Мы им покажем, как умеют умирать дворяне. Пусть посмотрят и не забудут этого урока.
- Отчего они колеблются? Отчего не нападают? - воскликнул герцог де Лаван.
- Друг мой, - сказал ему принц де Марсильяк, - начинать сражение - это тоже надо уметь.
Шевалье де Фронтенак снял со своей груди белый Мальтийский крест и поцеловал его.
- Такова воля Бога, - сказал он торжественно. - Бросимся в Его объятия, воззовем к Его святому Имени, Он один может открыть нам райские врата.
* * *
Тюрлюпэн стоял, прислонившись к каменной балюстраде, с кинжалом в руке, и душа его полна была торжеством и гордостью оттого, что ему дано было умереть, как дворянину, среди дворян, после жизни, недостойной его, исполненной позора, нищеты и унижений. Он видел, что дому его предков, дому, в котором он родился, грозит ярость толпы. И он решился защищать этот дом.
Вдруг он почувствовал чью-то руку на своем плече. Рядом с ним стоял господин де ла Рош-Пишемэр.
- Сударь, - сказал дворянин, глаза которого горели лихорадочным блеском, - сегодня утром на берегу реки найден был труп мужчины, и у него на пальце - перстень с гербом господина де Жослэна. Вы под именем убитого вошли в этот дом. Я вижу вас в наших рядах. Кто вы, сударь? Назовите мне свое имя.
Тюрлюпэн был в большом затруднении. Он не мог выдать тайну своего рождения, должен был блюсти ее ради своей матери, а этот господин де ла Рош-Пишемэр считал его недворянином.
- Вы правы, сударь, - сказал он наконец, - Я не тот, за кого вы меня принимали. Но мое настоящее имя и происхождение я вам не вправе открыть, даже в этот час. Одно только знайте: во мне струится кровь знатнейшего французского рода...
Он умолк. Изумление и ужас выразились в чертах его лица. Он увидел в толпе человека, который знал его как Тюрлюпэна, который видел его в цирюльне вдовы Сабо. На расстоянии каких-нибудь двадцати шагов от него стоял господин Гаспар.
Нельзя было сомневаться, это был он, и он узнал Тюрлюпэна, и уже открыл рот, чтобы крикнуть: "Тюрлюпэн! Ведь это Тюрлюпэн, парикмахер с улицы Двенадцати Апостолов! Как попал брадобрей в среду дворян?"
Этого нельзя было допустить. Этому свидетелю былой его жизни нужно было зажать рот. И охваченный неистовым страхом, что его выдаст господин Гаспар, Тюрлюпэн совершил великий подвиг, единственный за этот день.
Он перепрыгнул через перила балкона. С кинжалом в руке кинулся он на живую стену толпы. Проломил ее, пробился сквозь двойную цепь лодочников, охранявших своего вождя, ничто не могло его удержать - удары сыпались на него, толчки отшвыривали его, кровь струилась у него по вискам, по плечам, по груди, острая колющая боль пронзила его, и потом он оказался прямо перед господином де Сен-Шероном, который в этот миг хотел дать сигнал к наступлению.
Оба стояли друг против друга, лицом к лицу, и узнали один другого. И все же не узнавали друг друга. Виконт де Сен-Шерон видел перед собою парикмахера Тюрлюпэна, каждую неделю брившего ему бороду, и не подозревал, что в его лице знать Франции стояла перед ним, из тысячи ран кровоточащая, на смерть пораженная кардиналом Ришелье, - французская знать, собиравшаяся нанести свой последний страшный удар новому времени. А Тюрлюпэн... Он видел перед собою приказчика из суконной лавки, что на улице Двенадцати Апостолов, господина Гаспара, который каждую неделю с учтивым поклоном появлялся в цирюльне вдовы Сабо.
* * *
Со смертью виконта де Сен-Шерона восстание окончилось, еще не начавшись.
Вначале раздавались только крики и стоны, толкотня и давка происходили вокруг трупа. Но потом отчаяние овладело толпою. Армия восстания превратилась теперь, утратив своего вождя, в скопище грузчиков, привратников, возчиков и выгнанных лакеев. Они увидели себя стоящими с оружием в руках против людей, которые на протяжении веков были их господами, и ужаснулись своей дерзости. Внезапно, только теперь, начал каждый дрожать за свою жизнь, каждый искал спасения.
Мушкетная стрельба из окон первого этажа, где стоял капитан де Кай и де Ругон во главе вооруженных конюхов и кучеров дома герцогов де Лаван, превратила их отступление в беспорядочное бегство. Спустя четверть часа широкая площадь была безлюдна. Только шапки, шляпы, плащи и брошенное оружие валялись на траве.
* * *
Так закончилась большая игра в волан господина де Сен-Шерона. Последнее слово в этот день произнес Неустрашимый.
Показывая на шотландскую гвардию, все еще стоявшую перед монастырской оградой, он сказал господину де Роншеролю:
- Праздник отменен. Не отправить ли нам домой музыкантов?
Он подошел к командиру взвода, снял шляпу, поклонился и сказал:
- Сударь, я боюсь, будет дождь. Отправьте же домой своих людей, они простудятся.
* * *
Тюрлюпэна положили на ступени лестницы. Его кровь обагрила белый мрамор, его жизнь угасала. У него было одно еще только желание: он хотел увидеть свою мать.
- Герцогиню! - пролепетал он.
Герцог де Лаван побежал за нею. Когда она пришла, Тюрлюпэн был мертв.
- Герцогиня, - сказал своей матери молодой герцог де Лаван, - этот дворянин, так отважно сражавшийся, пожелал вас видеть. Он умер. Вы знали его, герцогиня?
Герцогиня де Лаван, в шестнадцатилетнем возрасте совершенно потерявшая зрение, наклонилась над Тюрлюпэном и провела рукою по его лбу и щекам.
Потом она покачала головою. Ее мертвые глаза смотрели вдаль.
- Я не знаю его, - сказала она. - Нет, не знаю. Но да простит меня Создатель, у этого дворянина довольно грубое лицо.
Глава XXIV
Тринадцатого ноября, через два дня после этого происшествия, вдова Сабо сидела в бакалейной лавке господина Кокро. Маленькая Николь стояла рядом с нею, печальная, потому что ей пришлось оставить свою кошечку в цирюльне. Господин Кокро не терпел в своей лавке животных.
Госпожа Сабо наполняла маленькие кульки перцем, имбирем, шафраном и мускатными орехами. Господин Кокро пересчитывал дневную выручку и ел в то же время сушеные сливы.
Вдова вздохнула и уронила руки на колени. Бакалейщик поднял на нее глаза и нахмурил брови.
- Вы все еще думаете о нем, - сказал он с досадою.- Этого плуг, право же, не стоит. Удрал - и даже не сказал куда.
- Я очень несчастна, - сказала вдова,- но в моем несчастии мне служит утешением то, что я пользуюсь вашей симпатией, господин Кокро. Если бы я знала, по крайней мере, почему он ушел.
- Существуют трактиры и существуют распутные женщины, - сказал господин Кокро. - Этим, думается мне, все объясняется.
Вдова покачала головою.
- Он не был пьяницей, - сказала она. - Кружка вина в день, этого было ему много, больше он не выпивал никогда. Еще вчера я готова была бы поклясться, что он сбежал с госпожой Лесколопье. Но нет, она лежит больная в постели, у нее в горле нарыв. Она его совсем не знает.
Она ушла в свои мысли, вперив глаза в шафран, имбирь и мускатные орехи.
- Уходя, он сказал мне очень странную вещь, - заговорила она опять. Я не перестаю об этом думать. Он сказал, что Бог позвал его. Я ему не поверила. Как вы полагаете, может ли это быть правдой?
Господин Кокро встал, чтобы подбросить полено в печь.
- Отчего же вы этому не верите? - сказал он. - Может быть, Бог, по примеру знатных господ, решил разок подшутить над дуралеем.
1923
1 Государственные архивы (фр.). Здесь и далее примечания Р. В. Грищенкова и В. Я. Карнаухова.
2 Господин Париж (фр.).
3 Господь да услышит (лат.).
4 Пусть уши твои напрягутся (внимают) (лат.).
5 "О возрождении славы" (лат.), католический гимн.
6 "Вот человек" (лат.).
7 Магнификат (лат.) - первое слою знаменитого католического гимна "Magnificat anima mea Dominum", обыкновенно исполняемого хором и солистами в сопровождении симфонического оркестра.
8 Плацебо (лат.) - "Я буду угоден" (первое песнопение заупокойной вечерни).
9 "Отче наш" (лат.).
10 "На нас указуешь" (лат.).
11 "В раю" (лат.).
12 "Тебе, Господи" (лат.) - гимн, восходящий корнями к католическому песнопению, исполнявшемуся во время благодарственного молебна.
13 "Небо, а не душу свою меняют те, которые переправляются через море" (лат.). Цитата приписывается Марку Фабию Квинтилиану.
14 Анхиз (от греч. auche) - вознесенный, приближенный к престолу вельможа.
15 Желающего ведет, упорствующего увлекает (лат.).
16 "Государя нашего усердно (тщательно) ищем" (лат.).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
- Отчего они колеблются? Отчего не нападают? - воскликнул герцог де Лаван.
- Друг мой, - сказал ему принц де Марсильяк, - начинать сражение - это тоже надо уметь.
Шевалье де Фронтенак снял со своей груди белый Мальтийский крест и поцеловал его.
- Такова воля Бога, - сказал он торжественно. - Бросимся в Его объятия, воззовем к Его святому Имени, Он один может открыть нам райские врата.
* * *
Тюрлюпэн стоял, прислонившись к каменной балюстраде, с кинжалом в руке, и душа его полна была торжеством и гордостью оттого, что ему дано было умереть, как дворянину, среди дворян, после жизни, недостойной его, исполненной позора, нищеты и унижений. Он видел, что дому его предков, дому, в котором он родился, грозит ярость толпы. И он решился защищать этот дом.
Вдруг он почувствовал чью-то руку на своем плече. Рядом с ним стоял господин де ла Рош-Пишемэр.
- Сударь, - сказал дворянин, глаза которого горели лихорадочным блеском, - сегодня утром на берегу реки найден был труп мужчины, и у него на пальце - перстень с гербом господина де Жослэна. Вы под именем убитого вошли в этот дом. Я вижу вас в наших рядах. Кто вы, сударь? Назовите мне свое имя.
Тюрлюпэн был в большом затруднении. Он не мог выдать тайну своего рождения, должен был блюсти ее ради своей матери, а этот господин де ла Рош-Пишемэр считал его недворянином.
- Вы правы, сударь, - сказал он наконец, - Я не тот, за кого вы меня принимали. Но мое настоящее имя и происхождение я вам не вправе открыть, даже в этот час. Одно только знайте: во мне струится кровь знатнейшего французского рода...
Он умолк. Изумление и ужас выразились в чертах его лица. Он увидел в толпе человека, который знал его как Тюрлюпэна, который видел его в цирюльне вдовы Сабо. На расстоянии каких-нибудь двадцати шагов от него стоял господин Гаспар.
Нельзя было сомневаться, это был он, и он узнал Тюрлюпэна, и уже открыл рот, чтобы крикнуть: "Тюрлюпэн! Ведь это Тюрлюпэн, парикмахер с улицы Двенадцати Апостолов! Как попал брадобрей в среду дворян?"
Этого нельзя было допустить. Этому свидетелю былой его жизни нужно было зажать рот. И охваченный неистовым страхом, что его выдаст господин Гаспар, Тюрлюпэн совершил великий подвиг, единственный за этот день.
Он перепрыгнул через перила балкона. С кинжалом в руке кинулся он на живую стену толпы. Проломил ее, пробился сквозь двойную цепь лодочников, охранявших своего вождя, ничто не могло его удержать - удары сыпались на него, толчки отшвыривали его, кровь струилась у него по вискам, по плечам, по груди, острая колющая боль пронзила его, и потом он оказался прямо перед господином де Сен-Шероном, который в этот миг хотел дать сигнал к наступлению.
Оба стояли друг против друга, лицом к лицу, и узнали один другого. И все же не узнавали друг друга. Виконт де Сен-Шерон видел перед собою парикмахера Тюрлюпэна, каждую неделю брившего ему бороду, и не подозревал, что в его лице знать Франции стояла перед ним, из тысячи ран кровоточащая, на смерть пораженная кардиналом Ришелье, - французская знать, собиравшаяся нанести свой последний страшный удар новому времени. А Тюрлюпэн... Он видел перед собою приказчика из суконной лавки, что на улице Двенадцати Апостолов, господина Гаспара, который каждую неделю с учтивым поклоном появлялся в цирюльне вдовы Сабо.
* * *
Со смертью виконта де Сен-Шерона восстание окончилось, еще не начавшись.
Вначале раздавались только крики и стоны, толкотня и давка происходили вокруг трупа. Но потом отчаяние овладело толпою. Армия восстания превратилась теперь, утратив своего вождя, в скопище грузчиков, привратников, возчиков и выгнанных лакеев. Они увидели себя стоящими с оружием в руках против людей, которые на протяжении веков были их господами, и ужаснулись своей дерзости. Внезапно, только теперь, начал каждый дрожать за свою жизнь, каждый искал спасения.
Мушкетная стрельба из окон первого этажа, где стоял капитан де Кай и де Ругон во главе вооруженных конюхов и кучеров дома герцогов де Лаван, превратила их отступление в беспорядочное бегство. Спустя четверть часа широкая площадь была безлюдна. Только шапки, шляпы, плащи и брошенное оружие валялись на траве.
* * *
Так закончилась большая игра в волан господина де Сен-Шерона. Последнее слово в этот день произнес Неустрашимый.
Показывая на шотландскую гвардию, все еще стоявшую перед монастырской оградой, он сказал господину де Роншеролю:
- Праздник отменен. Не отправить ли нам домой музыкантов?
Он подошел к командиру взвода, снял шляпу, поклонился и сказал:
- Сударь, я боюсь, будет дождь. Отправьте же домой своих людей, они простудятся.
* * *
Тюрлюпэна положили на ступени лестницы. Его кровь обагрила белый мрамор, его жизнь угасала. У него было одно еще только желание: он хотел увидеть свою мать.
- Герцогиню! - пролепетал он.
Герцог де Лаван побежал за нею. Когда она пришла, Тюрлюпэн был мертв.
- Герцогиня, - сказал своей матери молодой герцог де Лаван, - этот дворянин, так отважно сражавшийся, пожелал вас видеть. Он умер. Вы знали его, герцогиня?
Герцогиня де Лаван, в шестнадцатилетнем возрасте совершенно потерявшая зрение, наклонилась над Тюрлюпэном и провела рукою по его лбу и щекам.
Потом она покачала головою. Ее мертвые глаза смотрели вдаль.
- Я не знаю его, - сказала она. - Нет, не знаю. Но да простит меня Создатель, у этого дворянина довольно грубое лицо.
Глава XXIV
Тринадцатого ноября, через два дня после этого происшествия, вдова Сабо сидела в бакалейной лавке господина Кокро. Маленькая Николь стояла рядом с нею, печальная, потому что ей пришлось оставить свою кошечку в цирюльне. Господин Кокро не терпел в своей лавке животных.
Госпожа Сабо наполняла маленькие кульки перцем, имбирем, шафраном и мускатными орехами. Господин Кокро пересчитывал дневную выручку и ел в то же время сушеные сливы.
Вдова вздохнула и уронила руки на колени. Бакалейщик поднял на нее глаза и нахмурил брови.
- Вы все еще думаете о нем, - сказал он с досадою.- Этого плуг, право же, не стоит. Удрал - и даже не сказал куда.
- Я очень несчастна, - сказала вдова,- но в моем несчастии мне служит утешением то, что я пользуюсь вашей симпатией, господин Кокро. Если бы я знала, по крайней мере, почему он ушел.
- Существуют трактиры и существуют распутные женщины, - сказал господин Кокро. - Этим, думается мне, все объясняется.
Вдова покачала головою.
- Он не был пьяницей, - сказала она. - Кружка вина в день, этого было ему много, больше он не выпивал никогда. Еще вчера я готова была бы поклясться, что он сбежал с госпожой Лесколопье. Но нет, она лежит больная в постели, у нее в горле нарыв. Она его совсем не знает.
Она ушла в свои мысли, вперив глаза в шафран, имбирь и мускатные орехи.
- Уходя, он сказал мне очень странную вещь, - заговорила она опять. Я не перестаю об этом думать. Он сказал, что Бог позвал его. Я ему не поверила. Как вы полагаете, может ли это быть правдой?
Господин Кокро встал, чтобы подбросить полено в печь.
- Отчего же вы этому не верите? - сказал он. - Может быть, Бог, по примеру знатных господ, решил разок подшутить над дуралеем.
1923
1 Государственные архивы (фр.). Здесь и далее примечания Р. В. Грищенкова и В. Я. Карнаухова.
2 Господин Париж (фр.).
3 Господь да услышит (лат.).
4 Пусть уши твои напрягутся (внимают) (лат.).
5 "О возрождении славы" (лат.), католический гимн.
6 "Вот человек" (лат.).
7 Магнификат (лат.) - первое слою знаменитого католического гимна "Magnificat anima mea Dominum", обыкновенно исполняемого хором и солистами в сопровождении симфонического оркестра.
8 Плацебо (лат.) - "Я буду угоден" (первое песнопение заупокойной вечерни).
9 "Отче наш" (лат.).
10 "На нас указуешь" (лат.).
11 "В раю" (лат.).
12 "Тебе, Господи" (лат.) - гимн, восходящий корнями к католическому песнопению, исполнявшемуся во время благодарственного молебна.
13 "Небо, а не душу свою меняют те, которые переправляются через море" (лат.). Цитата приписывается Марку Фабию Квинтилиану.
14 Анхиз (от греч. auche) - вознесенный, приближенный к престолу вельможа.
15 Желающего ведет, упорствующего увлекает (лат.).
16 "Государя нашего усердно (тщательно) ищем" (лат.).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17