Сначала, как и его жена, вспомнил тезисы о провокациях, затем, увидев протокол обыска с подписями понятых, впал в краску и наконец вспомнил, что Анна Сергеевна сама подарила ему иконы, а он, пожалев выкинуть это старье, забросил их на антресоль и совершенно про них забыл. Вот так. Попробуй опровергни. Последней своей версией он чуть было не сорвал Вовчика с цепи, и Таничеву стоило больших усилий сдержать Белкина. Поэтому ласковое обещание «Я тебе, сучара, глотку перегрызу» так и осталось невыполненным.
Петрович занял более гибкую в данной ситуации позицию. Он не стал ничего опровергать. Он положил иконы перед Бражником, а сверху кинул допрос подруги Анны Сергеевны, куда Белкин записал тот факт, что семейная реликвия подарена быть не могла. К этому добавились протокол допроса жены, справка-счет из магазина о стоимости «Опеля» и, наконец, бумажка с номером телефона.
После этого Таничев предложил взаимовыгодный вариант – Бражник без записи сдает участников-исполнителей налета на квартиру Белова, а оперы не звонят по положенному сверху телефону и не передают юрисконсультанта в руки властей района, где проживала Анна Сергеевна. Конечно, Владимир Сергеевич вправе отказаться, если считает себя ни в чем не виновным, но кто знает, какие в соседнем районе настроения и какова текущая политика? И не будет ли товарищ Бражник немедленно арестован? Кто его знает? Для местной прокуратуры, может быть, улик и не хватит, а вот там… Троих таких Бражников закрыть можно. Хотите проверить? Нам почему-то кажется, что эксперимент перспективный.
Владимир Сергеевич интенсивно закурил, но в течение двух последующих часов ни к тому, ни к другому берегу он подойти так и не решился. «Подождите, ребята, не звоните, не надо, но… но я не знаю, кто опустил Белова. Я хотел, каюсь, но не успел. Этот тупица Белов натрепал про деньги еще кому-нибудь».
В полночь, когда желудки требовали по второй котлете, головы стремились найти подушки, а приехавшая жена Бражника кричала о немедленном освобождении суженого из незаконного заточения, Таничев предложил расставить все точки над "Ё".
Юрисконсультант, однако, начал снова блудить:
– Мужики, поймите, это не мое.
– А Анна Сергеевна?
– Ну, вы ж сказали, что другой район…
– Кто был на разбое, гадина? – заорал Вовчик, не выдержав нерешительности Бражника.
– Я честно не…
– Кто?
Владимир Сергеевич спрятал назад в пачку новую сигарету:
– Погодите, вы же должны понимать, в какое положение меня ставите? Что я, из головы людей вам давать буду? Я не знаю, кто…
– В какое-такое положение мы тебя ставим?! Ты сам себя в раковое положение поставил, яйцебык! Мы тебя заставляли всякой мерзостью заниматься? Ты бы лучше не блеял про свое положение, а использовал тот шанс, что тебе предлагают. Пока предлагают. Последнее слово! Да или нет?
– Не зна…
– В камеру!
Камеры под рукой не оказалось. Вовчик упомянул ее по запарке. Был второй, безоконный кабинет, в котором имелась водопроводная труба и отсутствовал холодильник. То есть, продолжив логическую цепочку, можно было догадаться, что именно с трубой теперь была связана цепочкой наручников дальнейшая жизнь Бражника.
Белкин, выполнив конвойную миссию, вернулся в тронный зал.
– Гаденыш, положение у него, видишь ли, такое.
– Мне кажется, он бы сказал, если б знал. У него действительно раковое положение, – ответил Гончаров.
– Сомневаюсь я. Он не такой дурак. Думаешь, он поверил, что мы не сольем соседям информацию про библиотекаршу?
– Тем не менее это его шанс. Ведь это действительно не наше убийство.
– А, – махнул рукой Вовчик, не зная, что ответить.
– Пошли по домам, – предложил Таничев. – Этот посидит до утра, не растает. Паша, ты, на всякий случай, останься. Завтра созвонимся с местными, отдадим его.
– Да, погнали, а то метро закроется, – согласился Казанцев. Каждый ночлег в неотапливаемом кабинете грозил разбудить с большим трудом залеченную пневмонию.
На улице, когда Белкин свернул к своему дому, Костик обратился к Таничеву:
– Слышь, Петрович, ты мне честно скажи: если бы Бражник сейчас рассказал про налет, правду рассказал, ты б его отпустил? Ведь то убийство, оно ведь не наше. Мы не получаем за него процент, а? Вдруг он завтра сдаст этих, ты отпустишь его?
Таничев смотрел вниз, на темный асфальт.
– Ну, так что, Петрович?
– Знаешь, Костя, если б он украл эти иконы… А я ведь как Белкин, опер по масти…
ГЛАВА 8
Ночь принесла очередную трагедию. Вместе с каплями осеннего дождя и порывами лихорадочного ветра. Вместе с завыванием бездомных собак, ударами незапертых окон, топотом убегающих в темноту шагов. Вместе со скрежетом зубов, последним отчаянным криком, безумным, угасающим взглядом и застывшим в нем вопросом.
Врачам реанимации делать было уже нечего. Один из докторов, выйдя из комнаты, прошептал одно лишь слово, от которого Паша вздрогнул и замер перед дверьми:
– Ужас!
Пашу в три ночи поднял дежурный. Самый сон. Гончарову снился Крым, где он был позапрошлым летом. Он очень хотел согреться, но не мог – только он ложился на морской песок, солнце исчезало. Когда Паша замерзал по ночам, ему все время снился Крым.
До места он добрался на машине ответственного от руководства. Когда врачи вышли из комнаты, Паша оказался у дверей первым. Заспанный комендант общежития что-то объясняла местному участковому.
Паша не прислушивался и не вникал. Слабое головокружение, вызванное резким пробуждением, не давало возможности сосредоточиться и с ходу заняться привычным делом.
Что там за дверью? Продолжение сна? Крымское побережье? Голос телекомментатора: «Сегодня курс доллара вырос на сорок пунктов… „Спартак“ выиграл у „Текстильщика“… Проктер энд Гэмбл… За прошедшие сутки зарегистрировано восемь убийств, ожидается похолодание, дожди…»
Паша тряхнул головой. Навеяло. Не спать.
Дверь.
Кровь была везде. Расползлась бурыми пятнами по полу и застыла веером брызг на обоях. Десятиметровка общаги с убогой рассыпающейся мебелью, плакатом «Санта-Барбары» над тахтой, до обидного знакомой сервировкой застланного пожелтевшими газетами стола. Сорок ватт света без абажура. Вальс из приемника…
Мужчина и женщина. Мужчина без головы. Женщина под «Сантой». Убита топором. Мужчина обезглавлен ножом, валяющимся тут же, в луже крови. Тошнота. Не ходить! Кто там? Перебьетесь. Ветер за окном. Сверкание зарницы. Или молнии. Утром будет солнце, утром будет Крым. Они уже там. Во сне.
Выцветшее фото на стене. Муж и жена. Свадьба. Дети? Нет. Здесь нет. Вообще нет. Мед-карта. Шестой месяц. Тошнота. «Награжден почетной грамотой за успехи в деле перестройки». Голоса. Там, сзади, за дверью. Кровь. Застывший захват ладони. Красное на белом.
– Да, да, это он. Выписан полгода назад… Приходил… Знакомые. Вроде не судим… Афганец. Не замечалось. Не знаю… Мать в Купчине, в коммуналке, может, там. Друзья на заводе. Фотографию? Попробую, должна быть на анкете. Сильный, очень сильный, но спокойный… Пил, конечно, как все… Меру знал… Нет, нет, что вы! Нашло, наверное, нашло. Да, да, сейчас принесу.
Удаляющийся в темноту халат.
Я все слышал. Надо позвонить. Телефон внизу, на вахте. По рации передай приметы. Час назад? Черт, далеко ушел.
Не ходите туда! Спать, спать, вам завтра на работу. От вас зависит успех перестройки…
Не замечалось, как все… Нашло… Что нашло? Что-то… Очень сильный удар. Шесть месяцев, шесть месяцев, мать в Купчине… Крым. Вальс. Танцующие дети на курортной площадке, танцующие взрослые. Смеющиеся взрослые. Мы устали от крови, мы хотим вечного, доброго. Хотим. Завтра по всему побережью солнце… Шесть месяцев, шесть месяцев…
Нет, старый, со мной ничего, да, иду, иду… Не проснулся просто…
Бражник ничего не вспомнил. Утром Петрович созвонился с соседями, и юрисконсультанта увезли. Жена с когортой «центурионовцев» умчалась следом.
Белкин уехал в территориальный отдел продолжать работу по ночному убийству. Паша ждал его там, чтобы передать эстафету. Ситуация была достаточно ясна, дело «глухарем» не зависнет, потому что лицо установлено, свидетели допрошены, улики собраны и закреплены. Дело за малым – отловить мужичка. Это сложнее, он понимает, что за такое «стенка» может образоваться. Это тебе не в пятом классе шкодить, а потом торжественно раскаиваться на родительском собрании. Забег на длинную дистанцию начали. Связи, родственники, дыры… Телевидение.
Казанцев проспал. Бывает. То беспричинная бессонница, то беспробудный сон. Позавтракать не успел. Мать рано уехала на рынок, купить сигарет со скидкой, чтобы потом продать подороже – небольшой, но все же приработок к пенсии, – поэтому Костика не разбудила. Он позвонил в отдел, сказал Петровичу, что немного задержится.
По пути зашел в частное кафе купить бутербродов. Частники уже открылись, гособщепит включался в процесс с одиннадцати.
Кафе ничего. Приятно глазу. Уют. Цены зато хороши. Не пошикуешь. Дешевле купить будильник, чтобы вовремя вставать и самому готовить завтрак.
Тишина, народ только в предбаннике, рядом с обменным пунктом. Тема одна – бакс растет, на «Боинге» не догонишь. Кофе противный, индийский, с привкусом ячменя.
Костик чуть не целиком заглотил сэндвич, задвинул стул и пошел на выход. До отделения недалеко – можно прогуляться пешком, тем более что сегодня нет дождя, а легкий ветерок полезен для дыхалки. За день еще успеешь наглотаться никотиновых паров и подвальных испарений.
На секунду Костик остановился у киоска. Американский доллар, дойчмарка, франк… Ого, хорошо подскочило… Так бы пенсия у матери росла.
Объявление. Небрежно, шариковой ручкой на тетрадном листе. Костик нагнулся поближе. Выпрямился. Снова взгляд на табло: «Курс валюты на…»
– Молодой человек, вы берете?
– Да, да, то есть нет, пожалуйста. Объявление. Курс. Ага! Тихо-тихо… Ну, бля!
Бражник! Нет, не Бражник! Покупка-продажа.
Валюта. А там, в универмаге, было?…
– Молодой человек, в конце концов, вы мешаете. Или туда, или сюда…
– Да, да, извините.
Костик вышел на осеннюю улицу.
– Ух, ну и запашок! Глянь телефон аварийки под стеклом! Еще полчаса, и говно прорвет наши редуты.
– Давай дверь вешалкой припрем. Должна выдержать.
– А вода?
– Потом откачаем. Беги звони, я подержу. Фу, как на совхозной ферме! Ну, бля, когда же нас отсюда переселят?!
Белкин вернулся с рогатой металлической вешалкой:
– Давай цепляй за ручку. Все, отпускай. Нормально, держит. Паскудство, второй раз за месяц прорывает. Когда приедут?
– Откуда я знаю? Обещали побыстрее.
– Открой окна. Пускай лучше сквозняк.
В группе по раскрытию убийств произошла бытовая трагедия. О таких трагедиях в детективах-боевиках не пишут, их не показывают в отечественных и импортных фильмах, само. собой, они не идут в красивые сводки. И конечно уж, они не попадают ни на первые полосы газет, ни в раздел криминальной хроники. Про это писать не принято. Писать про такое – дурной тон. И никому не интересно.
В группе по раскрытию убийств прорвало сортир. Второй раз за месяц дерьмо пошло не вниз, а вверх. Туалет вплотную примыкал к тронному залу, поэтому прорыв моментально был замечен. Слабая туалетная дверь напора не выдерживала, и ее подперли вешалкой. Опоздание аварийной бригады могло привести к фекальному исходу, после чего никакие распахнутые окна положения не спасут. В них уже заглядывали прохожие, морщили носы и шли дальше. В вытрезвителе паники пока не наблюдалось – ведомства разделяла капитальная стена.
Аварийка прибыла как раз вовремя. Бригадир в огромных крагах-перчатках поколдовал над унитазом и мастерски остановил поток.
– Это вам не мирного атома освоение, – обратился он к операм. – Вот здесь черканите. Не снимая краг, он протянул бумажку бланка.
– С вас двадцать тонн. Замена крестовины фановой трубы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Петрович занял более гибкую в данной ситуации позицию. Он не стал ничего опровергать. Он положил иконы перед Бражником, а сверху кинул допрос подруги Анны Сергеевны, куда Белкин записал тот факт, что семейная реликвия подарена быть не могла. К этому добавились протокол допроса жены, справка-счет из магазина о стоимости «Опеля» и, наконец, бумажка с номером телефона.
После этого Таничев предложил взаимовыгодный вариант – Бражник без записи сдает участников-исполнителей налета на квартиру Белова, а оперы не звонят по положенному сверху телефону и не передают юрисконсультанта в руки властей района, где проживала Анна Сергеевна. Конечно, Владимир Сергеевич вправе отказаться, если считает себя ни в чем не виновным, но кто знает, какие в соседнем районе настроения и какова текущая политика? И не будет ли товарищ Бражник немедленно арестован? Кто его знает? Для местной прокуратуры, может быть, улик и не хватит, а вот там… Троих таких Бражников закрыть можно. Хотите проверить? Нам почему-то кажется, что эксперимент перспективный.
Владимир Сергеевич интенсивно закурил, но в течение двух последующих часов ни к тому, ни к другому берегу он подойти так и не решился. «Подождите, ребята, не звоните, не надо, но… но я не знаю, кто опустил Белова. Я хотел, каюсь, но не успел. Этот тупица Белов натрепал про деньги еще кому-нибудь».
В полночь, когда желудки требовали по второй котлете, головы стремились найти подушки, а приехавшая жена Бражника кричала о немедленном освобождении суженого из незаконного заточения, Таничев предложил расставить все точки над "Ё".
Юрисконсультант, однако, начал снова блудить:
– Мужики, поймите, это не мое.
– А Анна Сергеевна?
– Ну, вы ж сказали, что другой район…
– Кто был на разбое, гадина? – заорал Вовчик, не выдержав нерешительности Бражника.
– Я честно не…
– Кто?
Владимир Сергеевич спрятал назад в пачку новую сигарету:
– Погодите, вы же должны понимать, в какое положение меня ставите? Что я, из головы людей вам давать буду? Я не знаю, кто…
– В какое-такое положение мы тебя ставим?! Ты сам себя в раковое положение поставил, яйцебык! Мы тебя заставляли всякой мерзостью заниматься? Ты бы лучше не блеял про свое положение, а использовал тот шанс, что тебе предлагают. Пока предлагают. Последнее слово! Да или нет?
– Не зна…
– В камеру!
Камеры под рукой не оказалось. Вовчик упомянул ее по запарке. Был второй, безоконный кабинет, в котором имелась водопроводная труба и отсутствовал холодильник. То есть, продолжив логическую цепочку, можно было догадаться, что именно с трубой теперь была связана цепочкой наручников дальнейшая жизнь Бражника.
Белкин, выполнив конвойную миссию, вернулся в тронный зал.
– Гаденыш, положение у него, видишь ли, такое.
– Мне кажется, он бы сказал, если б знал. У него действительно раковое положение, – ответил Гончаров.
– Сомневаюсь я. Он не такой дурак. Думаешь, он поверил, что мы не сольем соседям информацию про библиотекаршу?
– Тем не менее это его шанс. Ведь это действительно не наше убийство.
– А, – махнул рукой Вовчик, не зная, что ответить.
– Пошли по домам, – предложил Таничев. – Этот посидит до утра, не растает. Паша, ты, на всякий случай, останься. Завтра созвонимся с местными, отдадим его.
– Да, погнали, а то метро закроется, – согласился Казанцев. Каждый ночлег в неотапливаемом кабинете грозил разбудить с большим трудом залеченную пневмонию.
На улице, когда Белкин свернул к своему дому, Костик обратился к Таничеву:
– Слышь, Петрович, ты мне честно скажи: если бы Бражник сейчас рассказал про налет, правду рассказал, ты б его отпустил? Ведь то убийство, оно ведь не наше. Мы не получаем за него процент, а? Вдруг он завтра сдаст этих, ты отпустишь его?
Таничев смотрел вниз, на темный асфальт.
– Ну, так что, Петрович?
– Знаешь, Костя, если б он украл эти иконы… А я ведь как Белкин, опер по масти…
ГЛАВА 8
Ночь принесла очередную трагедию. Вместе с каплями осеннего дождя и порывами лихорадочного ветра. Вместе с завыванием бездомных собак, ударами незапертых окон, топотом убегающих в темноту шагов. Вместе со скрежетом зубов, последним отчаянным криком, безумным, угасающим взглядом и застывшим в нем вопросом.
Врачам реанимации делать было уже нечего. Один из докторов, выйдя из комнаты, прошептал одно лишь слово, от которого Паша вздрогнул и замер перед дверьми:
– Ужас!
Пашу в три ночи поднял дежурный. Самый сон. Гончарову снился Крым, где он был позапрошлым летом. Он очень хотел согреться, но не мог – только он ложился на морской песок, солнце исчезало. Когда Паша замерзал по ночам, ему все время снился Крым.
До места он добрался на машине ответственного от руководства. Когда врачи вышли из комнаты, Паша оказался у дверей первым. Заспанный комендант общежития что-то объясняла местному участковому.
Паша не прислушивался и не вникал. Слабое головокружение, вызванное резким пробуждением, не давало возможности сосредоточиться и с ходу заняться привычным делом.
Что там за дверью? Продолжение сна? Крымское побережье? Голос телекомментатора: «Сегодня курс доллара вырос на сорок пунктов… „Спартак“ выиграл у „Текстильщика“… Проктер энд Гэмбл… За прошедшие сутки зарегистрировано восемь убийств, ожидается похолодание, дожди…»
Паша тряхнул головой. Навеяло. Не спать.
Дверь.
Кровь была везде. Расползлась бурыми пятнами по полу и застыла веером брызг на обоях. Десятиметровка общаги с убогой рассыпающейся мебелью, плакатом «Санта-Барбары» над тахтой, до обидного знакомой сервировкой застланного пожелтевшими газетами стола. Сорок ватт света без абажура. Вальс из приемника…
Мужчина и женщина. Мужчина без головы. Женщина под «Сантой». Убита топором. Мужчина обезглавлен ножом, валяющимся тут же, в луже крови. Тошнота. Не ходить! Кто там? Перебьетесь. Ветер за окном. Сверкание зарницы. Или молнии. Утром будет солнце, утром будет Крым. Они уже там. Во сне.
Выцветшее фото на стене. Муж и жена. Свадьба. Дети? Нет. Здесь нет. Вообще нет. Мед-карта. Шестой месяц. Тошнота. «Награжден почетной грамотой за успехи в деле перестройки». Голоса. Там, сзади, за дверью. Кровь. Застывший захват ладони. Красное на белом.
– Да, да, это он. Выписан полгода назад… Приходил… Знакомые. Вроде не судим… Афганец. Не замечалось. Не знаю… Мать в Купчине, в коммуналке, может, там. Друзья на заводе. Фотографию? Попробую, должна быть на анкете. Сильный, очень сильный, но спокойный… Пил, конечно, как все… Меру знал… Нет, нет, что вы! Нашло, наверное, нашло. Да, да, сейчас принесу.
Удаляющийся в темноту халат.
Я все слышал. Надо позвонить. Телефон внизу, на вахте. По рации передай приметы. Час назад? Черт, далеко ушел.
Не ходите туда! Спать, спать, вам завтра на работу. От вас зависит успех перестройки…
Не замечалось, как все… Нашло… Что нашло? Что-то… Очень сильный удар. Шесть месяцев, шесть месяцев, мать в Купчине… Крым. Вальс. Танцующие дети на курортной площадке, танцующие взрослые. Смеющиеся взрослые. Мы устали от крови, мы хотим вечного, доброго. Хотим. Завтра по всему побережью солнце… Шесть месяцев, шесть месяцев…
Нет, старый, со мной ничего, да, иду, иду… Не проснулся просто…
Бражник ничего не вспомнил. Утром Петрович созвонился с соседями, и юрисконсультанта увезли. Жена с когортой «центурионовцев» умчалась следом.
Белкин уехал в территориальный отдел продолжать работу по ночному убийству. Паша ждал его там, чтобы передать эстафету. Ситуация была достаточно ясна, дело «глухарем» не зависнет, потому что лицо установлено, свидетели допрошены, улики собраны и закреплены. Дело за малым – отловить мужичка. Это сложнее, он понимает, что за такое «стенка» может образоваться. Это тебе не в пятом классе шкодить, а потом торжественно раскаиваться на родительском собрании. Забег на длинную дистанцию начали. Связи, родственники, дыры… Телевидение.
Казанцев проспал. Бывает. То беспричинная бессонница, то беспробудный сон. Позавтракать не успел. Мать рано уехала на рынок, купить сигарет со скидкой, чтобы потом продать подороже – небольшой, но все же приработок к пенсии, – поэтому Костика не разбудила. Он позвонил в отдел, сказал Петровичу, что немного задержится.
По пути зашел в частное кафе купить бутербродов. Частники уже открылись, гособщепит включался в процесс с одиннадцати.
Кафе ничего. Приятно глазу. Уют. Цены зато хороши. Не пошикуешь. Дешевле купить будильник, чтобы вовремя вставать и самому готовить завтрак.
Тишина, народ только в предбаннике, рядом с обменным пунктом. Тема одна – бакс растет, на «Боинге» не догонишь. Кофе противный, индийский, с привкусом ячменя.
Костик чуть не целиком заглотил сэндвич, задвинул стул и пошел на выход. До отделения недалеко – можно прогуляться пешком, тем более что сегодня нет дождя, а легкий ветерок полезен для дыхалки. За день еще успеешь наглотаться никотиновых паров и подвальных испарений.
На секунду Костик остановился у киоска. Американский доллар, дойчмарка, франк… Ого, хорошо подскочило… Так бы пенсия у матери росла.
Объявление. Небрежно, шариковой ручкой на тетрадном листе. Костик нагнулся поближе. Выпрямился. Снова взгляд на табло: «Курс валюты на…»
– Молодой человек, вы берете?
– Да, да, то есть нет, пожалуйста. Объявление. Курс. Ага! Тихо-тихо… Ну, бля!
Бражник! Нет, не Бражник! Покупка-продажа.
Валюта. А там, в универмаге, было?…
– Молодой человек, в конце концов, вы мешаете. Или туда, или сюда…
– Да, да, извините.
Костик вышел на осеннюю улицу.
– Ух, ну и запашок! Глянь телефон аварийки под стеклом! Еще полчаса, и говно прорвет наши редуты.
– Давай дверь вешалкой припрем. Должна выдержать.
– А вода?
– Потом откачаем. Беги звони, я подержу. Фу, как на совхозной ферме! Ну, бля, когда же нас отсюда переселят?!
Белкин вернулся с рогатой металлической вешалкой:
– Давай цепляй за ручку. Все, отпускай. Нормально, держит. Паскудство, второй раз за месяц прорывает. Когда приедут?
– Откуда я знаю? Обещали побыстрее.
– Открой окна. Пускай лучше сквозняк.
В группе по раскрытию убийств произошла бытовая трагедия. О таких трагедиях в детективах-боевиках не пишут, их не показывают в отечественных и импортных фильмах, само. собой, они не идут в красивые сводки. И конечно уж, они не попадают ни на первые полосы газет, ни в раздел криминальной хроники. Про это писать не принято. Писать про такое – дурной тон. И никому не интересно.
В группе по раскрытию убийств прорвало сортир. Второй раз за месяц дерьмо пошло не вниз, а вверх. Туалет вплотную примыкал к тронному залу, поэтому прорыв моментально был замечен. Слабая туалетная дверь напора не выдерживала, и ее подперли вешалкой. Опоздание аварийной бригады могло привести к фекальному исходу, после чего никакие распахнутые окна положения не спасут. В них уже заглядывали прохожие, морщили носы и шли дальше. В вытрезвителе паники пока не наблюдалось – ведомства разделяла капитальная стена.
Аварийка прибыла как раз вовремя. Бригадир в огромных крагах-перчатках поколдовал над унитазом и мастерски остановил поток.
– Это вам не мирного атома освоение, – обратился он к операм. – Вот здесь черканите. Не снимая краг, он протянул бумажку бланка.
– С вас двадцать тонн. Замена крестовины фановой трубы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15