— До тайника нам не добраться! Вся милиция будет на ногах!
Когда к дому подъехала милицейская машина, Хуго Лангерманис дрожмя дрожал в спальне на втором этаже. Он был так перепуган, что едва догадался в последний момент запихнуть инкассаторские мешочки под кровать. Неизвестно почему он вообразил, что достаточно Алвису войти и увидеть его, чтобы тут же арестовать, хотя на самом деле в тот момент он был для Алвиса всего лишь незнакомым человеком.
Хуго слышал, как Нелли разговаривает с милиционером. Она говорила спокойно и сдержанно, хотя в любую минуту Людвиг мог начать колотить в дверь, а на кухне это было бы прекрасно слышно. Правда, в кочегарке не было ничего такого, чем можно бить в дверь, Хуго это проверил. Он даже вынес оттуда ведро с брикетами, не говоря уж о кочерге. Хуго вспомнил, что на стене кочегарки висел пучок высохшей травы. Может, это трава от сердца, и Людвиг как раз за ней пошел, чтобы помочь Нелли?
Хуго проклинал Козинда, который сейчас, наверно, копается в своем саду, чтобы все прохожие видели, что он дома и занят делом, и решил, что если они засыпятся, он Козинда не пожалеет. Это была Козиндова идея, вот пусть сам и расплачивается. Потом Хуго стал думать, как отделаться от Нелли. Бежать вместе с ней было бы неразумно, парочку поймать легче. Он хотел придумать какое-нибудь алиби для Нелли, но ничего путного в голову не приходило, и тогда он, неизвестно почему, обратился к воспоминаниям. К тому вечеру, когда он уговорил Нелли стать его сообщницей. Он перекрыл реку любви старой, но надежной мережей. Он сказал, что его преследуют несчастья, что он беден, и единственное, что у него есть — это ее любовь. И как бы ему ни было трудно, он будет бороться за свою любовь. Он поедет далеко-далеко и заработает денег на их гнездышко. Поедет на Север, там можно много заработать. Нет, ее он оставит в Риге. Там, где ему обещали работу, женщин не берут. И вообще он не может принять от нее такой жертвы. Нет, он не переживет, если с ней что-нибудь случится, если она заболеет. Пусть остается здесь. И ждет. Год, может быть, два… Конечно, поначалу, пока не приобретешь навыков, много не заработаешь, но потом — на третий, четвертый год — ну, тогда он станет грести деньги лопатой!
Нелли знала, что она не самая красивая женщина на свете, но была почти уверена, что для Хуго она самая красивая, самая красивая до тех пор, пока бдительно стоит рядом. Она знала, что такие дальние и длительные отлучки мужчин не сулят ничего хорошего даже их законным женам и детям. Мало ли что может случиться в такой дали! Она разузнала о вербовщиках рабочей силы из южных республик, где они оба могли получить работу. Хуго обрадовался, но потом выяснил, что оттуда люди возвращаются не богаче прежнего.
Когда в ее присутствии Хуго начал заполнять анкету отдела кадров, Нелли была близка к полнейшему отчаянию.
— Если бы сберкнижка была не на имя Людвига! — запричитала она. — Я могу продать вещи, мне все равно, что он скажет, но за поношенные много не дадут…
— Копейки.
— Рублей двести-триста… Ну, пятьсот!
— Я и говорю.
На следующий день он пришел с предложением. Он встретил старого школьного товарища, который теперь работает инкассатором. У него такие же трудности с финансами, а второй инкассатор — тоже свой парень. Если бы Хуго смог достать такси, которое в этот день должно ехать в банк, и смог бы на несколько часов обезвредить настоящего шофера, они бы заплатили ему за это сорок тысяч.
Это был немного более смягченный вариант, чем тот, который слышал Крыса.
Нелли согласилась сразу. И заодно нашла себе оправдание.
— Римша погубил мою жизнь. Пусть его выкинут с работы! Больше времени останется на морковку и укроп. Знаешь, он мне отвратителен!
Весь вечер они считали деньги, раскладывая их по кучкам. Хуго увлекся, раскраснелся и почти что забыл, что эти деньги будут разыскивать. Он гордился собой, потому что для него понятия «работа» и «деньги» не были взаимосвязаны. А если он когда-то их и связывал, то только для того, чтобы повторить, что «заработанных денег» не хватает и надо «добыть» еще. Он еще в детстве сообразил, что в его семье тратят в основном «добытые деньги». Это было вполне нормальное, обыденное явление. Слова «добыть» и «украсть» имели совсем разный смысл. Крали банки с вареньем из подвалов и вывешенные для просушки простыни с чердаков. А деньги — нет, деньги доставали.
Отчима я все же не перещеголял, подумал Хуго, глядя на кучки зеленых, красных и сиреневых купюр. Он словно сравнивал себя с отчимом в тяжелой борьбе за «добычу денег». Он, конечно, проигрывал, и проигрывал значительно, но в общем был достойным противником.
У Нелли награбленные деньги никаких положительных эмоций не вызвали. Если ей сейчас предложили бы сделать то, что она сделала, она отказалась бы наотрез, даже если бы из-за этого пришлось потерять Хуго. Она не могла сформулировать, почему, но она совершенно определенно знала, что отказалась бы. А ведь она не знала всей правды!
— Платья мне брать с собой?
— Не бери, — Хуго обнял ее за плечи.
Груда денег успокоила его, потому что в них таилась странная власть, и теперь ему нужно было обдумать, как скрыться.
Он начал изображать их будущую жизнь и рассказывал, как прекрасна она будет. Где-нибудь на берегу другого моря он построит дом — «такой же красивый, как этот», заведет собаку — «еще больше, чем Джери», купит «Волгу». Нелли тихо встала и села у окна.
— Что с тобой?
— Ничего. Я хочу немножко посидеть.
— Будем ходить в театры, я одену тебя, как принцессу! Раз в неделю в определенный день мы станем принимать гостей. Столы будут ломиться, а стены — дрожать от песен.
По щеке Нелли скатилась тихая слеза. Она не знала, чего хочет, но знала: того, что обещает Хуго, ей не нужно вовсе. Почти все, о чем говорил Хуго, у нее уже было, но этого оказалось мало, чтобы жить. Только теперь ока поняла, что искала совсем не Хуго. Она искала, чем заполнить жизнь, искала смысл. Может быть, ребенка. Это был бы ее вклад. Дети не пошлина, а вклад. Дети — это ты сам. Вечный.
Внизу, в гараже, что-то упало. Шум был резкий и громкий. Хуго вскочил и бросился вниз по лестнице.
Странно, но Нелли чувствовала себя так, будто муж застал ее в постели с любовником. Суровый и безжалостный муж.
Ей было мерзко от того, что Людвиг заперт в кочегарке. Правда, пока они с Людвигом оставались в доме вдвоем, пока он время от времени колотил в дверь кочегарки, ее настроение даже приподнялось, потому что все это было похоже на розыгрыш. На фрагмент из старой комедии. Но потом приехал Хуго. Это был любовник, а Людвиг — муж. Хотя он и не имел возможности действовать, но он был рядом, и Нелли почти физически ощущала его присутствие. Она пыталась вызвать в памяти самые отвратительные сцены их совместной жизни, старалась вспоминать о Людвиге только самое худое и впридачу взвалила на него половину своих грехов, обзывала его про себя тварью и гадиной, но чем дольше она его ругала, тем меньше смысла оставалось в словах: они превращались в пустой, бесплотный звук. И вместе с тем она все четче осознавала свою вину. Она старалась избавиться от несносной мысли, старалась извести ее, как сорняк, и на миг ей это удавалось, но мысль тут же возвращалась, укоренялась и расцветала пышным цветом.
Теперь наверно Людвиг вырвался. Она, правда, надеялась, что этого не случилось — просто в гараже что-то упало, какой-то крупный предмет; здравый смысл подсказывал ей, что ни с того ни с сего вещи не падают, и что в гараже нечему падать, кроме двери котельной. Но все же она надеялась.
Если бы ей грозила физическая расплата, она встретила бы ее, не моргнув глазом. Ее пугала расплата моральная. И Нелли знала, что она уже близка, что она уже пришла.
Хуго был босиком и потому сбежал по лестнице бесшумно. Он пробежал всего шагов тридцать, но от волнения перехватило дыхание. Он приложил ухо к двери в гараж, но поначалу не мог расслышать ничего кроме толчков собственного сердца. Но в конце концов он услыхал, как кто-то шарит в темноте по стенам, как натыкается на автомашину, слышал еще какие-то неопределенные звуки. И тут, отступив от двери, он наткнулся спиной на что-то острое. Это был угол оружейного шкафа.
«Я не дам ему уйти», — внезапно решил он. Патроны лежат на верхней полке — это Хуго помнил. Людвиг хвастался перед гостями своими ружьями, и Хуго запомнил, что патроны с зелеными, коричневыми и красными гильзами были уложены на верхней полке шкафа, а на второй, пониже, было все остальное, что необходимо для заряжания.
Хуго нащупал и взял патроны. Он не имел ни малейшего представления об охоте, с таким же успехом он мог взять патроны с голубиной дробью седьмого номера, которая не пробивает даже рубашку из плотной ткани. Но он взял патроны, заряженные «жаканом». А «жакан», встречаясь с целью, открывается и ввинчивается как пропеллер, оставляя огромные раны.
Хуго зарядил ружье и толкнул дверь.
Людвиг включил фары «Волги» и, стоя посредине этого белого круга, пытался заводной рукояткой сломать железные пруты, служившие вместо щеколды.
Прут с правой стороны уже был сбит, и теперь он трудился над левым.
— Иди назад, в котельную, не то стрелять буду! Людвиг обернулся и бросился на пол, укрывшись за автомашиной, потом перевернулся на спину и обеими ногами стал бить по воротам. Наверно, левый прут уже едва держался, и он рассчитывал отбить его без лома.
Если я его упущу, мне конец… Если он, этот увалень, этот крестьянин, подойдет ко мне, мне конец…
Людвиг еще раз стукнул ногами по воротам.
Хуго почти не видел Людвига — его скрывала автомашина — и выстрелил наугад. И услышал звук, какой бывает, если ударить кулаком по мягкой, жирной глине.
Крик ужаса раздался на лестнице за его спиной, и тут же мимо промчалась Нелли. Она подбежала к Людвигу — тот уже был мертв — упала на колени и завопила:
— Прости! Прости! Прости! Прости!
Хуго подошел чуть ближе, она посмотрела на него расширенными от ужаса глазами и крикнула:
— Чудовище! Чудовище! Убирайся!
Он поднял ружье и выстрелил второй раз.
На следствии Козинд сказал, что он вынужден был ликвидировать Лангерманиса, потому что тот сошел с ума. Может быть, Козинд просто все выдумал, чтобы хоть как-то облегчить свою судьбу, ведь это звучало гораздо лучше, чем, скажем, — убил, чтобы избавиться от единственного свидетеля и забрать его долю. Но, возможно, Козинд говорил правду: по его показаниям психиатры определили, что Хуго Лангерманис, очевидно, страдал манией преследования. Заслышав какой — либо шум, он вставал и говорил: «Суд идет! Отчим и Крыса хотят отсудить свои тысячи, но я ничего не могу им дать, потому что у меня маленькая зарплата!»
Папки, в которых содержались документы по этому делу: протоколы, доклады, объяснения, заключения — давно уже отправились в архив министерства, чтобы покрыться там пылью забвения. И вот однажды, октябрьским вечером, Алвису опять пришлось ехать в Дони. Он долго искал свидетеля автокатастрофы, и ему только что позвонили, что тот живет в Донях.
Алвис попросил шофера ехать лесом по старой ухабистой дороге.
Волны с шумом разбивались о мель и обдавали берег озера белой пеной.
Во дворе Козиндова дома Тереза развешивала на веревках белье. Злой, пронизывающий ветер развевал ее черные волосы, трепал желтое платьице, высоко открывая загорелые дочерна ноги. Гладиолусы в саду пылали, как воткнутые в землю факелы.
— Притормози.
И Алвису стало грустно, что ему нельзя подойти к ней и сказать хоть несколько слов. Но, может, это только ему так кажется, что нельзя? Нет, нельзя.
Двери великолепного дома Римшей были заперты и опечатаны белыми полосками бумаги. Неубранный сад выглядел заброшенным и запустелым, казалось, что и дома уж больше нет, что он разрушен, сгорел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34