У него начали гореть усы, и мы воспользовались имеющейся здесь минеральной водой, чтобы погасить пожар.
Кончилось тем, что "несчастный случай" был ликвидирован, как сказал Беру.
Одна сторона усов сгорела, но с другой стороны ничего не пострадало.
- Этого ему будет достаточно, чтобы сфотографироваться в профиль, шутил Толстяк.
Я пытался расспросить старика, но он находился в шоке и что-то бессвязно бормотал. Потом появилась толстая матрона, в двенадцать тонн весом, тоже с гальскими усами, с глазами-точками и голыми ногами, более волосатыми, чем у гориллы.
Она присоединила свои крики к крикам своего папаши, так как она была его старшей дочерью.
Я спрятал платиновый кларнет обратно в футляр и сказал Толстяку, что надо убираться отсюда.
Мы быстро смылись.
Крики раздавались теперь по всему кварталу, и если мы не поспеем, то будем сбиты человеческим потоком, на самом деле совсем бесчеловеческим.
- Куда мы идем? - спросил Берурье, труся около меня.
Погода была прекрасной, мы совершенно не задыхались, и ноги сами несли нас, так как дела шли прекрасно.
- В цирк Барнаби, Толстяк!
Заря медленно разгоралась. Начиналось утро понедельника. Воздух был грязно-серый, цвета фабричного дыма.
- Я начинаю пресыщаться этой страной, - заявил Беру, когда мы пришли на площадь, на которой располагался цирк. - Но куда ты идешь?
Да, куда я иду?.. Сказать "доброе утро" нашему дорогому патрону, только и всего.
Барнаби проснулся, подпрыгнув на кровати: этот аттракцион принес ему много бы золота (если я могу так выражаться после нашего открытия).
Мадам была в ночной рубашке, почти прозрачной, фиолетовых тонов с черными кружевами. Ее кукольная шевелюра была вся в бигуди. Видя ее без косметики, можно сказать, на что она похожа: на кусок растопленного сала. Месье тоже подурнел в своей черной с белыми полосами пижаме. Можно сказать: толстая зебра, окрашенная наоборот. Негативное изображение жирафа.
Пара совершенно отупела при виде меня.
- Что случилось? - спросил Барнаби, срочно сунув руку в ширинку своих пижамных брюк, чтобы навести немного порядка в месте, по сравнению с которым леса Амазонки похожи на лужайки Гайд Парка.
- А то, что вы достаточно поиграли, Барнаби, - ответил я. - Теперь с этим покончено и тебе нужно все выложить, дружок.
Он немедленно взорвался.
- Что я должен выкладывать?! Что ты тут такое рассказываешь, мошка?
Я дважды рванул его к себе, он закачался, опрокинулся на свою толстую Лолиту, и оба они оказались на ковре с задранными кверху ногами.
Зрелище было забавное. Беру и я успели отдать себе отчет, насколько оно было прекрасно, грандиозно, великолепно. Мы аплодировали.
Обозленный Барнаби вскочил, чтобы наброситься на меня.
- Ах ты, выродок! - завопил он. - Бродяга! Прощелыга! И ты посмел... Ты посмел!
Чтобы его сразу утихомирить, я достал из заднего кармана штанов платиновый кларнет.
- Хочешь, чтобы я сыграл тебе небольшую арию на этом платиновом инструменте?
Он замолчал, замер, перестал дышать, думать, настаивать.
- Но ведь это твой инструмент! - воскликнула Лолита, которая еще не пришла в себя после происшествия с Мугуэт в ночной коробке.
Лед, попавший за вырез платья, вызвал у нее насморк, и теперь она говорила в нос.
Барнаби стремительно закачал головой.
- Кажется так, - произнес он.
- Ты видишь, толстый свин, - продолжал я, - твоя торговля обнаружена. Тебе мало было торговли наркотиками, так ты еще пристроился к драгоценным металлам! Мне кажется, что ты будешь вынужден заплатить за это. И дорого заплатить!
Он побледнел.
- Я дам вам, сколько вы захотите, - нерешительно пролепетал он.
- Я - флик, - сказал я. - И булимик - тоже. Нас поместили в твой бордель, чтобы наблюдать за ним.
Барнаби начал подозрительно двигать руку в направлении ящика комода.
- Не двигайся, или я тебя съем! - угрожающе проговорил Беру.
Испуганный Барнаби остался недвижим, как литр арахисового масла, забытый на морозе Поль-Эмиль-Коктором.
- Послушайте, - прошептал Барнаби, - я клянусь вам жизнью Лолиты, что тут какое-то недоразумение. Я не торговал наркотиками. О! Совсем нет!
- Значит, ты делаешь инструменты из платины и золота только потому, что ты меломан?
Бедный Зебра засопел и оторвал кусок чего-то под штанами пижамы. Он с грустью посмотрел на это. Я не знаю, что это такое, но оно было рыжим и в завитушках.
- Послушайте, - сказал он, - эти инструменты - сбережения всей моей жизни.
Я посмотрел на него. Его голос был трогательно убеждающим. Это могло быть правдой: у него очень порядочный вид, у папаши Барнаби. Внезапно, с той неожиданной внешностью, которая составляет часть шарма (другая часть была той причиной, из-за которой ваша жена звонила мне в тот день, когда вы отсутствовали), я снова стал сожалеть о той ссадине, которая краснела в углу его рта.
- Ваши сбережения?
- Да. Мы, люди цирка, неплохо зарабатываем, но не доверяем деньги банку: знаете, разное бывает. Но ведь невозможно таскать крупные суммы с собой. Тогда я нашел такой выход, который позволил хранить мне у себя все свое состояние, не рискуя, что меня могут потрясти. Ты понимаешь, сынок?
Его добрые глаза сенбернара (похожие также и на глаза Беру, это верно) убедительно смотрели на меня.
- Когда ты мне заявил, что легавые... О, простите, - исправился он, я хотел сказать флики, должны будут произвести обыск, я побоялся, как бы они, увидев инструменты, не обнаружили бы, в чем дело. Тогда спрятал их у своего двоюродного брата, у которого есть в городе лавка. - Он вздохнул.
- А каким образом ты это обнаружил?
- Это ведь моя работа полицейского. Знаете, Барнаби, банки гораздо надежнее, чем вы думаете, у них есть бронированные шкафы, в которых ваши драгоценности будут находиться в большей безопасности.
Я бросил кларнет на кровать.
Барнаби быстро оправился от пережитого. Он сразу же схватил меня за отвороты пиджака.
- Вы говорите, что вы из полиции. Я хочу видеть доказательства.
- Нет ничего проще, - ответил я, - поднося руку к карману, чтобы вынуть оттуда удостоверение.
Проклятье! Его у меня не было! Оно исчезло!
Я решил, что потерял его во время ночных драк.
- Беру, - обратился я к нему, - я потерял свое удостоверение. Будь добр, покажи папаше Барнаби свое.
Его Благородие поднес руку к карману и не замедлил сделать такую же гримасу, что и я.
- Я тоже потерял его! - проблеял он.
- Тут что-то нечисто, - вмешалась Лолита. - Будь осторожен, дорогой, они хотят тебя надуть.
- Вместо того, чтобы оскорблять полицию, - сказал я, - вы бы лучше отправились и забрали бы свой оркестр, пока он цел. Около лавки образовалась паника, и соседи могут спокойно взять золотой саксофон, так же, как и окорок ветчины.
Пара, почти голая, я могу подтвердить это, устремилась к "кадиллаку", стоящему перед их фургоном.
Раз мы в Италии, я могу сказать, что подумал. Это богатство при свете луны имело что-то в себе дантевское.
12
- Как по-твоему, - спросил Толстяк, - он искренен или нет?
- Йес, месье. Вещи сделаны из металла, и больше по звуку, чем по цвету определяется состав металла.
- Исчезновение моих бумаг меня беспокоит, - вздохнул Толстяк. - У меня в бумажнике, кроме полицейского удостоверения и сотни тысяч лир, была фотография Берты и мое разрешение на рыбную ловлю в этом году. Очень плохо, что все пропало.
Я зашатался.
- А ты не находишь странным, что мы оба потеряли свои бумаги?
- Да, - ответил он, - это пахнет черной магией.
Я окаменел.
- Что это с тобой такое? - удивился Толстяк. - У тебя вид как у лошади, намеревающейся переступить загадочную черту.
- Действительно, это магия, но не черная. Мы не теряли наших бумаг, Беру. У нас их просто украли. И украли с необыкновенной ловкостью. Соображаешь?
- Черт побери! - воскликнул мой коллега (который был хоровым мальчиком, прежде чем стать отвратительным взрослым), - это Пивуникони!
- После того, как он за все время путешествия не обращал на нас внимания, он вдруг пригласил нас выпить у него пуншу, и это среди ночи! Это очень странно. Он был удивлен нашими энергичными действиями и захотел узнать, кто мы такие. И в тот момент, когда он подавал нам стаканы с пуншем, он облегчил наши карманы.
Я ничего больше не сказал. Мы побежали по просыпающемуся лагерю к фургону престижератора. Плохо выспавшиеся служащие конюшни уже работали, таская мешки с овсом и сеном.
За меньшее время, чем нужно китайцу, чтобы превратиться в корейца, мы оказались на пороге жилища мага.
Дверь тихонько колыхалась от ветра, и помещение было пусто... Не было ни Пивуникони, ни мисс Лолы! Никаких чемоданов, да и вообще почти ничего не осталось.
- Беги за машиной, Толстяк, и как можно скорей!
В то время, как он устремился на поиски машины, я стал искать в фургоне что-нибудь, но ничего не нашел. Виноваты ли в этом мои нервы? Разве я всегда не удачно угадываю? В моей коробке хороших идей все ясно, просто и логично.
Беру вернулся с парнем-чехословаком за рулем старой машины.
- Фриппегься? - спросил он.
Я его знал, его звали Фирмия.
- Да, да, - ответил я. - В центральное бюро полиции.
Я сел на заднее сиденье.
- Как ты думаешь, куда он смотался? - спросил Беру.
- Не имею ни малейшего представления. Но Швейцария не так уж далеко отсюда.
- Дортисшебате? - забеспокоился Фирмия.
- Согласен, но при условии, что ты поедешь быстро, - ответил я.
Он устремился в медленно просыпающийся Турин. Автобусы, грузовики, мотоциклы... смеющиеся люди.
Мы подъехали к центральному бюро пьемонтской полиции.
Я рассказал там, кто я такой, и попросил о свидании с шерифом полиции. Мне ответили, что он не вернулся из пригорода, так как уезжал на уикэнд в пятницу вечером вместо утра среды, и потому задержится. Мне предложили повидать заместителя шефа полиции, эту высокую личность. И я согласился.
Он оказался приветливым господином, с темными вьющимися усами и в шелковом ярко-зеленом костюме с желтыми полосами.
- Господин заместитель секретаря шефа полиции... - начал я.
Он остановил меня.
- Называйте меня Базилио, синьор.
- Базилио, мой дорогой коллега, нужно немедленно объявить тревогу в службе наблюдения на вокзалах и аэропортах. Пусть прикроют границы. Нужно отдать приказ о задержании артиста цирка по имени Пивуникони, который путешествует вместе со своей ассистенткой. У этого человека в багаже находится много его портретов, грубо намалеванных пастелью. И осторожнее с ним! Эти портреты на самом деле картины, украденные во Франции и в Турине. Экспертам нужно лишь смыть верхний слой и обнаружить под ним оригинал...
- Мадонна! Вперед! - завопил заместитель секретаря полиции, а попросту Базилио.
Он снял сразу три телефонные трубки и начал вопить в каждую из них срочные распоряжения и приказы.
Полицейская машина завертелась.
Пока все куда-то спешили, бегали, мчались в разные стороны, Беру отвел меня в сторону.
- Без шуток, - сказал он, - вором был Пивуникони?
- Это был он, мое милое сердечко. Как это я раньше об этом не подумал!
- Потому что не хотел рано кончать свою книжку? - коварно спросил он.
- Нет, - огрызнулся я, - потому что из-за этой истории с наркотиками, которая вмешалась в нашу жизнь, карты перепутались. Такой престижератор, как Пивуникони, мог замазать картину, не привлекая к себе при этом внимания. У него была возможность, ловкость и необходимые принадлежности. Таким образом, он писал сверху картины изображение своей внешности пастелью, которая очень удобна для таких случаев. Ее легко снять. И эти картины, вместо того, чтобы прятать, он выставлял на обозрение, развешивая по всем углам помещения. Гениально, а?
- Совершенно гениально! Но как это ты все обнаружил, Сан-Антонио?
Я принял таинственный вид - вид номер один. Именно он заставляет таять девчонок и превращает Беру в Лису (некоторых других он превращает в птиц, и они улетают на седьмое небо).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Кончилось тем, что "несчастный случай" был ликвидирован, как сказал Беру.
Одна сторона усов сгорела, но с другой стороны ничего не пострадало.
- Этого ему будет достаточно, чтобы сфотографироваться в профиль, шутил Толстяк.
Я пытался расспросить старика, но он находился в шоке и что-то бессвязно бормотал. Потом появилась толстая матрона, в двенадцать тонн весом, тоже с гальскими усами, с глазами-точками и голыми ногами, более волосатыми, чем у гориллы.
Она присоединила свои крики к крикам своего папаши, так как она была его старшей дочерью.
Я спрятал платиновый кларнет обратно в футляр и сказал Толстяку, что надо убираться отсюда.
Мы быстро смылись.
Крики раздавались теперь по всему кварталу, и если мы не поспеем, то будем сбиты человеческим потоком, на самом деле совсем бесчеловеческим.
- Куда мы идем? - спросил Берурье, труся около меня.
Погода была прекрасной, мы совершенно не задыхались, и ноги сами несли нас, так как дела шли прекрасно.
- В цирк Барнаби, Толстяк!
Заря медленно разгоралась. Начиналось утро понедельника. Воздух был грязно-серый, цвета фабричного дыма.
- Я начинаю пресыщаться этой страной, - заявил Беру, когда мы пришли на площадь, на которой располагался цирк. - Но куда ты идешь?
Да, куда я иду?.. Сказать "доброе утро" нашему дорогому патрону, только и всего.
Барнаби проснулся, подпрыгнув на кровати: этот аттракцион принес ему много бы золота (если я могу так выражаться после нашего открытия).
Мадам была в ночной рубашке, почти прозрачной, фиолетовых тонов с черными кружевами. Ее кукольная шевелюра была вся в бигуди. Видя ее без косметики, можно сказать, на что она похожа: на кусок растопленного сала. Месье тоже подурнел в своей черной с белыми полосами пижаме. Можно сказать: толстая зебра, окрашенная наоборот. Негативное изображение жирафа.
Пара совершенно отупела при виде меня.
- Что случилось? - спросил Барнаби, срочно сунув руку в ширинку своих пижамных брюк, чтобы навести немного порядка в месте, по сравнению с которым леса Амазонки похожи на лужайки Гайд Парка.
- А то, что вы достаточно поиграли, Барнаби, - ответил я. - Теперь с этим покончено и тебе нужно все выложить, дружок.
Он немедленно взорвался.
- Что я должен выкладывать?! Что ты тут такое рассказываешь, мошка?
Я дважды рванул его к себе, он закачался, опрокинулся на свою толстую Лолиту, и оба они оказались на ковре с задранными кверху ногами.
Зрелище было забавное. Беру и я успели отдать себе отчет, насколько оно было прекрасно, грандиозно, великолепно. Мы аплодировали.
Обозленный Барнаби вскочил, чтобы наброситься на меня.
- Ах ты, выродок! - завопил он. - Бродяга! Прощелыга! И ты посмел... Ты посмел!
Чтобы его сразу утихомирить, я достал из заднего кармана штанов платиновый кларнет.
- Хочешь, чтобы я сыграл тебе небольшую арию на этом платиновом инструменте?
Он замолчал, замер, перестал дышать, думать, настаивать.
- Но ведь это твой инструмент! - воскликнула Лолита, которая еще не пришла в себя после происшествия с Мугуэт в ночной коробке.
Лед, попавший за вырез платья, вызвал у нее насморк, и теперь она говорила в нос.
Барнаби стремительно закачал головой.
- Кажется так, - произнес он.
- Ты видишь, толстый свин, - продолжал я, - твоя торговля обнаружена. Тебе мало было торговли наркотиками, так ты еще пристроился к драгоценным металлам! Мне кажется, что ты будешь вынужден заплатить за это. И дорого заплатить!
Он побледнел.
- Я дам вам, сколько вы захотите, - нерешительно пролепетал он.
- Я - флик, - сказал я. - И булимик - тоже. Нас поместили в твой бордель, чтобы наблюдать за ним.
Барнаби начал подозрительно двигать руку в направлении ящика комода.
- Не двигайся, или я тебя съем! - угрожающе проговорил Беру.
Испуганный Барнаби остался недвижим, как литр арахисового масла, забытый на морозе Поль-Эмиль-Коктором.
- Послушайте, - прошептал Барнаби, - я клянусь вам жизнью Лолиты, что тут какое-то недоразумение. Я не торговал наркотиками. О! Совсем нет!
- Значит, ты делаешь инструменты из платины и золота только потому, что ты меломан?
Бедный Зебра засопел и оторвал кусок чего-то под штанами пижамы. Он с грустью посмотрел на это. Я не знаю, что это такое, но оно было рыжим и в завитушках.
- Послушайте, - сказал он, - эти инструменты - сбережения всей моей жизни.
Я посмотрел на него. Его голос был трогательно убеждающим. Это могло быть правдой: у него очень порядочный вид, у папаши Барнаби. Внезапно, с той неожиданной внешностью, которая составляет часть шарма (другая часть была той причиной, из-за которой ваша жена звонила мне в тот день, когда вы отсутствовали), я снова стал сожалеть о той ссадине, которая краснела в углу его рта.
- Ваши сбережения?
- Да. Мы, люди цирка, неплохо зарабатываем, но не доверяем деньги банку: знаете, разное бывает. Но ведь невозможно таскать крупные суммы с собой. Тогда я нашел такой выход, который позволил хранить мне у себя все свое состояние, не рискуя, что меня могут потрясти. Ты понимаешь, сынок?
Его добрые глаза сенбернара (похожие также и на глаза Беру, это верно) убедительно смотрели на меня.
- Когда ты мне заявил, что легавые... О, простите, - исправился он, я хотел сказать флики, должны будут произвести обыск, я побоялся, как бы они, увидев инструменты, не обнаружили бы, в чем дело. Тогда спрятал их у своего двоюродного брата, у которого есть в городе лавка. - Он вздохнул.
- А каким образом ты это обнаружил?
- Это ведь моя работа полицейского. Знаете, Барнаби, банки гораздо надежнее, чем вы думаете, у них есть бронированные шкафы, в которых ваши драгоценности будут находиться в большей безопасности.
Я бросил кларнет на кровать.
Барнаби быстро оправился от пережитого. Он сразу же схватил меня за отвороты пиджака.
- Вы говорите, что вы из полиции. Я хочу видеть доказательства.
- Нет ничего проще, - ответил я, - поднося руку к карману, чтобы вынуть оттуда удостоверение.
Проклятье! Его у меня не было! Оно исчезло!
Я решил, что потерял его во время ночных драк.
- Беру, - обратился я к нему, - я потерял свое удостоверение. Будь добр, покажи папаше Барнаби свое.
Его Благородие поднес руку к карману и не замедлил сделать такую же гримасу, что и я.
- Я тоже потерял его! - проблеял он.
- Тут что-то нечисто, - вмешалась Лолита. - Будь осторожен, дорогой, они хотят тебя надуть.
- Вместо того, чтобы оскорблять полицию, - сказал я, - вы бы лучше отправились и забрали бы свой оркестр, пока он цел. Около лавки образовалась паника, и соседи могут спокойно взять золотой саксофон, так же, как и окорок ветчины.
Пара, почти голая, я могу подтвердить это, устремилась к "кадиллаку", стоящему перед их фургоном.
Раз мы в Италии, я могу сказать, что подумал. Это богатство при свете луны имело что-то в себе дантевское.
12
- Как по-твоему, - спросил Толстяк, - он искренен или нет?
- Йес, месье. Вещи сделаны из металла, и больше по звуку, чем по цвету определяется состав металла.
- Исчезновение моих бумаг меня беспокоит, - вздохнул Толстяк. - У меня в бумажнике, кроме полицейского удостоверения и сотни тысяч лир, была фотография Берты и мое разрешение на рыбную ловлю в этом году. Очень плохо, что все пропало.
Я зашатался.
- А ты не находишь странным, что мы оба потеряли свои бумаги?
- Да, - ответил он, - это пахнет черной магией.
Я окаменел.
- Что это с тобой такое? - удивился Толстяк. - У тебя вид как у лошади, намеревающейся переступить загадочную черту.
- Действительно, это магия, но не черная. Мы не теряли наших бумаг, Беру. У нас их просто украли. И украли с необыкновенной ловкостью. Соображаешь?
- Черт побери! - воскликнул мой коллега (который был хоровым мальчиком, прежде чем стать отвратительным взрослым), - это Пивуникони!
- После того, как он за все время путешествия не обращал на нас внимания, он вдруг пригласил нас выпить у него пуншу, и это среди ночи! Это очень странно. Он был удивлен нашими энергичными действиями и захотел узнать, кто мы такие. И в тот момент, когда он подавал нам стаканы с пуншем, он облегчил наши карманы.
Я ничего больше не сказал. Мы побежали по просыпающемуся лагерю к фургону престижератора. Плохо выспавшиеся служащие конюшни уже работали, таская мешки с овсом и сеном.
За меньшее время, чем нужно китайцу, чтобы превратиться в корейца, мы оказались на пороге жилища мага.
Дверь тихонько колыхалась от ветра, и помещение было пусто... Не было ни Пивуникони, ни мисс Лолы! Никаких чемоданов, да и вообще почти ничего не осталось.
- Беги за машиной, Толстяк, и как можно скорей!
В то время, как он устремился на поиски машины, я стал искать в фургоне что-нибудь, но ничего не нашел. Виноваты ли в этом мои нервы? Разве я всегда не удачно угадываю? В моей коробке хороших идей все ясно, просто и логично.
Беру вернулся с парнем-чехословаком за рулем старой машины.
- Фриппегься? - спросил он.
Я его знал, его звали Фирмия.
- Да, да, - ответил я. - В центральное бюро полиции.
Я сел на заднее сиденье.
- Как ты думаешь, куда он смотался? - спросил Беру.
- Не имею ни малейшего представления. Но Швейцария не так уж далеко отсюда.
- Дортисшебате? - забеспокоился Фирмия.
- Согласен, но при условии, что ты поедешь быстро, - ответил я.
Он устремился в медленно просыпающийся Турин. Автобусы, грузовики, мотоциклы... смеющиеся люди.
Мы подъехали к центральному бюро пьемонтской полиции.
Я рассказал там, кто я такой, и попросил о свидании с шерифом полиции. Мне ответили, что он не вернулся из пригорода, так как уезжал на уикэнд в пятницу вечером вместо утра среды, и потому задержится. Мне предложили повидать заместителя шефа полиции, эту высокую личность. И я согласился.
Он оказался приветливым господином, с темными вьющимися усами и в шелковом ярко-зеленом костюме с желтыми полосами.
- Господин заместитель секретаря шефа полиции... - начал я.
Он остановил меня.
- Называйте меня Базилио, синьор.
- Базилио, мой дорогой коллега, нужно немедленно объявить тревогу в службе наблюдения на вокзалах и аэропортах. Пусть прикроют границы. Нужно отдать приказ о задержании артиста цирка по имени Пивуникони, который путешествует вместе со своей ассистенткой. У этого человека в багаже находится много его портретов, грубо намалеванных пастелью. И осторожнее с ним! Эти портреты на самом деле картины, украденные во Франции и в Турине. Экспертам нужно лишь смыть верхний слой и обнаружить под ним оригинал...
- Мадонна! Вперед! - завопил заместитель секретаря полиции, а попросту Базилио.
Он снял сразу три телефонные трубки и начал вопить в каждую из них срочные распоряжения и приказы.
Полицейская машина завертелась.
Пока все куда-то спешили, бегали, мчались в разные стороны, Беру отвел меня в сторону.
- Без шуток, - сказал он, - вором был Пивуникони?
- Это был он, мое милое сердечко. Как это я раньше об этом не подумал!
- Потому что не хотел рано кончать свою книжку? - коварно спросил он.
- Нет, - огрызнулся я, - потому что из-за этой истории с наркотиками, которая вмешалась в нашу жизнь, карты перепутались. Такой престижератор, как Пивуникони, мог замазать картину, не привлекая к себе при этом внимания. У него была возможность, ловкость и необходимые принадлежности. Таким образом, он писал сверху картины изображение своей внешности пастелью, которая очень удобна для таких случаев. Ее легко снять. И эти картины, вместо того, чтобы прятать, он выставлял на обозрение, развешивая по всем углам помещения. Гениально, а?
- Совершенно гениально! Но как это ты все обнаружил, Сан-Антонио?
Я принял таинственный вид - вид номер один. Именно он заставляет таять девчонок и превращает Беру в Лису (некоторых других он превращает в птиц, и они улетают на седьмое небо).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18