Пора ее задерживать.
– Договорились.
Вешаю трубку, пребывая в полной растерянности. Похоже, мосты между мной и девицей в синем окончательно разведены. При этом она осталась для меня столь же таинственной, как улыбка леонардовской Джоконды (а он неплохо образован для полицейского комиссара, этот Сан-Антонио, не правда ли?). Все, кто мог меня к ней привести, мертвы; сама она уже знает, что я иду по ее следу. Хватка у нее железная; для того чтобы я в этом убедился, ей не было нужды даже швырять в меня гранату. Хотя и это сделала тоже она – на руке, просунувшейся в кухню, я успел заметить кольцо с большим синим камнем. Красавица ждала меня; ей не терпелось отправить такого отличного парня к малышам с крылышками за спиной. Да, чтобы познакомиться с бабой такого класса, не жалко отдать половину ваших сбережений!
Обследую помещение. На первом этаже две комнаты, обставленные бросовой мебелью. В одной из комнат нахожу на вешалке синий плащ. На ночном столике – румяна, пудреница, заколки для волос. На кровати – маленький чемоданчик из свиной кожи. Открываю его и торопливо стукаю себя в подбородок, чтобы вернуть отвисшую челюсть в исходное положение. Он доверху набит купюрами по пятьсот франков. Судя по всему, тут миллионов пятьдесят. Прилично. Голову даю на отсечение, что это именно моя Джоконда оставила такой царский подарок – не было времени прихватить его с собой. Тем не менее что-то не припомню я, чтобы кто-нибудь даже в отчаянной ситуации вот так, запросто, разбрасывался подобными суммами.
Разве что... разве что на самом-то деле грош им цена в базарный день. Естественно, такое может быть только в том случае, если деньги фальшивые. Тогда – да; тогда человек в экстремальной ситуации скорее прихватит свою зубную щетку или запасные трусы, чем этакое барахло.
Смотрю купюру на свет. На первый взгляд все в порядке – деньги как деньги. Достаю из бумажника свою, кровную, пятидесятитысячную бумажку и принимаюсь сравнивать. Процесс длится так же долго, как «день без тебя» (как сказал бы поэтически настроенный Сан-Антонио в более подходящей ситуации). Но иногда я способен проявить терпение. Через четверть часа становится ясно, что глаза я пялил не зря. Исследуя то место, где изображен толстяк в парике на фоне Версаля, я на своей купюре насчитываю в третьем по счету здании восемнадцать окон, а на ассигнации из чемоданчика – всего пятнадцать. Маленькая деталька, но вполне достаточная, чтобы установить истину. Теперь я понимаю, почему мадам в синем была так щедра с Дэдэ, – она могла себе это позволить.
Характерные звуки извещают меня о прибытии полиции.
Глава 11
Главный комиссар Матэн: полтора центнера тугого мяса, дюжина подбородков один на другом, голубые подтяжки и зеленый галстук, на котором изображена голова испанца на фоне лунного заката. В довершение – нос, свидетельствующий, что его владелец всегда не прочь пропустить стаканчик божоле.
Комиссар появляется в сопровождении какого-то худышки, серьезного, как гражданские похороны.
– Ну-с, – вопрошает он, – что тут у тебя?
– Ничего хорошего, – вздыхаю я. Потом даю ему точное описание происшествия. Он внимает в сосредоточенном молчании. Затем мы идем навестить труп.
– Ты хоть сам-то отдаешь себе отчет, в какое дело влез? – интересуется Матэн. – Чтобы печатать фальшивки такого качества, надо иметь серьезное оборудование. Бумажки высший класс. Не знай я, что они не настоящие, – нипочем бы не отличил. Да-а, неплохо бы заиметь такой чемоданчик. Хватило бы, чтобы уйти на пенсию, а? Представляешь – вилла с зелеными ставнями и роскошная жизнь в свое удовольствие! – Он вздыхает, терзаемый тайным сожалением.
Я неопределенно пожимаю плечами.
– В конце концов, наше дело не обогащаться, но наказывать тех, кто хочет это сделать незаконным способом, – встрепенувшись, единым духом выдает Матэн и, обессилев от столь длинной тирады, переводит дух, вытирая взмокший лоб огромным носовым платком. – Кстати, ты успел продумать, как подобраться к этой твоей синей мышке?
– Нет, – признаюсь я. – Понятия не имею. Приметы уж слишком неопределенны. Разве что попробовать с другой стороны? Найдется у тебя хоть несколько парней не таких тупых, как остальные?
– Компер? – понимающе спрашивает он.
– Именно.
– Ты прав. Имеет смысл как следует покопаться в прошлом этого весельчака. Может, на что и наткнемся. Если мы не найдем типографию, из которой выходят эти бумажки, начальство нас слопает, не дав даже ботинки снять.
– Валяй, – соглашаюсь я.
Он в сопровождении своего тощего помощника, так и не проронившего ни единого слова, отбывает исследовать сарай, где его ждет еще один труп, а я решаю позвонить патрону – тот, наверное, уже давно спрашивает себя, куда это подевался его любимый Сан-Антонио.
Судя по голосу, Старик пребывает в отвратительном настроении.
– Это я, шеф, – весело произношу я.
– Слышу, – мрачно изрекает он.
На ходу переменив настрой, выдаю ему полный доклад. К концу мое настроение немногим отличается от его – терпеть не могу рапорты, даже устные.
– Фальшивомонетчики – не наша область, – резюмирует Старик. – Сдайте дела лионцам и возвращайтесь.
– Что?! – вырывается у меня. Не очень вежливо, но Старик переживет. Он что, с ума сошел – возвращать меня в момент, когда дело наконец становится интересным? Разве отнимают тарелку супа у голодной собаки? Больше он ничего не хочет?
– Вы что, плохо слышите? – скрипит этот сморчок. – Я жду. Для вас есть задание. За границей.
Я знаю, что возражений он не терпит, но тем не менее не колеблясь бросаюсь на защиту своей мозговой косточки:
– Слушайте, патрон, не могу я сейчас это дело оставить! Считайте, что оно уже стало моим личным.
– А меня ваши личные дела не волнуют. Так же, как и вас мои.
Чувствую, что дальше пререкаться небезопасно.
– Ладно, – злость в голосе все же скрыть не удается. – Когда я должен быть на месте?
– Как можно скорее.
– Сию секунду я все равно выехать не могу. Машина не моя – кстати, ее еще надо вернуть, да и шмотки забрать...
– Жду вас завтра вечером, – непререкаемым тоном объявляет Старик и вешает трубку.
– Вонючка! – ору я в бесчувственный аппарат. – Продажная шкура! Козел!
– Вы уже кончили? – нежным голоском осведомляется телефонистка.
– Нет, – рычу я, – только начинаю!
И тут мне в голову приходит одна вещь, о которой я, честно говоря, вспоминаю не часто. Все-таки я, черт побери, не вольная пташка – я состою на службе у старой доброй Французской республики, и шкура моя принадлежит государству. Так что личная инициатива может иметь место только в том случае, если она оговорена приказом.
Бросаю на закуску еще пару ласковых слов и покидаю место действия.
Еду к дому Дюбона.
– Ну у тебя и морда, – объявляет он вместо приветствия.
– Есть от чего, – хмуро киваю я. – Патрон велит возвращаться. Представляешь, впервые за все время моей клятой карьеры приходится бросать дело, не дойдя до финиша.
– Такова жизнь, – философски изрекает Дюбон, – вечно кто-нибудь сует палки в колеса. Пойдем-ка пожрем, вот что. Глядишь, и полегчает.
Сказано – сделано. Жратва – любимый спорт Дюбона; думаю, потому он и стал хозяином отеля. Меню – его любимый вид литературы, тут он не только читатель, но и творец: обожает красивым почерком выписывать названия блюд. Любит сам покупать продукты и смотреть, как повар колдует над соусом из мадеры. Словом, проводит жизнь, пуская слюну.
Курс лечения состоит из утиного жаркого и жареной баранины. Потом мы приканчиваем еще одну бутылочку бургундского и отправляемся на боковую. Поезд «Гренобль – Париж» отходит в десять утра – стало быть, отсюда мне надо выехать в восемь.
Просыпаюсь на заре и чувствую, что дело швах. Меня знобит, во рту горечь, глаза слезятся – все признаки болезни. Это еще с чего? До сих пор я болел всего дважды: корью в возрасте восьми лет и воспалением легких в прошлом году в результате незапланированного купания.
Щупаю пульс – он колотится как ненормальный. Собравшись с силами, встаю и чувствую, что меня шатает. Голова кружится так, что приходится вернуться в постель. Тем не менее вы-то знаете, что между неженкой и мной такая же разница, как между быком и родинкой на левой ягодице вашей супруги. Вспоминаю, что спальня Дюбона рядом с моей, и что есть мочи колочу в стену. В ответ раздается такое ворчание, будто я разбудил льва.
– Что случилось? – наконец рычит Дюбон.
– Это я. Можешь зайти?
Через мгновение он возникает в дверях – в белой пижаме, расписанной лиловыми листьями. Попадись он в таком виде на глаза антрепренеру «Комеди Франсез», и ангажемент на ближайший сезон ему обеспечен.
– Чего тебе? – без особой нежности в голосе осведомляется он. – Если захотелось с утра позабавиться, вызови горничную. Меня лично такие развлечения в твоем обществе как-то не прельщают.
– Ты что, дубина, не видишь, что я смертельно болен? – прерываю я поток его пошлостей. – Кроме шуток.
Он смотрит на меня и понимает, что я серьезно. Без звука кладет руку мне на лоб, потом заставляет открыть пасть.
– М-да-а, – озабоченно цедит он, завершив осмотр. – Температурка еще та. А уж глотку хоть в музее выставляй – серо-зеленая. Похоже, ты подхватил какую-то дрянь. Надо вызвать врача.
– Придется, – соглашаюсь я, а внутри у меня все прямо переворачивается от мысли, что подумает босс. Наверняка ведь старая перечница решит, что я симулирую, – нашел предлог, чтобы не возвращаться.
– Я ему позвоню, – обещает Дюбон. – Уж мне-то он поверит. К тому же можно будет послать ему справку от врача. С диагнозом. А если он такой скептик, так не слабо ему приехать и самолично на тебя полюбоваться. Лучше один раз увидеть...
С этими словами он исчезает. Состояние у меня – не приведи господь. Ощущение такое, будто в брюхо засунули горящую печку. Я буквально полыхаю, глаза слипаются, а что касается языка – такое впечатление, будто вместо него у меня во рту надувной матрац. Так паршиво, что начинаю всерьез беспокоиться: не отдать бы ненароком концы. И что пугает больше всего, так это внезапность: ведь еще полчаса тому назад я был абсолютно здоров!
Мне кажется, что мучения мои длятся уже целую вечность, но вот дверь наконец открывается и впускает Дюбона в сопровождении маленького старичка. На дедушке столько морщин, что больше всего он похож на многократно чиненный аккордеон.
Я замечаю, что мой приятель успел сменить свою парадную пижаму на более скромное одеяние.
– Вот доктор, – почтительно представляет он своего спутника.
Старикашка извлекает из допотопного саквояжа целый арсенал и приступает к процедуре, по сравнению с которой китайские пытки кажутся мне верхом гуманности.
– Аппендицит, – выносит он наконец свой вердикт. – Впрочем, посмотрим, что скажут анализы. Если диагноз подтвердится, придетс перевозить вас в клинику, в Гренобль.
Ничего себе – вот так возьмут тебя тепленьким и ни за что ни про что вскроют брюхо!
Врач выписывает рецепты, длинные, как меню в хорошем ресторане, и собирается уходить.
– Доктор, – проникновенно говорит Дюбон, – месье состоит на государственной службе и должен был приступить к работе сегодня вечером. Можете вы выдать ему свидетельство о болезни?
– Конечно, конечно, – спохватывается божий одуванчик. Пишет нужную бумагу и прощается до вечера.
– Ну и идиоты эти врачи, – ухмыляется Дюбон, когда старик уходит. Потом извлекает из кармана маленький флакон. – Ну-ка, глотни хорошенько.
– Это еще что? – удивляюсь я.
– Черт возьми! Пей, тебе говорят!
Прикладываюсь к горлышку и делаю основательный глоток. М-да! Вкус, как говорится, специфический. Такое ощущение, будто печень у меня вывернули на сковородку. Однако боль мгновенно успокаивается, и я чувствую, как все мои внутренние органы будто по мановению руки колдуна приходят в норму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
– Договорились.
Вешаю трубку, пребывая в полной растерянности. Похоже, мосты между мной и девицей в синем окончательно разведены. При этом она осталась для меня столь же таинственной, как улыбка леонардовской Джоконды (а он неплохо образован для полицейского комиссара, этот Сан-Антонио, не правда ли?). Все, кто мог меня к ней привести, мертвы; сама она уже знает, что я иду по ее следу. Хватка у нее железная; для того чтобы я в этом убедился, ей не было нужды даже швырять в меня гранату. Хотя и это сделала тоже она – на руке, просунувшейся в кухню, я успел заметить кольцо с большим синим камнем. Красавица ждала меня; ей не терпелось отправить такого отличного парня к малышам с крылышками за спиной. Да, чтобы познакомиться с бабой такого класса, не жалко отдать половину ваших сбережений!
Обследую помещение. На первом этаже две комнаты, обставленные бросовой мебелью. В одной из комнат нахожу на вешалке синий плащ. На ночном столике – румяна, пудреница, заколки для волос. На кровати – маленький чемоданчик из свиной кожи. Открываю его и торопливо стукаю себя в подбородок, чтобы вернуть отвисшую челюсть в исходное положение. Он доверху набит купюрами по пятьсот франков. Судя по всему, тут миллионов пятьдесят. Прилично. Голову даю на отсечение, что это именно моя Джоконда оставила такой царский подарок – не было времени прихватить его с собой. Тем не менее что-то не припомню я, чтобы кто-нибудь даже в отчаянной ситуации вот так, запросто, разбрасывался подобными суммами.
Разве что... разве что на самом-то деле грош им цена в базарный день. Естественно, такое может быть только в том случае, если деньги фальшивые. Тогда – да; тогда человек в экстремальной ситуации скорее прихватит свою зубную щетку или запасные трусы, чем этакое барахло.
Смотрю купюру на свет. На первый взгляд все в порядке – деньги как деньги. Достаю из бумажника свою, кровную, пятидесятитысячную бумажку и принимаюсь сравнивать. Процесс длится так же долго, как «день без тебя» (как сказал бы поэтически настроенный Сан-Антонио в более подходящей ситуации). Но иногда я способен проявить терпение. Через четверть часа становится ясно, что глаза я пялил не зря. Исследуя то место, где изображен толстяк в парике на фоне Версаля, я на своей купюре насчитываю в третьем по счету здании восемнадцать окон, а на ассигнации из чемоданчика – всего пятнадцать. Маленькая деталька, но вполне достаточная, чтобы установить истину. Теперь я понимаю, почему мадам в синем была так щедра с Дэдэ, – она могла себе это позволить.
Характерные звуки извещают меня о прибытии полиции.
Глава 11
Главный комиссар Матэн: полтора центнера тугого мяса, дюжина подбородков один на другом, голубые подтяжки и зеленый галстук, на котором изображена голова испанца на фоне лунного заката. В довершение – нос, свидетельствующий, что его владелец всегда не прочь пропустить стаканчик божоле.
Комиссар появляется в сопровождении какого-то худышки, серьезного, как гражданские похороны.
– Ну-с, – вопрошает он, – что тут у тебя?
– Ничего хорошего, – вздыхаю я. Потом даю ему точное описание происшествия. Он внимает в сосредоточенном молчании. Затем мы идем навестить труп.
– Ты хоть сам-то отдаешь себе отчет, в какое дело влез? – интересуется Матэн. – Чтобы печатать фальшивки такого качества, надо иметь серьезное оборудование. Бумажки высший класс. Не знай я, что они не настоящие, – нипочем бы не отличил. Да-а, неплохо бы заиметь такой чемоданчик. Хватило бы, чтобы уйти на пенсию, а? Представляешь – вилла с зелеными ставнями и роскошная жизнь в свое удовольствие! – Он вздыхает, терзаемый тайным сожалением.
Я неопределенно пожимаю плечами.
– В конце концов, наше дело не обогащаться, но наказывать тех, кто хочет это сделать незаконным способом, – встрепенувшись, единым духом выдает Матэн и, обессилев от столь длинной тирады, переводит дух, вытирая взмокший лоб огромным носовым платком. – Кстати, ты успел продумать, как подобраться к этой твоей синей мышке?
– Нет, – признаюсь я. – Понятия не имею. Приметы уж слишком неопределенны. Разве что попробовать с другой стороны? Найдется у тебя хоть несколько парней не таких тупых, как остальные?
– Компер? – понимающе спрашивает он.
– Именно.
– Ты прав. Имеет смысл как следует покопаться в прошлом этого весельчака. Может, на что и наткнемся. Если мы не найдем типографию, из которой выходят эти бумажки, начальство нас слопает, не дав даже ботинки снять.
– Валяй, – соглашаюсь я.
Он в сопровождении своего тощего помощника, так и не проронившего ни единого слова, отбывает исследовать сарай, где его ждет еще один труп, а я решаю позвонить патрону – тот, наверное, уже давно спрашивает себя, куда это подевался его любимый Сан-Антонио.
Судя по голосу, Старик пребывает в отвратительном настроении.
– Это я, шеф, – весело произношу я.
– Слышу, – мрачно изрекает он.
На ходу переменив настрой, выдаю ему полный доклад. К концу мое настроение немногим отличается от его – терпеть не могу рапорты, даже устные.
– Фальшивомонетчики – не наша область, – резюмирует Старик. – Сдайте дела лионцам и возвращайтесь.
– Что?! – вырывается у меня. Не очень вежливо, но Старик переживет. Он что, с ума сошел – возвращать меня в момент, когда дело наконец становится интересным? Разве отнимают тарелку супа у голодной собаки? Больше он ничего не хочет?
– Вы что, плохо слышите? – скрипит этот сморчок. – Я жду. Для вас есть задание. За границей.
Я знаю, что возражений он не терпит, но тем не менее не колеблясь бросаюсь на защиту своей мозговой косточки:
– Слушайте, патрон, не могу я сейчас это дело оставить! Считайте, что оно уже стало моим личным.
– А меня ваши личные дела не волнуют. Так же, как и вас мои.
Чувствую, что дальше пререкаться небезопасно.
– Ладно, – злость в голосе все же скрыть не удается. – Когда я должен быть на месте?
– Как можно скорее.
– Сию секунду я все равно выехать не могу. Машина не моя – кстати, ее еще надо вернуть, да и шмотки забрать...
– Жду вас завтра вечером, – непререкаемым тоном объявляет Старик и вешает трубку.
– Вонючка! – ору я в бесчувственный аппарат. – Продажная шкура! Козел!
– Вы уже кончили? – нежным голоском осведомляется телефонистка.
– Нет, – рычу я, – только начинаю!
И тут мне в голову приходит одна вещь, о которой я, честно говоря, вспоминаю не часто. Все-таки я, черт побери, не вольная пташка – я состою на службе у старой доброй Французской республики, и шкура моя принадлежит государству. Так что личная инициатива может иметь место только в том случае, если она оговорена приказом.
Бросаю на закуску еще пару ласковых слов и покидаю место действия.
Еду к дому Дюбона.
– Ну у тебя и морда, – объявляет он вместо приветствия.
– Есть от чего, – хмуро киваю я. – Патрон велит возвращаться. Представляешь, впервые за все время моей клятой карьеры приходится бросать дело, не дойдя до финиша.
– Такова жизнь, – философски изрекает Дюбон, – вечно кто-нибудь сует палки в колеса. Пойдем-ка пожрем, вот что. Глядишь, и полегчает.
Сказано – сделано. Жратва – любимый спорт Дюбона; думаю, потому он и стал хозяином отеля. Меню – его любимый вид литературы, тут он не только читатель, но и творец: обожает красивым почерком выписывать названия блюд. Любит сам покупать продукты и смотреть, как повар колдует над соусом из мадеры. Словом, проводит жизнь, пуская слюну.
Курс лечения состоит из утиного жаркого и жареной баранины. Потом мы приканчиваем еще одну бутылочку бургундского и отправляемся на боковую. Поезд «Гренобль – Париж» отходит в десять утра – стало быть, отсюда мне надо выехать в восемь.
Просыпаюсь на заре и чувствую, что дело швах. Меня знобит, во рту горечь, глаза слезятся – все признаки болезни. Это еще с чего? До сих пор я болел всего дважды: корью в возрасте восьми лет и воспалением легких в прошлом году в результате незапланированного купания.
Щупаю пульс – он колотится как ненормальный. Собравшись с силами, встаю и чувствую, что меня шатает. Голова кружится так, что приходится вернуться в постель. Тем не менее вы-то знаете, что между неженкой и мной такая же разница, как между быком и родинкой на левой ягодице вашей супруги. Вспоминаю, что спальня Дюбона рядом с моей, и что есть мочи колочу в стену. В ответ раздается такое ворчание, будто я разбудил льва.
– Что случилось? – наконец рычит Дюбон.
– Это я. Можешь зайти?
Через мгновение он возникает в дверях – в белой пижаме, расписанной лиловыми листьями. Попадись он в таком виде на глаза антрепренеру «Комеди Франсез», и ангажемент на ближайший сезон ему обеспечен.
– Чего тебе? – без особой нежности в голосе осведомляется он. – Если захотелось с утра позабавиться, вызови горничную. Меня лично такие развлечения в твоем обществе как-то не прельщают.
– Ты что, дубина, не видишь, что я смертельно болен? – прерываю я поток его пошлостей. – Кроме шуток.
Он смотрит на меня и понимает, что я серьезно. Без звука кладет руку мне на лоб, потом заставляет открыть пасть.
– М-да-а, – озабоченно цедит он, завершив осмотр. – Температурка еще та. А уж глотку хоть в музее выставляй – серо-зеленая. Похоже, ты подхватил какую-то дрянь. Надо вызвать врача.
– Придется, – соглашаюсь я, а внутри у меня все прямо переворачивается от мысли, что подумает босс. Наверняка ведь старая перечница решит, что я симулирую, – нашел предлог, чтобы не возвращаться.
– Я ему позвоню, – обещает Дюбон. – Уж мне-то он поверит. К тому же можно будет послать ему справку от врача. С диагнозом. А если он такой скептик, так не слабо ему приехать и самолично на тебя полюбоваться. Лучше один раз увидеть...
С этими словами он исчезает. Состояние у меня – не приведи господь. Ощущение такое, будто в брюхо засунули горящую печку. Я буквально полыхаю, глаза слипаются, а что касается языка – такое впечатление, будто вместо него у меня во рту надувной матрац. Так паршиво, что начинаю всерьез беспокоиться: не отдать бы ненароком концы. И что пугает больше всего, так это внезапность: ведь еще полчаса тому назад я был абсолютно здоров!
Мне кажется, что мучения мои длятся уже целую вечность, но вот дверь наконец открывается и впускает Дюбона в сопровождении маленького старичка. На дедушке столько морщин, что больше всего он похож на многократно чиненный аккордеон.
Я замечаю, что мой приятель успел сменить свою парадную пижаму на более скромное одеяние.
– Вот доктор, – почтительно представляет он своего спутника.
Старикашка извлекает из допотопного саквояжа целый арсенал и приступает к процедуре, по сравнению с которой китайские пытки кажутся мне верхом гуманности.
– Аппендицит, – выносит он наконец свой вердикт. – Впрочем, посмотрим, что скажут анализы. Если диагноз подтвердится, придетс перевозить вас в клинику, в Гренобль.
Ничего себе – вот так возьмут тебя тепленьким и ни за что ни про что вскроют брюхо!
Врач выписывает рецепты, длинные, как меню в хорошем ресторане, и собирается уходить.
– Доктор, – проникновенно говорит Дюбон, – месье состоит на государственной службе и должен был приступить к работе сегодня вечером. Можете вы выдать ему свидетельство о болезни?
– Конечно, конечно, – спохватывается божий одуванчик. Пишет нужную бумагу и прощается до вечера.
– Ну и идиоты эти врачи, – ухмыляется Дюбон, когда старик уходит. Потом извлекает из кармана маленький флакон. – Ну-ка, глотни хорошенько.
– Это еще что? – удивляюсь я.
– Черт возьми! Пей, тебе говорят!
Прикладываюсь к горлышку и делаю основательный глоток. М-да! Вкус, как говорится, специфический. Такое ощущение, будто печень у меня вывернули на сковородку. Однако боль мгновенно успокаивается, и я чувствую, как все мои внутренние органы будто по мановению руки колдуна приходят в норму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17