Что труднее всего достигается в этом мире, так это гармония.
Вы, естественно, сочтете, что я отклоняюсь от темы и злоупотребляю вашим драгоценным временем, но, как говорила мне одна знакомая лицеистка, «иногда полезно дать прикоснуться, потрогать пальчиком изъяны бытия».
А тем временем, пока последовательница перипатетиков сначала приглашала меня, а потом осыпала ругательствами (что за стиль, поверьте, он даже может вызвать воспаление матки), моя блестящая идея завершила процесс кристаллизации. И знаете, что я делаю? Вместо того чтобы отправиться в «Карлтон» к миссис Лавми, как я намеревался вначале, я поворачиваю налево и вновь выезжаю на дорогу, ведущую в Мэзон-Лаффит. Не смейтесь, это мое «Болеро» Равеля.
Восемь часов. Эстелла уже встала, если судить по той быстроте, с которой она откликается на мой звонок. На ней темно-синий халат, шелковая повязка на голове. Увидев меня, она хмурит брови.
– Вы! – удивленно говорит она, как в довоенных пьесах театра «Одеон».
– Я! – отвечаю я, как в тех же самых пьесах того же самого театра.
Она открывает ворота.
– Я вам не помешал?
– Э-э... нет, но я очень спешу, так как я должна поехать забрать Джими... Миссис Лавми только что мне позвонила. Он проснулся и...
Я небрежно трогаю ее за бедро.
– Как я соскучился по тебе, Эстелла. Знаешь, у меня как будто произошло короткое замыкание!
– Дорогой, – сухо говорит она, как старая супруга, думающая о чем-то другом. И добавляет: – Ну и ночь! Ты никогда не угадаешь, что произошло!
– Что-нибудь серьезное!
– В четыре часа утра явилась полиция. Два полицейских!
– Не может быть!
– Да. Они мне рассказали какую-то нелепую историю об ограблении, которое они хотели предотвратить. В какой-то момент я даже подумала, что это два гангстера. Но у них был такой идиотский вид, что это отметало всякие сомнения.
Я с трудом сдерживаю смех и закрываю рот носовым платком, сохраняя на лице лучащееся нежностью выражение.
– Ограбление?
– Какой-то осведомитель будто бы их предупредил, что готовится налет.
– Моя бедняжка, как ты, должно быть, испугалась.
– Я никогда ничего и никого не боюсь, – утверждает Эстелла.
Мы входим в дом. Дабы остаться верным своей привычке, я целую ее взасос.
– Хочешь, я поеду с тобой за малышом? – спрашиваю я у своей эгерии.
– О нет! – отвечает она. – Возможно, его мать будет возвращаться со мной сюда. Это невозможно. И как бы мимоходом спрашивает:
– А ты что, сегодня не работаешь, дорогой?
– Знаешь, у меня много свободного времени, потому что агентством практически руковожу я.
Похоже, она действительно куда-то торопится. Без всякого стеснения она раздевается тут же передо мной, чтобы облечь себя в элегантную парижанку. Она надевает бежевый костюм с кожаной отделкой – просто чудо! – и причесывается.
– Интересно, как ты можешь жить одна с этим ужасным ребенком, – говорю я.
– О, это ведь временно. А потом, есть прислуга.
– Это старик Уктюпьеж предложил ее вам?
– Да... Ты этого не знал?
Я кусаю себя за язык.
– Да нет... я не помню таких мелочей. Мы сегодня увидимся вечером, красавица?
– Попытаюсь. Если смогу освободиться, я позвоню тебе в агентство.
– Договорились.
Она садится за руль «шевроле» с откидным верхом.
– Подбросить тебя до ворот? – спрашивает она.
– 0'кэй!
Она высаживает меня у ворот, подвергается еще одному массажу гландов и говорит мне «до скорого!»
Я направляюсь в агентство. Уктюпьеж-сын уже что-то делает в световом круге настольной лампы. Поскольку сейчас утро, он в домашней куртке из серой бумазеи с шотландскими отворотами и кашне, которое плохо скрывает его небритый со вчерашнего дня подбородок.
– Здравствуйте, – любезно говорит он мне, – уже на работе?
Над его плоским черепом в позолоченной раме продолжает бушевать битва при Мариньяне.
Экстрарасходящееся косоглазие, которое позволяет Уктюрьежу одновременно видеть то, что находится перед ним, и то, что находится за ним, никогда не было еще столь сильным.
Заметьте, что благодаря этому недостатку торговец газонами надежно защищен. На него невозможно напасть внезапно ни с какой стороны.
– Кажется, вы рекомендовали домработницу супругам Лав-ми, когда они поселились в Мэзон-Лаффите?
– Верно.
– Я хотел бы получить адрес этой женщины.
– Это легко сделать... Она итальянка, мадам Куштапьяна. Живет на Нижней улице.
– Это где?
– Внизу улицы Верхней. Номер... Погодите... Он листает клеенчатую средневековую тетрадь.
– Номер тринадцать, – сообщает он.
– Я вас благодарю. Указания остаются те же, господин Уктюпьеж. Если позвонят, предупредите меня!
Я пожимаю старый обломок, который служит ему рукой, и исчезаю в направлении Нижней улицы.
Въезжая в узкую улочку с односторонним движением, я замечаю на другом ее конце хромированный дилижанс моей Эстеллы. Я замедляю ход, чтобы дать ей возможность оторваться от меня, и, вместо того чтобы остановиться у рокового номера 13, начинаю на расстоянии преследовать черный «шевроле».
Эта церемония длится недолго. Вопреки тому, что мне сказала моя цюрихская красавица, она направляется не в Париж, а возвращается домой, на проспект Мариво. Может быть, она заезжала передать какие-нибудь указания синьоре Куштапьяна и там обнаружила, что что-то забыла? Но нет, она выходит из машины, открывает ворота, загоняет во двор свой болид и запирает ворота.
Что же делает малыш Сан-Антонио – любимец женского пола? Вы догадываетесь. Он поспешно возвращается к домработнице. Эта особа обитает в симпатичной квартире из одной комнаты вместе с мужем, старым дядей-калекой, свекром и свекровью, полоумной племянницей, своими семью детьми и тетушкой из Бургоса. Это сверхтучная матрона с усами, как у мамаши Берю, грудастая, пузатая и с акцентом, о котором самое малое что можно сказать, так это то, что он не напоминает акцент сибирских степей.
– Кто вы? – спрашивает она, недоверчиво глядя на меня. Я принимаю самое постное выражение лица в стиле убитого горем гробовщика:
– Мадам Куштапьяна?
– Да.
– Мадам, я пришел сообщить вам о большом несчастье... Все семейство уставилось на меня: муж, дневной сторож в ночном кабаре, собравшийся на работу с котомкой через плечо; дядя-калека, открывший рот; свекор и свекровь, закрывшие его, с ложками в руках; племянница-идиотка, разразившаяся смехом; шестеро ребятишек, уронивших штаны, стоя в очереди к треснутому горшку, на котором восседал седьмой.
– Что за несчастье? – вздыхает огромное создание.
– Произошел несчастный случай с малышом, у Лавми. Признаться, я не люблю подобные приемы, но мне необходимо быстро решить дела и избежать лишней болтовни.
В перенаселенной комнате поднимается вопль. Все, кто понимают по-французски, начинают рыдать. Мамаша Куштапьяна ломает окорока.
– Мой Джузеппе! Мой Джузеппе! – вопит она. – Скажите мне, он не умер?
– Нет, всего лишь набил огромную шишку на лбу. Она успокаивается. Муж принимается выговаривать ей что-то прочувственное на языке д'Аннунцио. Я прекращаю эту учебную тревогу. Мое удостоверение действует в данном случае, как очень мощный тормоз.
– Что это? – повторяет дама с сиськами.
– Полиция! – это наконец разговорился дневной сторож.
Он говорит, жестикулирует, брызжет слюной, полагая, что так он быстрее выскажется. Он ругает меня. Он призывает в свидетели всех присутствующих, в том числе и меня. Он обращается к Господу Богу... Я вынужден кричать еще громче, чтобы призвать его к спокойствию. Короче, все удалось расставить на свои места. Но, честное слово, далось это нелегко.
Я избавлю вас от подробностей описания восклицаний, междометий, воззваний и заклинаний. В общем, если только ваше серое вещество не включено на переменный ток, вы поняли, к чему клонится дело.
Вчера в отеле, куда я привел жену младшего ефрейтора, я заметил, глядя на фото семьи Лавми, опубликованное в «Киноалькове», что так триумфально выставляемый красавчиком Фредом ребенок – совсем не тот, которого я видел в колыбели и за которым присматривает малышка Эстелла.
А так как мой мизинчик работает на всю катушку, я понял, что она лелеет младенца мамаши Куштапьяны. И мамаша Куштапьяна признала это без труда. Я кладу конец мученическим страданиям трансальпийской мамы, признавшись ей, что я блефовал и что ее последний ребенок чувствует себя прекрасно. И тут же ее горе сменяется яростью. Она хватает бутылку с намерением отправить ее с оплаченной доставкой мне в голову, но очень вовремя вмешался производитель младенцев Куштапьяна.
Купюра в десять франков, предусмотрительно выложенная на стол, успокаивает бедную женщину.
– Почему вы доверили своего бамбино Лавми? – спрашиваю я.
Она медлит с ответом. Я очень четко объясняю ей, в чем именно состоят прерогативы полицейского. Она понимает, что шурин, который является начальником на одной из фабрик по производству туалетной бумаги, такой же, как ты. Вечно торопится, как будто кто-то его подгоняет.
– Плевать я хотел на твоего шурина! Пусть он подотрется своей собственной бумагой, чертов ты осел. Расскажи мне лучше о Харрисоне.
– К нему действительно обращалась миссис Унтель.
– По какому вопросу?
Старая развалина качает головой.
– Ты мне не говорил, чтобы я расспрашивал...
– Ах ты старая затянувшаяся катастрофа! – топаю я ногами от возмущения. – Это помогло бы мне выиграть время! Я бросаюсь к двери.
– Ты организуешь наблюдение за «Карлтоном». Я хочу иметь подробный доклад обо всем, что делает миссис Лавми.
– Жена этого...
– Да. Возьми людей и действуй незаметно. Не знаю, какова скорость тех, кто бегает сломя голову, но уверен, что в этот момент они меня не смогли бы обойти.
Тэд Харрисон – парень высокого роста в золоченых очках с челюстью жевальщика резинки и веснушками до самого галстука.
Он говорит по-французски с акцентом, что, видимо, способствует его успеху у женщин, любящих экзотику.
– Опять полиция! – произносит он, улыбаясь. – Решительно, я скоро уверую, что моя совесть нечиста!
Что касается меня, то мой стиль вам известен, прямо к цели и поменьше болтовни!
– Господин Харрисон, один из моих сотрудников сообщил мне, что вы общались с миссис Унтель.
– Точно!
– Она связалась с вами из США, до прибытия во Францию, не так ли?
– Вовсе нет. Она нанесла нам визит...
– Ах да... Как мне сказали, она хотела снять какой-нибудь замок?
Наконец, он проявил признаки волнения. Его безмятежный взор излучает послание морзянкой.
– Это еще не все...
– Ну?
– Она подыскивала пансион для своего маленького сына. Пансион с кормлением, потому что ее ребенок еще очень бэби!
– Понимаю, – говорю я, от волнения по-английски. – И вы нашли для нее то, что она искала?
– Естественно!
– Дайте мне, пожалуйста, адрес...
Он открывает ящик, затем миниатюрный классификатор и протягивает мне прямоугольник визитки
«Приют ангелов»
Лион-ла-Форе
Мое сердце учащенно бьется
– Скажите-ка, вы сами занимались устройством ребенка туда?
– Нет, я лишь дал адрес.
– А это не вы приезжали в аэропорт на встречу с миссис Унтель?
– В аэропорт?
– Ну вы, надеюсь, читаете газеты?
– Только американские...
– Так вы ничего не знаете?
– Ничего.
Я ему излагаю дело в общих чертах. Он не может прийти в себя от изумления
– Я не знал. Нет, ни я, ни кто-либо из моего бюро не ездил в аэропорт к миссис Унтель.
Поскольку мои познания в американском быстро прогрессируют, я говорю «о'кэй!» и пожимаю ему руку.
– Ах да! Скажите, дорогой мистер Харрисон, когда миссис Унтель приходила к вам, ее сопровождала секретарша?
– Нет.
– Большое спасибо!
Я произношу это почти ликующе. Я ставлю пару белых монахинь-близнецов против пары биноклей белого монаха, что если я проявлю прыть, то к концу дня буду на коне.
Я мчусь в Сен-Клу. Фелиция только что поставила на огонь нарезанные кусочки свиной солонины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Вы, естественно, сочтете, что я отклоняюсь от темы и злоупотребляю вашим драгоценным временем, но, как говорила мне одна знакомая лицеистка, «иногда полезно дать прикоснуться, потрогать пальчиком изъяны бытия».
А тем временем, пока последовательница перипатетиков сначала приглашала меня, а потом осыпала ругательствами (что за стиль, поверьте, он даже может вызвать воспаление матки), моя блестящая идея завершила процесс кристаллизации. И знаете, что я делаю? Вместо того чтобы отправиться в «Карлтон» к миссис Лавми, как я намеревался вначале, я поворачиваю налево и вновь выезжаю на дорогу, ведущую в Мэзон-Лаффит. Не смейтесь, это мое «Болеро» Равеля.
Восемь часов. Эстелла уже встала, если судить по той быстроте, с которой она откликается на мой звонок. На ней темно-синий халат, шелковая повязка на голове. Увидев меня, она хмурит брови.
– Вы! – удивленно говорит она, как в довоенных пьесах театра «Одеон».
– Я! – отвечаю я, как в тех же самых пьесах того же самого театра.
Она открывает ворота.
– Я вам не помешал?
– Э-э... нет, но я очень спешу, так как я должна поехать забрать Джими... Миссис Лавми только что мне позвонила. Он проснулся и...
Я небрежно трогаю ее за бедро.
– Как я соскучился по тебе, Эстелла. Знаешь, у меня как будто произошло короткое замыкание!
– Дорогой, – сухо говорит она, как старая супруга, думающая о чем-то другом. И добавляет: – Ну и ночь! Ты никогда не угадаешь, что произошло!
– Что-нибудь серьезное!
– В четыре часа утра явилась полиция. Два полицейских!
– Не может быть!
– Да. Они мне рассказали какую-то нелепую историю об ограблении, которое они хотели предотвратить. В какой-то момент я даже подумала, что это два гангстера. Но у них был такой идиотский вид, что это отметало всякие сомнения.
Я с трудом сдерживаю смех и закрываю рот носовым платком, сохраняя на лице лучащееся нежностью выражение.
– Ограбление?
– Какой-то осведомитель будто бы их предупредил, что готовится налет.
– Моя бедняжка, как ты, должно быть, испугалась.
– Я никогда ничего и никого не боюсь, – утверждает Эстелла.
Мы входим в дом. Дабы остаться верным своей привычке, я целую ее взасос.
– Хочешь, я поеду с тобой за малышом? – спрашиваю я у своей эгерии.
– О нет! – отвечает она. – Возможно, его мать будет возвращаться со мной сюда. Это невозможно. И как бы мимоходом спрашивает:
– А ты что, сегодня не работаешь, дорогой?
– Знаешь, у меня много свободного времени, потому что агентством практически руковожу я.
Похоже, она действительно куда-то торопится. Без всякого стеснения она раздевается тут же передо мной, чтобы облечь себя в элегантную парижанку. Она надевает бежевый костюм с кожаной отделкой – просто чудо! – и причесывается.
– Интересно, как ты можешь жить одна с этим ужасным ребенком, – говорю я.
– О, это ведь временно. А потом, есть прислуга.
– Это старик Уктюпьеж предложил ее вам?
– Да... Ты этого не знал?
Я кусаю себя за язык.
– Да нет... я не помню таких мелочей. Мы сегодня увидимся вечером, красавица?
– Попытаюсь. Если смогу освободиться, я позвоню тебе в агентство.
– Договорились.
Она садится за руль «шевроле» с откидным верхом.
– Подбросить тебя до ворот? – спрашивает она.
– 0'кэй!
Она высаживает меня у ворот, подвергается еще одному массажу гландов и говорит мне «до скорого!»
Я направляюсь в агентство. Уктюпьеж-сын уже что-то делает в световом круге настольной лампы. Поскольку сейчас утро, он в домашней куртке из серой бумазеи с шотландскими отворотами и кашне, которое плохо скрывает его небритый со вчерашнего дня подбородок.
– Здравствуйте, – любезно говорит он мне, – уже на работе?
Над его плоским черепом в позолоченной раме продолжает бушевать битва при Мариньяне.
Экстрарасходящееся косоглазие, которое позволяет Уктюрьежу одновременно видеть то, что находится перед ним, и то, что находится за ним, никогда не было еще столь сильным.
Заметьте, что благодаря этому недостатку торговец газонами надежно защищен. На него невозможно напасть внезапно ни с какой стороны.
– Кажется, вы рекомендовали домработницу супругам Лав-ми, когда они поселились в Мэзон-Лаффите?
– Верно.
– Я хотел бы получить адрес этой женщины.
– Это легко сделать... Она итальянка, мадам Куштапьяна. Живет на Нижней улице.
– Это где?
– Внизу улицы Верхней. Номер... Погодите... Он листает клеенчатую средневековую тетрадь.
– Номер тринадцать, – сообщает он.
– Я вас благодарю. Указания остаются те же, господин Уктюпьеж. Если позвонят, предупредите меня!
Я пожимаю старый обломок, который служит ему рукой, и исчезаю в направлении Нижней улицы.
Въезжая в узкую улочку с односторонним движением, я замечаю на другом ее конце хромированный дилижанс моей Эстеллы. Я замедляю ход, чтобы дать ей возможность оторваться от меня, и, вместо того чтобы остановиться у рокового номера 13, начинаю на расстоянии преследовать черный «шевроле».
Эта церемония длится недолго. Вопреки тому, что мне сказала моя цюрихская красавица, она направляется не в Париж, а возвращается домой, на проспект Мариво. Может быть, она заезжала передать какие-нибудь указания синьоре Куштапьяна и там обнаружила, что что-то забыла? Но нет, она выходит из машины, открывает ворота, загоняет во двор свой болид и запирает ворота.
Что же делает малыш Сан-Антонио – любимец женского пола? Вы догадываетесь. Он поспешно возвращается к домработнице. Эта особа обитает в симпатичной квартире из одной комнаты вместе с мужем, старым дядей-калекой, свекром и свекровью, полоумной племянницей, своими семью детьми и тетушкой из Бургоса. Это сверхтучная матрона с усами, как у мамаши Берю, грудастая, пузатая и с акцентом, о котором самое малое что можно сказать, так это то, что он не напоминает акцент сибирских степей.
– Кто вы? – спрашивает она, недоверчиво глядя на меня. Я принимаю самое постное выражение лица в стиле убитого горем гробовщика:
– Мадам Куштапьяна?
– Да.
– Мадам, я пришел сообщить вам о большом несчастье... Все семейство уставилось на меня: муж, дневной сторож в ночном кабаре, собравшийся на работу с котомкой через плечо; дядя-калека, открывший рот; свекор и свекровь, закрывшие его, с ложками в руках; племянница-идиотка, разразившаяся смехом; шестеро ребятишек, уронивших штаны, стоя в очереди к треснутому горшку, на котором восседал седьмой.
– Что за несчастье? – вздыхает огромное создание.
– Произошел несчастный случай с малышом, у Лавми. Признаться, я не люблю подобные приемы, но мне необходимо быстро решить дела и избежать лишней болтовни.
В перенаселенной комнате поднимается вопль. Все, кто понимают по-французски, начинают рыдать. Мамаша Куштапьяна ломает окорока.
– Мой Джузеппе! Мой Джузеппе! – вопит она. – Скажите мне, он не умер?
– Нет, всего лишь набил огромную шишку на лбу. Она успокаивается. Муж принимается выговаривать ей что-то прочувственное на языке д'Аннунцио. Я прекращаю эту учебную тревогу. Мое удостоверение действует в данном случае, как очень мощный тормоз.
– Что это? – повторяет дама с сиськами.
– Полиция! – это наконец разговорился дневной сторож.
Он говорит, жестикулирует, брызжет слюной, полагая, что так он быстрее выскажется. Он ругает меня. Он призывает в свидетели всех присутствующих, в том числе и меня. Он обращается к Господу Богу... Я вынужден кричать еще громче, чтобы призвать его к спокойствию. Короче, все удалось расставить на свои места. Но, честное слово, далось это нелегко.
Я избавлю вас от подробностей описания восклицаний, междометий, воззваний и заклинаний. В общем, если только ваше серое вещество не включено на переменный ток, вы поняли, к чему клонится дело.
Вчера в отеле, куда я привел жену младшего ефрейтора, я заметил, глядя на фото семьи Лавми, опубликованное в «Киноалькове», что так триумфально выставляемый красавчиком Фредом ребенок – совсем не тот, которого я видел в колыбели и за которым присматривает малышка Эстелла.
А так как мой мизинчик работает на всю катушку, я понял, что она лелеет младенца мамаши Куштапьяны. И мамаша Куштапьяна признала это без труда. Я кладу конец мученическим страданиям трансальпийской мамы, признавшись ей, что я блефовал и что ее последний ребенок чувствует себя прекрасно. И тут же ее горе сменяется яростью. Она хватает бутылку с намерением отправить ее с оплаченной доставкой мне в голову, но очень вовремя вмешался производитель младенцев Куштапьяна.
Купюра в десять франков, предусмотрительно выложенная на стол, успокаивает бедную женщину.
– Почему вы доверили своего бамбино Лавми? – спрашиваю я.
Она медлит с ответом. Я очень четко объясняю ей, в чем именно состоят прерогативы полицейского. Она понимает, что шурин, который является начальником на одной из фабрик по производству туалетной бумаги, такой же, как ты. Вечно торопится, как будто кто-то его подгоняет.
– Плевать я хотел на твоего шурина! Пусть он подотрется своей собственной бумагой, чертов ты осел. Расскажи мне лучше о Харрисоне.
– К нему действительно обращалась миссис Унтель.
– По какому вопросу?
Старая развалина качает головой.
– Ты мне не говорил, чтобы я расспрашивал...
– Ах ты старая затянувшаяся катастрофа! – топаю я ногами от возмущения. – Это помогло бы мне выиграть время! Я бросаюсь к двери.
– Ты организуешь наблюдение за «Карлтоном». Я хочу иметь подробный доклад обо всем, что делает миссис Лавми.
– Жена этого...
– Да. Возьми людей и действуй незаметно. Не знаю, какова скорость тех, кто бегает сломя голову, но уверен, что в этот момент они меня не смогли бы обойти.
Тэд Харрисон – парень высокого роста в золоченых очках с челюстью жевальщика резинки и веснушками до самого галстука.
Он говорит по-французски с акцентом, что, видимо, способствует его успеху у женщин, любящих экзотику.
– Опять полиция! – произносит он, улыбаясь. – Решительно, я скоро уверую, что моя совесть нечиста!
Что касается меня, то мой стиль вам известен, прямо к цели и поменьше болтовни!
– Господин Харрисон, один из моих сотрудников сообщил мне, что вы общались с миссис Унтель.
– Точно!
– Она связалась с вами из США, до прибытия во Францию, не так ли?
– Вовсе нет. Она нанесла нам визит...
– Ах да... Как мне сказали, она хотела снять какой-нибудь замок?
Наконец, он проявил признаки волнения. Его безмятежный взор излучает послание морзянкой.
– Это еще не все...
– Ну?
– Она подыскивала пансион для своего маленького сына. Пансион с кормлением, потому что ее ребенок еще очень бэби!
– Понимаю, – говорю я, от волнения по-английски. – И вы нашли для нее то, что она искала?
– Естественно!
– Дайте мне, пожалуйста, адрес...
Он открывает ящик, затем миниатюрный классификатор и протягивает мне прямоугольник визитки
«Приют ангелов»
Лион-ла-Форе
Мое сердце учащенно бьется
– Скажите-ка, вы сами занимались устройством ребенка туда?
– Нет, я лишь дал адрес.
– А это не вы приезжали в аэропорт на встречу с миссис Унтель?
– В аэропорт?
– Ну вы, надеюсь, читаете газеты?
– Только американские...
– Так вы ничего не знаете?
– Ничего.
Я ему излагаю дело в общих чертах. Он не может прийти в себя от изумления
– Я не знал. Нет, ни я, ни кто-либо из моего бюро не ездил в аэропорт к миссис Унтель.
Поскольку мои познания в американском быстро прогрессируют, я говорю «о'кэй!» и пожимаю ему руку.
– Ах да! Скажите, дорогой мистер Харрисон, когда миссис Унтель приходила к вам, ее сопровождала секретарша?
– Нет.
– Большое спасибо!
Я произношу это почти ликующе. Я ставлю пару белых монахинь-близнецов против пары биноклей белого монаха, что если я проявлю прыть, то к концу дня буду на коне.
Я мчусь в Сен-Клу. Фелиция только что поставила на огонь нарезанные кусочки свиной солонины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19