Это прямо у выхода из Римского двора, возле решетки. С той поры он стал упорно бегать за нижними юбками Берты. От такого задка, как у мадам моей жены, обязательно обостряются чувства, а в голове возникает целая панорама миражей, даже у мужика с ревматическими ногами.
Берта не была недотрогой, но она тем не менее и слышать не хотела, чтобы доставить ему удовольствие. Однако, если бы она смогла энергично взяться за дело, то сделала бы себе карьеру в макаронно-сырных делах. Для этого ей надо было тащить его прямиком в мэрию, этого усатого, тем более, что она находилась в двух шагах. И считай ресторан «Друзья-приятели» был бы целиком ее, разве не так? Только Берта была честолюбивая женщина, она чувствовала, что ей на повороте судьбы уготована высшая участь. Все, что она позволяла Ипполиту, это дать легонько пошлепать себя по мягкому месту по утрам, перед мытьем посуды, чтобы этот уважаемый человек окончательно проснулся! Добродетель не мешает пониманию. Я с первого взгляда усек, что мисс Берта была субъектом именно для меня. Странности жизни заключаются в том, что людей, которые делают вашу жизнь, вы распознаете на ходу. Это чтото наподобие напоминания о будущем, понимаете ли. Я был ретивый, как конь, в своей блестящей форме полицейского с серебряными пуговицами и с белой дубинкой на боку. Я, в общем, и сейчас мужик ничего, а восемнадцать лет назад я был просто неотразим. Бабы пятились при моем появлении, а когда я регулировал движение на перекрестке улиц Ришара и Ленуара, они устраивали дикие пробки до самой площади Бастилии. Игривые бабенки за рулем сразу давили по тормозам, завороженные моим бархатным взглядом и моей казацкой выправкой.
А некоторые, самые развратные, специально напрашивались на составление протокола о нарушении правил движения, чтобы поболтать со мной и понюхать, как пахнет мой китель. Я это к тому, чтобы объяснить вам, что Берта, как и остальные, испытала весеннее смятение чувств, когда увидела меня в первый раз в ресторане «Друзья-приятели», где я приземлился, в парадной полицейской форме, при усах, распущенных для поцелуев взасос впотьмах. В своей форме я не мог позволить себе хлопать ее по седалищу, как другие клиенты, поэтому мне пришлось набирать очки сочинением мадригалов. Именно это и спасло меня. Эта милая официантка приняла меня за самого что ни на есть светского человека. Это еще одно подтверждение того, что хорошие манеры – основа счастья. Я с ней разговаривал тонкими намеками типа: «Самое лучшее в моем рагу из телятины под белым соусом, мое солнышко, – это ваш очаровательный большой палец, который вы окунули в соус». В общем, я с ней говорил томным языком. Это было похоже на ласку, от которой пробегает по коже озноб. Среди своих посетителей, таксистов и зачиханных коммивояжеров, она моментально распознала парня из элиты. Такие вещи не обманывают. Мы уточнили наши отношения однажды вечером. Я рассчитывался, и у меня оторвалась пуговица. У меня всегда были нелады с пуговицами. В то время, когда я холостяковал, пришить пуговицу для меня было примерно то же самое, что исполнить цирковой номер. Я специально выбирал английские иголки (у них самое широкое ушко), и все же вдеть нитку а иголку было для меня все равно что игра в бильбоке! А кроме всего прочего, пришивать в одиночку у меня особой охоты не было. Я пришивал намертво. Когда я застегивался, пуговица держалась, как гайка, но зато рвалась петля. Обо всем этом я и рассказал Берте. «Послушайте, господин полицейский, – говорит она мне, – завтра я после обеда свободна, приходите ко мне на чай и приносите все ваше рванье. Я вам все починю. Я знаю, что такое одинокий мужчина».
Она жила в конце улицы Карл Маркс Бразер, в квартире над рыбной лавкой. Поэтому в ней постоянно стоял стойкий запах рыбы, особенно летом, когда едва выбравшись из невода, рыбахек, почувствовав волю, начинает источать свои ароматы. А чай у Берты – это были четыре сардельки в белом вине, которые она стянула из личного продуктового шкафа Ипполита. Настоящие лионские сардельки: толстые, сочные, с крупинками сала внутри и лопнувшей шкуркой, из которой сочился сок. Пока она поджаривала сардельки, она объяснила, что кухня – ее хобби. Она глубоко презирала усатого повара из своего ресторанчика, этого нечистоплотного старого пьянчужку, который варил спагетти, годившееся разве что на клей для афиш, и совсем не умел жарить мясо. Единственное, на что был способен старый пень, – это сварить телятину, да иногда приготовить заварной крем, когда он пек пирожное.
Берюрье набожно складывает руки.
– В тот день, ребята, я ел самые потрясающие сардельки в моей жизни! Было такое ощущение, что ты причащаешься!
Он внюхивает свои эмоции, как нюхательный табак, и берет в руки свою энциклопедию, на которую совсем перестал ссылаться.
– До того, как я продолжу рассказ о своем личном опыте, надо снова окунуться в классику. В этой книге они очень длинно, как от Бордо до Парижа, распространяются о том, что связано со свадьбой, что ей предшествует, о помолвке, о правилах сватовства и всех проблемах. Они прежде всего подчеркивают, что девчонки с самых ранних лет только о том и думают, как бы окольцеваться. Распутные или целомудренные до такой степени, что все у них поросло паутиной, эти мамзели пуще всего на свете боятся Святой Екатерины – покровительницы девственниц. Поэтому с их стороны надо остерегаться ловушек для мужей, которые они ставят для вас на тропе своего целомудрия.
Потрясая своей библией, он злорадно изрекает:
– Я проштудировал основательно этот вопрос в учебнике. Вот, в общей сложности, за что ратуют эти ученые шаркуны. Когда молодой человек завлек девчонку в свои сети, охмурив ее своими усиками и выдав ей длинный комплимент на пневматических вздохах, он решает прощупать почву насчет женитьбы. В то время было принято проводить расследование по поводу family девушки, чтобы установить, нет ли в ее родословной жуков-долгоносиков, не скрывает ли ее папа какуюнибудь дурно пахнущую историю типа банкротства, не искупает ли ее старший брат невинную ошибку своей юности в высшем колледже государственной тюрьмы Френ. Для этого к крале направляли дружка-приятеля молодого человека. Специальный посланник по этому случаю надевал парадную одежду – жакетку и шляпу циркового фокусника. Разговор с папой он начинал охмуряющим тоном: «Мой приятель Имярек, который испытывает чувства к вашей дочке, поручает мне справиться насчет ваших чувств, чтобы не набить ненароком себе шишку о вашу дверь, барон...» Или что-нибудь в этом духе. Старый барон скреб бородку (а в те времена было модно носить бородку) и отвечал, что весьма польщен, но тем не менее обязан сообщить об этом своей родне. Как бы не так! Он просто выигрывал время, чтобы провести контр-расследование. Он хотел разузнать побольше о Ромео, быть уверенным, что господин ухажер не отец-одиночка, что он не прожигает жизнь в казино, что он ведет цельный образ жизни. Ну, допустим, расследование показывает, что претендент на руку его дочери белый, как стиральный порошок «Персиль». Тогда тесть и посланник организуют встречу на нейтральной почве двух семей, чтобы поближе вглядеться в физиономии друг друга. Часто такие встречи происходили в музее или в городском саду, или на паперти церкви после окончания службы. Неожиданная встреча нос в нос, притворное удивление. «Это просто судьба! Мадемуазель Матильда, вы здесь! И с вашими предками! Позвольте вам представить папу-маму...»
А девчонка также сухо отвечала, сдвинув, как при прыжке ноги: «В самом деле, это просто невероятно! Я как раз говорила о вас маман, вот только-только! Это какая-то терапия, месье Пьеро!»
Предки пожимали друг другу руки, изгибая насколько возможно спину в поклоне. Перекидывались парой слов о погоде, о цене на редиску, о цвете белого жеребца Генриха IV и по-быстрому разбегались, чтобы посудачить о первых впечатлениях. «Мамулечка, и ты веришь, что у нее пелеринка из настоящей норки?» Или: «Отец выглядит вполне серьезным мужчиной, но мать, с ее накрашенными губами, выглядит просто легкомысленно! Честное слово, она принимает себя за Сахару Бернар...» В общем, каждая группировка начинала потихоньку вести разрушительную работу. «А что это за лента на груди у папы? Розетка Иностранного ордена или ленточка для перевязи торта»?... «Малышка хорошенькая, но ты уверен, Гастон, что у ее братишки все в порядке с мозжечком? Ты заметил, как он выворачивает колени при ходьбе?»... «А почему мадам Мишю одевается, как работница городского сада, которая выдает стулья напрокат? Чтобы выглядеть серьезной или чтобы вызвать к себе жалость?»... «Почему ты не сказал, что ее отец так сильно припадает на одну ногу? Надо бы навести справки, Эрнест, вдруг это передается по наследству» и т.д. и т.п.
Наконец, кое-как все утрясалось. Отец будущего мужа принаряжался, как милорд, и, натянув белые перчатки и собравшись с духом, шел официально просить руки дочери. «Так вы отдаете за нас вашу крошку или нет?»
Но самое щекотливое дело – это свадьбы по расчету, с помощью которых предки старались обделать свои делишки. Свах было навалом во все времена. Но в то время это было настоящим социальным бедствием. Я вспоминаю, как хотели обженить одного моего кузена, Анатоля, сына оптового торговпа скобяными товарами. Это был спокойный малый. Женитьбе он предпочитал приятелей. Когда он хотел ощутить интим, он отправлялся либо в «Сфинкс» – это в нашем областном городе, – либо в «Антинею» – шикарное заведение для избранной публики, в котором всех его обитательниц по утрам протирали медицинским спиртом. Ну, а поскольку Анатоль уже приближался к критическому возрасту, его надо было как-то пристраивать. Сам Анатоль был очень ленивый малый. Поэтому поисками невесты занялась одна старая ханжа – жена нотариуса Ляфуйнас. Это была известная в своей области личность: белые волосы, на кадыке велюровая ленточка, лорнет и черный шарф.
В ее досье фигурировала дочь одного генерала. По ее мнению, это был как раз размер Анатоля. Девица получила недурное воспитание у монашек, говорила на двух языках, имела приличное приданое и, к тому же, подавала надежды со всех сторон. Не то чтобы хорошенькая, нет, но в ней был какой-то ненормальный шик. Судя по фотографии, она была не Грета Карго, во делать пацанов и ругаться с горничной она вполне годилась. Мой Анатоль говорит «о'кей», и назначается встреча.
Толстый заерзал на стуле.
– Кузен прифрантился, как на парад. Прямо вылитый Наполеон! Он приходитк нотариусу, а там уже, как по мановению волшебной палочки, оказались генерал Гландош со своей страхолюдинкой. Когца ее представили Анатолю, его чуть было не вырвало прямо на ковер! Он увидел воочию, какой ему выпал выигрыш.
На фото Терезита (ее предки свадебный месяц провели в Испании) была снята в три четверти, так что не было видно, что один глаз у нее вывернут наружу. И поскольку портрет был выполнен в бюст, нельзя было догадаться, что она передвигалась на костылях, потому что одна нога у нее была короче другой на двадцать сантиметров. На фотографии не был заметен горб, как не было видно здоровенной бородавки на подбородке, шишки на лбу, клыка во рту, рожи на другой щеке и экземы на руках. Больше всего не понравилась Анатолю экзема. Когда он поздоровался с девчонкой, с ее руки посыпались крошки, как бывает, когда стряхиваешь скатерть после пикника. В конце приема генерал Гландош отзывает Анатоля в сторону, к амбразуре окна. «Мой юный друг, – начинает генерал, – наша любезная хозяйка сообщила мне о чувствах, относительно и по причине которых вы оказываете честь моей дочери. Я должен сказать вам, что вы мне чертовски симпатичны, и я готов обсудить этот союз с вами и с нашим другом нотариусом».
Мой Анатоль будто онемел, истинная правда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Берта не была недотрогой, но она тем не менее и слышать не хотела, чтобы доставить ему удовольствие. Однако, если бы она смогла энергично взяться за дело, то сделала бы себе карьеру в макаронно-сырных делах. Для этого ей надо было тащить его прямиком в мэрию, этого усатого, тем более, что она находилась в двух шагах. И считай ресторан «Друзья-приятели» был бы целиком ее, разве не так? Только Берта была честолюбивая женщина, она чувствовала, что ей на повороте судьбы уготована высшая участь. Все, что она позволяла Ипполиту, это дать легонько пошлепать себя по мягкому месту по утрам, перед мытьем посуды, чтобы этот уважаемый человек окончательно проснулся! Добродетель не мешает пониманию. Я с первого взгляда усек, что мисс Берта была субъектом именно для меня. Странности жизни заключаются в том, что людей, которые делают вашу жизнь, вы распознаете на ходу. Это чтото наподобие напоминания о будущем, понимаете ли. Я был ретивый, как конь, в своей блестящей форме полицейского с серебряными пуговицами и с белой дубинкой на боку. Я, в общем, и сейчас мужик ничего, а восемнадцать лет назад я был просто неотразим. Бабы пятились при моем появлении, а когда я регулировал движение на перекрестке улиц Ришара и Ленуара, они устраивали дикие пробки до самой площади Бастилии. Игривые бабенки за рулем сразу давили по тормозам, завороженные моим бархатным взглядом и моей казацкой выправкой.
А некоторые, самые развратные, специально напрашивались на составление протокола о нарушении правил движения, чтобы поболтать со мной и понюхать, как пахнет мой китель. Я это к тому, чтобы объяснить вам, что Берта, как и остальные, испытала весеннее смятение чувств, когда увидела меня в первый раз в ресторане «Друзья-приятели», где я приземлился, в парадной полицейской форме, при усах, распущенных для поцелуев взасос впотьмах. В своей форме я не мог позволить себе хлопать ее по седалищу, как другие клиенты, поэтому мне пришлось набирать очки сочинением мадригалов. Именно это и спасло меня. Эта милая официантка приняла меня за самого что ни на есть светского человека. Это еще одно подтверждение того, что хорошие манеры – основа счастья. Я с ней разговаривал тонкими намеками типа: «Самое лучшее в моем рагу из телятины под белым соусом, мое солнышко, – это ваш очаровательный большой палец, который вы окунули в соус». В общем, я с ней говорил томным языком. Это было похоже на ласку, от которой пробегает по коже озноб. Среди своих посетителей, таксистов и зачиханных коммивояжеров, она моментально распознала парня из элиты. Такие вещи не обманывают. Мы уточнили наши отношения однажды вечером. Я рассчитывался, и у меня оторвалась пуговица. У меня всегда были нелады с пуговицами. В то время, когда я холостяковал, пришить пуговицу для меня было примерно то же самое, что исполнить цирковой номер. Я специально выбирал английские иголки (у них самое широкое ушко), и все же вдеть нитку а иголку было для меня все равно что игра в бильбоке! А кроме всего прочего, пришивать в одиночку у меня особой охоты не было. Я пришивал намертво. Когда я застегивался, пуговица держалась, как гайка, но зато рвалась петля. Обо всем этом я и рассказал Берте. «Послушайте, господин полицейский, – говорит она мне, – завтра я после обеда свободна, приходите ко мне на чай и приносите все ваше рванье. Я вам все починю. Я знаю, что такое одинокий мужчина».
Она жила в конце улицы Карл Маркс Бразер, в квартире над рыбной лавкой. Поэтому в ней постоянно стоял стойкий запах рыбы, особенно летом, когда едва выбравшись из невода, рыбахек, почувствовав волю, начинает источать свои ароматы. А чай у Берты – это были четыре сардельки в белом вине, которые она стянула из личного продуктового шкафа Ипполита. Настоящие лионские сардельки: толстые, сочные, с крупинками сала внутри и лопнувшей шкуркой, из которой сочился сок. Пока она поджаривала сардельки, она объяснила, что кухня – ее хобби. Она глубоко презирала усатого повара из своего ресторанчика, этого нечистоплотного старого пьянчужку, который варил спагетти, годившееся разве что на клей для афиш, и совсем не умел жарить мясо. Единственное, на что был способен старый пень, – это сварить телятину, да иногда приготовить заварной крем, когда он пек пирожное.
Берюрье набожно складывает руки.
– В тот день, ребята, я ел самые потрясающие сардельки в моей жизни! Было такое ощущение, что ты причащаешься!
Он внюхивает свои эмоции, как нюхательный табак, и берет в руки свою энциклопедию, на которую совсем перестал ссылаться.
– До того, как я продолжу рассказ о своем личном опыте, надо снова окунуться в классику. В этой книге они очень длинно, как от Бордо до Парижа, распространяются о том, что связано со свадьбой, что ей предшествует, о помолвке, о правилах сватовства и всех проблемах. Они прежде всего подчеркивают, что девчонки с самых ранних лет только о том и думают, как бы окольцеваться. Распутные или целомудренные до такой степени, что все у них поросло паутиной, эти мамзели пуще всего на свете боятся Святой Екатерины – покровительницы девственниц. Поэтому с их стороны надо остерегаться ловушек для мужей, которые они ставят для вас на тропе своего целомудрия.
Потрясая своей библией, он злорадно изрекает:
– Я проштудировал основательно этот вопрос в учебнике. Вот, в общей сложности, за что ратуют эти ученые шаркуны. Когда молодой человек завлек девчонку в свои сети, охмурив ее своими усиками и выдав ей длинный комплимент на пневматических вздохах, он решает прощупать почву насчет женитьбы. В то время было принято проводить расследование по поводу family девушки, чтобы установить, нет ли в ее родословной жуков-долгоносиков, не скрывает ли ее папа какуюнибудь дурно пахнущую историю типа банкротства, не искупает ли ее старший брат невинную ошибку своей юности в высшем колледже государственной тюрьмы Френ. Для этого к крале направляли дружка-приятеля молодого человека. Специальный посланник по этому случаю надевал парадную одежду – жакетку и шляпу циркового фокусника. Разговор с папой он начинал охмуряющим тоном: «Мой приятель Имярек, который испытывает чувства к вашей дочке, поручает мне справиться насчет ваших чувств, чтобы не набить ненароком себе шишку о вашу дверь, барон...» Или что-нибудь в этом духе. Старый барон скреб бородку (а в те времена было модно носить бородку) и отвечал, что весьма польщен, но тем не менее обязан сообщить об этом своей родне. Как бы не так! Он просто выигрывал время, чтобы провести контр-расследование. Он хотел разузнать побольше о Ромео, быть уверенным, что господин ухажер не отец-одиночка, что он не прожигает жизнь в казино, что он ведет цельный образ жизни. Ну, допустим, расследование показывает, что претендент на руку его дочери белый, как стиральный порошок «Персиль». Тогда тесть и посланник организуют встречу на нейтральной почве двух семей, чтобы поближе вглядеться в физиономии друг друга. Часто такие встречи происходили в музее или в городском саду, или на паперти церкви после окончания службы. Неожиданная встреча нос в нос, притворное удивление. «Это просто судьба! Мадемуазель Матильда, вы здесь! И с вашими предками! Позвольте вам представить папу-маму...»
А девчонка также сухо отвечала, сдвинув, как при прыжке ноги: «В самом деле, это просто невероятно! Я как раз говорила о вас маман, вот только-только! Это какая-то терапия, месье Пьеро!»
Предки пожимали друг другу руки, изгибая насколько возможно спину в поклоне. Перекидывались парой слов о погоде, о цене на редиску, о цвете белого жеребца Генриха IV и по-быстрому разбегались, чтобы посудачить о первых впечатлениях. «Мамулечка, и ты веришь, что у нее пелеринка из настоящей норки?» Или: «Отец выглядит вполне серьезным мужчиной, но мать, с ее накрашенными губами, выглядит просто легкомысленно! Честное слово, она принимает себя за Сахару Бернар...» В общем, каждая группировка начинала потихоньку вести разрушительную работу. «А что это за лента на груди у папы? Розетка Иностранного ордена или ленточка для перевязи торта»?... «Малышка хорошенькая, но ты уверен, Гастон, что у ее братишки все в порядке с мозжечком? Ты заметил, как он выворачивает колени при ходьбе?»... «А почему мадам Мишю одевается, как работница городского сада, которая выдает стулья напрокат? Чтобы выглядеть серьезной или чтобы вызвать к себе жалость?»... «Почему ты не сказал, что ее отец так сильно припадает на одну ногу? Надо бы навести справки, Эрнест, вдруг это передается по наследству» и т.д. и т.п.
Наконец, кое-как все утрясалось. Отец будущего мужа принаряжался, как милорд, и, натянув белые перчатки и собравшись с духом, шел официально просить руки дочери. «Так вы отдаете за нас вашу крошку или нет?»
Но самое щекотливое дело – это свадьбы по расчету, с помощью которых предки старались обделать свои делишки. Свах было навалом во все времена. Но в то время это было настоящим социальным бедствием. Я вспоминаю, как хотели обженить одного моего кузена, Анатоля, сына оптового торговпа скобяными товарами. Это был спокойный малый. Женитьбе он предпочитал приятелей. Когда он хотел ощутить интим, он отправлялся либо в «Сфинкс» – это в нашем областном городе, – либо в «Антинею» – шикарное заведение для избранной публики, в котором всех его обитательниц по утрам протирали медицинским спиртом. Ну, а поскольку Анатоль уже приближался к критическому возрасту, его надо было как-то пристраивать. Сам Анатоль был очень ленивый малый. Поэтому поисками невесты занялась одна старая ханжа – жена нотариуса Ляфуйнас. Это была известная в своей области личность: белые волосы, на кадыке велюровая ленточка, лорнет и черный шарф.
В ее досье фигурировала дочь одного генерала. По ее мнению, это был как раз размер Анатоля. Девица получила недурное воспитание у монашек, говорила на двух языках, имела приличное приданое и, к тому же, подавала надежды со всех сторон. Не то чтобы хорошенькая, нет, но в ней был какой-то ненормальный шик. Судя по фотографии, она была не Грета Карго, во делать пацанов и ругаться с горничной она вполне годилась. Мой Анатоль говорит «о'кей», и назначается встреча.
Толстый заерзал на стуле.
– Кузен прифрантился, как на парад. Прямо вылитый Наполеон! Он приходитк нотариусу, а там уже, как по мановению волшебной палочки, оказались генерал Гландош со своей страхолюдинкой. Когца ее представили Анатолю, его чуть было не вырвало прямо на ковер! Он увидел воочию, какой ему выпал выигрыш.
На фото Терезита (ее предки свадебный месяц провели в Испании) была снята в три четверти, так что не было видно, что один глаз у нее вывернут наружу. И поскольку портрет был выполнен в бюст, нельзя было догадаться, что она передвигалась на костылях, потому что одна нога у нее была короче другой на двадцать сантиметров. На фотографии не был заметен горб, как не было видно здоровенной бородавки на подбородке, шишки на лбу, клыка во рту, рожи на другой щеке и экземы на руках. Больше всего не понравилась Анатолю экзема. Когда он поздоровался с девчонкой, с ее руки посыпались крошки, как бывает, когда стряхиваешь скатерть после пикника. В конце приема генерал Гландош отзывает Анатоля в сторону, к амбразуре окна. «Мой юный друг, – начинает генерал, – наша любезная хозяйка сообщила мне о чувствах, относительно и по причине которых вы оказываете честь моей дочери. Я должен сказать вам, что вы мне чертовски симпатичны, и я готов обсудить этот союз с вами и с нашим другом нотариусом».
Мой Анатоль будто онемел, истинная правда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56