожительницу в городе С. ничего не рассказывал.
В общем, он играл с жизнью в темную. В городе у него были друзья, но как найти их, не навлекая на себя подозрений, — ведь ему необходимо было затаиться, и чем дольше, тем лучше.
Чувствовал себя Котенкин очень неуютно, тем более что у него не было оружия, а отдавать свою жизнь ни за понюшку табака ему вовсе не хотелось. Котенкин старался, как мог, Изменить свою внешность: отращивал подлиннее бороду, изменял прическу, но как быть с лицом — с глазами, носом, с подбородком, который его особенно сильно выдавал, вот только если густая длинная борода его скроет немного. Лишь бы Люся не впрудила, вроде не должна, но догадывается, коза.
Можно было бы сделать пластическую операцию, но где найти такого врача, а если и найдешь, он все равно тебя вдудонит ментам.
Потихоньку он начал делать вылазки в город, надо было создать новую банду, не будет же он вечно сидеть под Люсиной юбкой. Она и так начала давить на него косяка, хотя он периодически подкидывал ей деньжат на одежду, а недавно дал ей целых полторы тысячи на импортную стенку. На день рождения он подарил ей старинные бриллиантовые серьги, которые забрал у своей жертвы, богатой спекулянтки из Новороссийска. В розыске они, конечно (он это знал однозначно), давно уже не числились из-за срока давности.
— А почему это мы никуда не ходим? Хоть бы раз в кино сходили! — спросила его как-то Люся, капризно надув губки.
— Сходим, обязательно сходим, тем более что мне скоро опять в экспедицию идти надо, поэтому хочу отлежаться.
«Знаем, в какую экспедицию», — подумала про себя Люся, но вслух ничего не сказала.
Прошло еще несколько месяцев. Людоед почти успокоился.
— Как там твой мент? — прищурившись, спросил он ее однажды вечером, когда она, измочаленная, пришла с работы, таща с руках две пузатые сумки снеди, от которых ныли руки. — Помог твоей сестре?
— Все нормально, дело закрыли, но если бы ты не дал денег, он бы, я думаю, не помог.
— А в гости не напрашивается больше? — шутливым тоном спросил он, чтобы не вызвать подозрения.
— Ты что, Игорек, ревнуешь?! — она подсела к нему на софу, взъерошила его волосы руками и звонко поцеловала в губы. — Ведь я же так люблю тебя, котик.
Что-то шевельнулось в душе у Людоеда, какую-то долю секунды он расслабился и привлек ее к себе.
«А что, если жениться на этой милой женщине? Она такая теплая и добрая. Жить, как и все люди. Но ведь я — злодей, душегуб. — И тут же острой бритвой резанула мысль: — А трупы?! А менты? Нет, конченый я человек, нечего сентиментами заниматься. Что будет — то будет».
— Может, в кино сходим сегодня, а? Очень интересный фильм идет.
— Какой?
— «Калина красная» Шукшина.
— Мура, наверное, какая-нибудь?
— Да нет! Фильм что надо! Про тюремщика одного, как он на заочнице женился. Его потом бандюги убили.
«Не мешало бы посмотреть», — заинтригованно навострился Котенкин. Он подошел к зеркалу и довольно отметил про себя, что борода его отросла достаточно. Вечером не так будет заметно.
— А какие там сеансы?
— На семнадцать и девятнадцать часов.
— Бери на девятнадцать.
Фильм очень понравился Котенкину. Ему даже стало жалко главного героя.
— Ну, как фильм? — спросила его в толпе Люся, когда они вышли из кинотеатра.
— Что?! — Людей было очень много, и Котенкин не сразу расслышал ее. — Фильм хороший, но много надуманного и наивного. Например, взять хотя бы такой фрагмент, когда мужской хор исполняет в зоне особого режима песню «Вечерний звон».
— А что? Очень оригинально, — взяла его под руку Люся. — Просто бесподобно.
— Нет, в жизни так не бывает. «Полосатики» никогда не станут выступать на сцене.
— «Полосатики»? А кто это?
— Ну, заключенные особого режима, они носят полосатую форму, как в Освенциме, даже головной убор обшит полосатой материей — коричнево-белой.
— А откуда ты знаешь?
— Друзья рассказывали, — спохватился Котенкин.
— Молодой человек, у вас не найдется случайно прикурить?
«Приехали», — пронеслось в голове у Котенкина. Перед ним стояли двое рослых ребят с чекистской выправкой. Он хотел было сказать, что не курит, но вспомнил про кастет, который лежал у него в правом кармане костюма.
— Найдется, — выдавил он из себя улыбку и сунул руку в правый карман.
В ту же секунду, словно из-под земли, выросло еще трое плотно сбитых парней, один из которых сзади больно сдавил его горло, а двое схватили его правую руку, ловко вывернули ее и вырвали из его цепких пальцев кастет.
Еще через секунду он лежал, скрежеща зубами, на земле, с наручниками на руках, а потом его затолкали в черную «Волгу».
Люся дико заорала: «Помогите, бандиты», но один из молодых людей вытащил удостоверение КГБ и сунул его ей почти под нос.
— Это он бандит, а мы лишь задерживаем его. Вы его длительное время скрывали.
— Я?
— Да, вы! Вас тоже могут привлечь к уголовной ответственности.
— Я ничего не знала, — вдруг по-бабьи завыла женщина.
— Разберемся. А пока садитесь в машину.
Глава сорок седьмая
Из камеры Осинина выдернули почему-то поздно, ближе к одиннадцати. Накормили завтраком — картофельным пюре с большим куском мяса и сладким чаем. (Надо заметить, что подследственных в тюрьме перед судом хорошо и сытно кормили, видимо, из-за того, что судебный процесс мог затянуться до вечера).
«Как перед казнью в старину, поят и кормят до отвала, а потом отсекают голову, — подумал Виктор. — Жестокая гуманность или гуманная жестокость? Странно устроен мир».
Воронок был забит до отказа. Подследственных развозили по судам. Бывалые зэки ехали молча, некоторые даже шутили и смеялись. Ведь судебный процесс — это та же самая операция, только психологическая: пока ее дождешься — сто раз поседеешь и постареешь от неизвестности, а вот когда она закончится, пациенту становится легче, даже если и много вмазали, теперь-то он точно знает, сколько лет отсекли от его жизни и заставили заживо гнить в каменном гробу или в вольере с «колючкой»: после суда подсудимый облегченно вздыхал, так как определенно знал, что через энное количество лет он сможет свободно вздохнуть и делать все, что ему заблагорассудится, не выходя, конечно, за рамки закона. Теперь он чувствовал себя уверенно, так как знал, что ему делать. Осужденный смирялся над своей участью, и ему становилось, как ни странно, спокойнее на душе.
Когда Осинина в наручниках вывели из «воронка», он невольно замедлил шаг — около серой в дождевых разводах стены он увидел Тоню с ее матерью.
Тоню было не узнать — встревоженное лицо, а главное — волосы наполовину седые.
«Боже великий! Это она из-за меня так извелась, бедняжка. Хоть бы поменьше дали, ведь сколько времени буду сидеть, столько времени она будет страдать».
Он заставил себя улыбнуться и бодро кивнул ей головой, но это не помогло. Улыбка оказалась вымученной, и Тоня залилась слезами.
— Не останавливаться! — строго проговорила полноватая женщина-контролер. Ее розовое личико как-то не увязывалось с ее должностью.
Через полчаса Виктора ввели в зал суда, завели за барьер и сняли наручники. По обе стороны встало по милиционеру. Судей еще не было, но люди собрались. Это были потерпевшие, их родственники, знакомые. Тоня с матерью и несколько зевак.
Через несколько секунд к нему подошел Светленький, поздоровался и спросил:
— Ну что, орел, готов к бою?
— Да, я тут все написал. — И Осинин протянул ему свои записи.
Адвокат бегло прочитал их и сказал:
— Что ж, неплохо, только в последнем слове «водичку» постарайся убрать. Еще раз прочитай внимательно и вычеркни повторения.
Виктор углубился в чтение. Из размышлений его вывел голос судьи:
— Встать! Суд идет!
Судья была молодая симпатичная женщина с черными, как смоль, волосами и смуглым лицом.
«Испанский тип лица», — отметил про себя Осинин.
Она зачитала обвинительное заключение. Из него вытекало, что Осинин — матерый рецидивист, неоднократно привлекавшийся к уголовной ответственности, и душегуб, пожелавший убить двух невинных молодых парней.
Взоры всего зала обратились на Виктора. Всем интересно было рассмотреть как следует закоренелого преступника и злодея.
— Подсудимый Осинин! — размеренно-отработанным голосом обратилась к нему красивая судья. — Расскажите суду, как все произошло.
— Вечером 21 августа я вышел прогуляться перед сном из гостиницы «Центральная», в общем, решил совершить вечерний моцион, потому что было очень душно и назревал дождь.
— Подсудимый! Без лирики. Говорите покороче.
— Хорошо, я постараюсь, — извиняющимся тоном проговорил Виктор, а про себя подумал: чего это я распрегся, наверное, нервы…
— На автобусной остановке стояла миловидная девушка лет двадцати трех — двадцати пяти. Она была чем-то расстроена и удручена. На ней было красивое платье с крупными маками, что как-то не вязалось с ее кислым выражением лица…
— Подсудимый! Опять вы вдаетесь в ненужные подробности, — с насмешливым укором и снисходительной досадой произнесла «испанка».
Заседатели, круглолицый мужчина с густой черной шапкой волос, которая лихо набегала на его глаза и делала его похожим на чабана, и «химическая» блондинка с ярко накрашенными губами на неухоженном измятом лице молча переглянулись, иронично усмехнувшись.
— Понял, — постарался взять себя в руки Осинин. — В общем, я подошел к ней и спросил: «Девушка, вам чем-нибудь помочь?» Сказал я это безо всякой задней мысли. Понимаете, я действительно хотел ей чем-то посодействовать. В общем, все было благопристойно.
— Суд разберется, подсудимый! Говорите по существу.
— В общем, в это время подходят вот эти молодые люди, — и Осинин показал на потерпевших, — были они явно под шафе, в общем прилично вмазанные, и говорят мне грубо:
— Мужик! Ты чего это к девушке пристаешь?!
— Ребята, послушайте, давайте разберемся…
— Нечего разбираться, козел! Ты чего это к девушке пристаешь, а?! — с угрозой спросил меня Харитонов.
— Послушайте. Вы знаете Седого?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42