– Эта утечка информации тем более удивительна, что для сохранения секретности были приняты строжайшие меры.
– Во Франции, – говорю я, – не помогают никакие меры, даже строжайшие! Мы не умеем хранить тайны.
– Что очень вредит нашим интересам, – вздыхает Старик. Он соединяет пальцы и хрустит суставами.
– Однако давайте хоть попытаемся защитить их.
– Исследования ведутся в одной частной лаборатории, охраняемой полицейскими в штатском. С целью избежать утечки информации – но это, увы, не помогло – ученые, работающие в лаборатории, согласились каждый вечер, перед уходом, подвергаться обыску. Тибоден, профессор, которому мы обязаны данным открытием, буквально помешан на секретности. Он сам следит за обыском своих сотрудников... Операция проходит следующим образом: ежедневно, приходя на работу, ассистенты профессора полностью раздеваются и проходят по стеклянному коридору из раздевалки, в которой оставили обычную" одежду, во вторую, где надевают рабочую...
– Так, это ясно...
Старик проводит узким бледным языком по отсутствующим губам.
– Второй пункт. Тибоден единственный, кто знает формулы своего изобретения. Они, естественно, хранятся в письменной форме на случай, если с ним случится несчастье до завершения работ над антиатомным препаратом, временно называемым «Антиат». Документы хранятся в стенном сейфе усовершенствованной модели, шифр к которому знает он один... Никто из его сотрудников, даже самые ближайшие помощники, не мог написать формулу, изображенную на этой бумаге... Вот в чем проблема... Я чешу спину.
– Да уж, проблемка!
– Ну что же, раз вы подняли зайца – точнее, сбили голубя, – довольный своим каламбуром, он дает мне время оценить его по достоинству, – вам я и доверяю раскрыть эту тайну, Сан-Антонио...
Сомнительная честь. Я отвешиваю ему поклон в девяносто градусов.
– Лаборатория оборудована в большом поместье возле ЭврЕ, в глухом уголке леса. Я предупредил Тибодена, он с нетерпением ждет вас... Думаю, вам нужно действовать очень осторожно, потому что предателя нельзя вспугнуть...
– Можете на меня положиться, шеф!
– Я знаю.
Его любезная улыбка красноречивее всяких слов говорит о том, как он меня уважает.
Прежде чем отчалить, я хотел бы задать ему один деликатный вопрос, но, боюсь, он его неправильно поймет.
– Скажите, патрон...
– Да?
– Прежде чем начать расследование, я бы хотел разобраться с одной мыслью, которая придет в голову любому.
Не успел я договорить, как он уже все просек.
– Тибоден?
– Именно. Я никогда не встречал более тонкого психолога, чем вы!
Сделанный в лоб комплимент вызывает на его портрете яркие краски. Он становится более красным, чем хозяева Кремля.
– Можете сразу вычеркнуть Тибодена из списка подозреваемых. Я давно его знаю. Он большой патриот...
И он закатывает панегирик ученому. Капитан действующей армии в первой мировой, награжден боевой медалью и Военным крестом... Дифирамбы длиной с мою ногу! Франция обязана ему кучей полезных изобретений... В последнюю войну он потерял двух сыновей, участвовал в Сопротивлении, получил орден Почетного, легиона... Короче, великий француз, хотя в нем всего метр шестьдесят пять. А потом, и это самый убийственный довод, если бы он хотел продать свое изобретение другому государству, то мог бы это сделать так, что никто бы ничего не узнал, прежде чем рассказать о нем своей стране...
Получив дополнительные сведения, я прощаюсь со Стариком и лечу в свой кабинет за плащом, потому что на улице льет, как на территории пожарной части в день больших учений.
Пинюш пишет за столом, старательно выводя красивые закругленные буквы.
Перед ним лежит десятка два этикеток, и на каждой из которых только одно слово: «Айва».
Я наклоняюсь над его прописями.
– Ты чего, заделался в писари?
Он качает головой.
– Моя жена сегодня варит варенье, а я заготавливаю этикетки для банок.
Он откладывает ручку и начинает массировать запястье.
– Что, Пинюш, писательская болезнь?
– Каллиграфия очень утомляет, – объясняет он.
Он встает, чтобы сделать несколько гимнастических упражнений, и, делая их, опрокидывает чернильницу прямо на этикетки с каллиграфическими надписями.
Поскольку он не замечает бедствия, я воздерживаюсь от того, чтобы сообщить ему о случившемся. У него слабое сердце, а мне было бы больно увидеть, как он умрет!
Перед тем как выйти, я замечаю, что он застегнул ширинку в дорогой его сердцу манере, то есть продел нижнюю пуговицу в верхнюю петлю, отчего получился довольно широкий туннель.
– Закрой ее, Пинюш. Никогда не следует слишком сильно проветривать комнату покойника! Он ворчит, наводя порядок в своей одежде. – Кстати, о покойниках, – говорю. – Понравился голубь?
– Нет, слишком жесткий... Мы отдали его консьержке.
– У тебя слишком доброе сердце, Пино... Щедрость тебя погубит!
Глава 3
С первого взгляда ничто не говорит, что в поместье Тибодена находится лаборатория, разве что большое количество машин, стоящих перед домом. А со второго поражает царящая в нем тишина.
Безвкусный трехэтажный дом был построен для нувориша с претензиями, пожелавшего иметь башню, чтобы придать своему жилищу вид замка. С ума сойти, как людей прошлого века мучило желание иметь дворянский герб. Многие даже хотели называться Дюпонами, чтобы писать «дю» отдельно и получить благородную фамилию.
Дом стоит посреди парка с запущенными лужайками. Все поместье окружено сурового вида стенами. Думаю, это и побудило Тибодена устроить лабораторию именно здесь.
Я останавливаю машину у стены и быстрым шагом вхожу в ворота. Не успеваю сделать и четырех шагов, как неприветливый голос заставляет меня окаменеть.
– Эй, вы! Стоять!
Я поворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и вижу старого хмыря с отталкивающей физиономией.
Это охранник. Бывший блатной, это я вам говорю. Его прошлое читается по залатанной, как старая камера колеса, морде, раздавленному носу, оборванным ушам, а больше всего по глазам запятыми.
Я рассматриваю его со снисхождением.
– Вы куда? – спрашивает он, вразвалку направляясь ко мне.
– У меня стрелка с профессором Тибоденом.
И я достаю пропуск, выписанный по всей форме. Он скрупулезно изучает его, точно генерал штабную карту, перед тем как послать своих солдат в мясорубку, потом Качает головой без шеи и показывает, что согласен.
Поверьте мне, лучшие ангелы получаются из демонов. Вот возьмите Видока, например. Бывший каторжник, урка, судимостей на несколько страниц, но однажды раскаялся и возглавил полицию. Во как бывает в лучших домах! Клин клином вышибают – золотое правило.
Так я философствую, идя по аллее, затем быстро поднимаюсь по лестнице и оказываюсь в просторном холле, выложенном плиткой под шахматную доску, в котором какой-то малый сидит на стуле и мечтает о королеве.
По моим прикидкам, это последний укрепленный бастион перед кабинетом профессора Тибодена.
Я опять вынимаю пропуск, и он довольно грациозно кивает.
– Можно видеть профессора? – спрашиваю я, подкрепляя просьбу любезной улыбкой, которой место на первой странице «Сине-Ревеласьон».
– Вас проводят.
Он нажимает пальцем с ногтем в трауре на кнопку. Где-то в домишке раздается звонок, и появляется очень симпатичная особа, чей лифчик явно надут не осветительным газом.
Она платиновая блондинка, одетая в белый халат и черные чулки, самые что ни на есть модные сейчас, а ее лукавый вид вызвал бы игривые мысли у целого научного симпозиума.
Она осматривает меня, изучает, оценивает и просит следовать за ней, что я делаю с большой охотой, сожалея лишь о том, что мы направляемся в кабинет старого профессора, а не в отельчик «Пу-НервЕ», где номер двадцать два перманентно зарезервирован для меня.
Она выходит из холла в коридор, ковер в котором протерт до пола. Освещение составляет одна-единственная засаленная лампочка, глупо висящая на проводе, как одинокая груша на лишившейся листьев осенней ветке.
Прежде чем мы доходим до конца коридора, я спрашиваю ее своим самым нежным голосом:
– Вы секретарша профессора?
– Да, месье, – отвечает она.
– Он умеет подбирать персонал, – высказываю я свою оценку.
Она издает тихий смешок, идущий прямо в глубины моей души.
Осмелев, я развиваю достигнутое преимущество:
– А чем вы занимались во внерабочие часы до встречи со мной?
Тут она бросает супервзгляд, призванный растопить меня. Такие взгляды производят в спинном мозге короткое замыкание.
– Ждала вас, как видите, – щебечет куколка.
Мне кажется, она умирает от скуки в этом поместье и антирадиационные ученые ее достали. Умники хороши в журнале «Ревю де монд», а если общаться с ними изо дня в день, то волком взвоешь.
Пообещав себе в самое ближайшее время развлечь красавицу, я вхожу следом за ней в большую комнату, меблированную металлическими картотеками, столом, тоже металлическим, и креслами из труб.
Эти предметы резко контрастируют с архитектурой рококо дома... Тут есть обивка на стенах, лепные украшения, ковры, правда истертые. Даже вольтеровское кресло, забытое в углу и брызгающее соломой.
Красавица показывает мне на это неприветливое сиденье.
– Подождите, я предупрежу профессора. Она снимает трубку стоящего на столе телефона. Мужской голос говорит, что слушает ее, и тогда киска начинает докладывать обо мне. Говоря, она выделывает арабески задницей, чтобы вдохновить меня. Она из тех девушек, что умеют сделать спину красноречивой.
Положив трубку, она для разнообразия одаряет меня улыбкой в пятьсот вольт. Или я ошибаюсь, как говорил один месье, полагавший, что не побрился, потому что вместо зеркала смотрелся в одежную щетку, или мое пребывание в этой лаборатории будет иметь очень приятные стороны.
– Вы здесь единственная женщина? – спрашиваю я с невинным видом.
– Да.
– Тогда вам нужны доспехи, чтобы ходить па дому, да? Она пожимает плечами с обидным для обитателей поместья видом.
– Знаете, живущие в этом доме больше думают о работе, чем о женщинах...
– Глупцы! Как будто в жизни что-то может быть важнее улыбки красивой девушки!
Она окидывает меня крайне доброжелательным взглядом.
– Зато вы кажетесь мне очень предприимчивым!
– Это у меня с рождения. Моей кормилицей была Лоллобриджида той эпохи, что навсегда вылечило меня от всех комплексов.
Она смеется, но недолго, потому что входит профессор Тибоден, и у меня сразу пропадает всякое желание ухлестывать за прекрасной блондинкой, к тому же она исчезает на цыпочках.
Тогда я полностью посвящаю свое внимание разглядыванию Тибодена. Это невысокий серый старик. Когда я говорю «серый», это не образное выражение, а точное описание. Он тощий, даже костлявый – У него серые кожа, волосы и усы, серая рубашка, серый костюм, серый галстук, Серые ботинки...
Он смотрит на меня, и я попутно отмечаю, какое умное у него лицо. Сразу видно, что у этого малого в котелке что-то есть.
Я представляюсь, и он адресует мне гримасу, которую, видимо, считает улыбкой.
– Рад вас здесь видеть, комиссар... Ведь это благодаря вам обнаружилась утечка информации, не так ли?
– Точнее, благодаря одному из моих подчиненных...
– Совершенно безумная история. С тех пор как я узнал о ней, никак не могу успокоиться. Вы отдаете себе отчет в ценности этого изобретения?
– Спасение человечества, профессор...
– По крайней мере, определенная защита... Если мое изобретение станет известно тем, кто планирует использовать атомную бомбу – а их, увы, становится все больше, – они поспешат изобрести нечто такое, что уничтожит защитную силу моего продукта...
– Вы правы, господин профессор. Это была бы катастрофа.
– Слава богу, – продолжает серый человек, – мое изобретение еще не завершено, значит, можно быть уверенным, что предатель не нанес непоправимого вреда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14