То есть на меня.
Это метис. Точнее, был им – смерть уравнивает люд ей, к какой бы расе они ни принадлежали. Красивая мысль, верно? Специально для того, чтобы показать вам, что Паскаль, Ларошфуко и Монтескье были по сравнению с Сан-Антонио просто шутниками.
Итак, девица в синем прихлопнула своего компаньона. Не удивлюсь, если она сделала это прямо здесь, посреди огорода, – бояться нескромных глаз какого-нибудь случайного прохожего ей тут не приходилось. Зато сразу возникли осложнения с останками. Этот подонок слишком здоров, чтобы завернуть его в пакетик и взять с собой на прогулку. Хоронить его, судя по всему, времени не было. Оставить валяться в траве? Тогда его заметил бы первый бредущий мимо поселянин. Вот ей и пришла мысль превратить его в чучело. Добрый старый трюк: если хочешь скрыть нечто от взглядов окружающих – оставляй на самом виду. Разумеется, если ты не трус и у тебя не лимонад в спинном мозгу. Она начинает меня интересовать, эта девка!
Я возвращаю покойнику его шляпу и оставляю его в компании с мухами. Держу пари на кучу свеклы против челюсти Ага-хана: если и существует на земле место, где в ближайшие сто лет бессмысленно ожидать мою синюю красотку, – оно именно здесь.
Возвращаюсь к джипу. Вокруг уже собрались ротозеи. Суетятся, будто перед ними летающая тарелка.
Неплохо бы их порасспросить, но крестьяне, как известно, неразговорчивы. Однако есть надежда, что с ребятишками мне повезет больше, чем со взрослыми. Поэтому я достаю из кошелька пятьдесят франков и на манер святого причастия демонстрирую стайке сорванцов.
Надо было видеть, как эти маленькие упрямцы уставились на моего Виктора Гюго[Портрет Виктора Гюго изображен на 50-франковой купюре].
Объясняю пацанам, что приехал навестить друзей, а их нет дома. Затем обещаю изделие французского Монетного двора тому, кто видел, как они уезжали.
Детишки молча переминаются с ноги на ногу. Наконец один выступает вперед.
– Дама уехала вчера, – объявляет он. Ага.
– А господин?
– Мы его не видели.
– Давно они здесь живут?
– Три недели.
– Кому принадлежит дом?
– Господину Равейену.
– Кто он такой?
– Адвокат.
– Сам он в Серве не живет?
– Нет.
– Ты не обратил внимание, чем занимаются дама и господин, когда приезжают сюда?
Мальчишка снова колеблется, явно раздумывая, не удастся ли содрать с меня побольше. Типичный маленький пройдоха. Треугольная мордашка прирожденного грешника, бегающие глазки, нечесаные рыжие патлы.
Побеждает крестьянская осторожность: лучше синицу в руки, от добра добра не ищут и так далее.
– Они прогуливаются, – говорит он.
– Со своей собакой?
– У них больше нет собаки.
– Куда же она делась? – удивляюсь я. – Они что, ее убили?
– Что вы! – смеется он, – Просто Фифи любила бегать за машинами.
Вот я и узнал имя покойницы. Стало быть, Фифи.
– За всеми? – уточняю я.
– Да нет, – подумав, говорит он. – Я видел, она бегала только за грузовиками. Терпеть их не могла.
– Вот как?
– Ну да. К булочнику, например, как продукты везут, так Фифи на машину прямо кидается. Тому даже останавливаться приходилось, чтобы ее не задавить.
– Не может быть.
– Точно.
– А за легковушками, она, стало быть, не бегала? Мальчишка задумывается. Я тем временем поздравляю себя со столь удачным знакомством. Вряд ли во всей деревушке найдется еще хоть один толковый свидетель. Да еще такой, который захочет мне что-нибудь рассказать.
– Нет, – приходит к окончательному выводу мой Гаврош, – она гонялась только за грузовиками. Когда сюда приезжали доктор или ветеринар, ей было лень даже зад приподнять.
Сворачиваю купюру в трубочку и протягиваю ему. Он хватается за нее, как утопающий за веревку.
Возвращаюсь к своей лавочнице. Она встречает меня материнской улыбкой, как старого знакомого.
– Ну как, нашли?
– Почти. Но я бы хотел поговорить с неким господином Равейеном. Он ведь живет где-то здесь, не так ли?
– С которым? – спрашивает она вместо ответа. Я обескуражен.
– Как это – с которым?
– Их двенадцать, – поясняет она, быстро прикинув на пальцах.
– Я хочу поговорить с хозяином дома, который сняли мои друзья.
– А! – понимающе кивает она. – Тогда это Жюль Равейен. Он живет во-он там, сразу за памятником погибшим.
И тут погибшие? Их уже становится многовато.
Ошибившись по меньшей мере тридцать три раза, я наконец подхожу к двери указанного дома.
Пахнет вареной капустой, красным деревенским вином, пережаренным луком и навозом. Постучав, открываю дверь и вижу трех здоровенных детин, уничтожающих ломти сала шириной с мои ягодицы.
– Здравствуйте, – бормочу я, ни к кому персонально не обращаясь.
Сотрапезники перестают жевать. Могучим усилием проглатывают куски, застрявшие в глотках. И смотрят на меня, как, должно быть, смотрела маленькая Бернадетта на Божью матерь Марию, когда та явилась перед ней в первый раз.
– Господин Равейен? – вежливо осведомляюсь я.
Самый старший поднимается. Сначала я вижу русые усы в виде галстука-бабочки. Затем обращаю внимание на испещренное морщинами лицо. Взгляд голубых очей падает на мою драгоценную персону.
Из дырки под усами вылетает:
– В чем дело?
Остальные деликатно молчат.
– Я по поводу ваших жильцов в Серве, – поясняю я.
– А, вот оно что, – облегченно вздыхает дырка. Чувствую, что напряжение несколько разрядилось. Он явно боялся, что я налоговый инспектор или контролер молока. Но поскольку я ни тот ни другой и не покушаюсь ни на его деньги, ни на его покой, Жюль Равейен обретает обычное благодушие. Я обращаю внимание на то, какой у него потешный кончик носа: идеально круглый, ярко-красный, он деликатно расположился на пышных усах, как драгоценность на бархатной подушечке.
Двое его сотрапезников – огромные парни в майках и фуражках. Количеством экспрессии их физиономии напоминают пятьдесят граммов сцеженного творога.
– Вы их друг? – интересуется хозяин.
Вводить его в заблуждение не имеет смысла. После вопросов, которые я собираюсь задать, самый отъявленный тупица сообразит, что я не питаю к девице в синем дружеских чувств.
– Нет, господин Равейен, я не их друг. Я вообще никому не друг, и уж тем более – убийце. Усы встают дыбом.
– Что это значит? – вопрошает он.
Демонстрирую ему свое удостоверение. Он смотрит на него, как невежда на картину Пикассо, размышляя, правильно ли она повешена.
Я развлекаюсь, представляя себе эту старую рухлядь, скорчившуюся на ночном горшке.
– По... по... – бормочет он.
– Полиция, – любезно помогаю я ему прочесть столь знакомое и столь неприятное слово.
Детины затаили дыхание. Молчание воцарилось такое, что можно услышать, как бьется сердце ростовщика.
– Господин Равейен, – продолжаю я, – вы дали приют преступникам. Женщина, во всяком случае, – убийца. Она застрелила своего компаньона. Если вы никогда не видели трупа, прогуляйтесь в Серв. Можете там полюбоваться на довольно необычное чучело. – И, не давая ему времени перевести дыхание, перехожу к делу: – А теперь быстро: при каких обстоятельствах вы сдали дом этим людям?
Быстро не получилось. Новость основательно перетряхнула ему мозги, и мне приходится повторить вопрос.
– Но, – заикается господин Жюль, – это они приехали сюда, чтобы нанять... чтобы снять...
– Откуда они узнали, что у вас есть подходящий дом?
– Я дал объявление в мэрии... там есть специальная таблица... они его увидели и приехали.
– Ладно. Какое имя они назвали?
– Черт возьми... – морщит он лоб. – Уже не помню... – Потом, повернувшись к двум другим, спрашивает на местном диалекте: – Как их там звали-то?
– Виней, – вспоминает тот, что помельче. Записываю, не сомневаясь, что имя фальшивое.
– Откуда, по их словам, они приехали?
– Из Лиона.
Я размышляю. Как ни странно, это вполне может оказаться правдой. Они бы не решились солгать из-за номера машины. Хоть крестьяне и не особо разбираются в таких вопросах, риск все же слишком велик, чтобы быть оправданным.
– Как выглядела женщина?
Жюль дает описание, вполне совпадающее с тем, что у меня есть. Не забывая ни любви к синему, ни кольца с большим камнем.
– Кроме этого, вы ничего не заметили? Может быть, какой-нибудь акцент?
– Нет, ничего похожего.
– На какой срок они сняли дом?
– На два месяца.
– У них была собака?
– Да, но, приезжая сюда, они ее оставляли в машине. Даже привязывали, чтобы не выскочила.
Подумать только, даже привязывали! Впрочем, ничего удивительного: собака, надрессированная бегать за грузовиками, не приспособлена к деревенским улицам. Вот и весь секрет. А потом, однажды ночью, она удрала, выскочила на шоссе – ее и задавили. Правда, именно в ту ночь на ней был ошейник со взрывчаткой...
– Хорошо, – великодушно заканчиваю я, – если вспомните что-нибудь еще, сообщите жандармам. Они появятся сразу, как только вы им дадите знать насчет трупа.
– Да, господин комиссар, – покорно соглашается Жюль
Равейен. Вид у него все еще обалделый, но заметно, что ему сильно полегчало, как только он убедился, что я его ни в чем не обвиняю. Это же надо вообразить, труп в огороде! Он уже видел себя в кутузке, усач.
Оставляю троицу в приятной компании с куском сала – у них есть еще немного времени, чтобы его переварить, – и тихо еду в направлении шоссе. Не гоню, поскольку есть о чем поразмыслить. Согласитесь, дело слегка подзапуталось и даже обрело некоторую таинственность.
Когда я проезжаю мимо маленького домика, на котором написано: +Почта-телеграф-телефон", в голову приходит любопытная мыслишка. Останавливаюсь и захожу.
Это совсем маленькое почтовое отделение. В каморке, пропахшей старыми афишами, я вижу единственную служащую. Мышка, одетая не хуже вашей кузины, по уши углубилась в душещипательный роман в яркой обложке. Я по нечаянности успел ознакомиться с этим образчиком высокой литературы и понимаю, что розовеет и вся трепещет она от волнений по поводу парня, который мечтает о невесте своего лучшего друга и, чтобы развеяться, вербуется на пять лет в Конго. Если бы у нее было время добраться до последней страницы, она бы узнала, что все устроилось. Друг погиб в автокатастрофе, а его курочка со счастливыми всхлипами бросилась вить гнездышко в объятиях следующего возлюбленного. Увы, она не успевает дойти до конца столь чудесной и правдивой истории, поскольку некий Сан-Антонио стремительно врывается в ее жизненную орбиту.
Она поднимает на меня очи, столь томные, будто это тот красавчик из романа забрел к ней купить почтовую марку.
– Что вам угодно? – лепечет она.
Я протягиваю ей полицейское удостоверение.
– Поскольку не в конверте – двенадцать франков, – сдержанно роняет красотка.
Я хохочу. Забавно, надо будет рассказать друзьям. Она открывает свои фонари пошире и наконец-то знакомится с текстом. Впрочем, лишь для того, чтобы перескочить из одного грошового романа в другой – не нужно быть телепатом, чтобы почувствовать, как он возникает в пустой головенке этой дурехи.
– Чем могу служить? – шепчет она, опуская очи долу.
– Вы обслуживаете округ Фур?
– Да, господин комиссар.
– Не получали ли вы какую-нибудь корреспонденцию для неких Винеев – они поселились недавно недалеко от Фура, на холме Серв?
– Нет, – поразмыслив, трясет она головой.
– Это имя вам ничего не говорит?
– Говорит.
Я подпрыгиваю.
– Откуда вы их знаете? Вы же утверждаете, что никакой корреспонденции для них не было.
– На их адрес – нет. Но мадам Виней чуть не каждый день заходила, чтобы узнать, нет ли для нее чего-нибудь до востребования.
– Ага. И ничего не было?
– Почему не было? Была одна телеграмма.
– Телеграмма? – самым нежным голосом мурлычу я.
– Да.
– А вы, случаем, не запомнили имя отправителя?
– Смутно. А вот текст помню. «Пройдет восьмого, около двадцати двух. Грузовик МАК с белым крестом».
– Браво!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17