Если взглянуть на поведение Нефедова после преступления, то можно обнаружить и неоправданный риск, и самонадеянность, и браваду. Были в его поступках страх, растерянность, надежда найти поддержку там, где ее и быть не могло. Однако, все это бывало и раньше, и нет необходимости объяснять метания таинственным комплексом преступника.
Нефедов прибыл в свой городок вечером седьмого марта, через двое суток после ограбления Касимовского универмага, в том состоянии внутреннего довольства, о котором всегда мечтал. Предел желаний — карманы, набитые золотом. И надо же, сбылось! Казалось бы, самый раз начаться той счастливой жизни, к которой он стремился — распахиваются двери, раскрываются объятия, гремит музыка и все приятели, подруги, соседи, учителя, едва увидев высокого, стройного, красивого молодого человека, тут же забывают свои заботы, бросают дела и орут во весь голос: «Смотрите, кто к нам приехал!», и рдеют девичьи щечки, кусают локти те, кто когда-то обидел его, пренебрег.
Но на самом деле все получилось несколько иначе. — Приходит Нефедов к давнему приятелю и просится переночевать. А тот отказывает. Приятель оказался не таким близким, как грезился. И бредет Нефедов по родному городу, и кажется он ему маленьким и злым, бредет, перебирая в карманах золото, которое никак не повлияло на его жизнь. Это озадачило Нефедова, но ненадолго. Он отправляется к знакомой девушке. По его расчетам, та должна броситься ему на шею.
На шею девушка не бросилась, но прогуляться согласилась. О, как он расписывал свое пребывание на Севере, где ограбил крупнейший универмаг областного центра, показывал золотые перстни с янтарем, кулоны со знаками зодиака, часы. Девушку все это поразило, но куда меньше, нежели рассчитывал Нефедов. Если уж говорить о ее чувствах, то в них больше было настороженности, нежели восхищения.
— Знаешь, Юра, я никогда, конечно, не думала, что у тебя будет столько денег, — сказала девушка вымученно, потому что не знала, что нужно говорить при виде такого количества золота.
— Ого! — воскликнул Нефедов. — То ли еще будет!
— Но Тебя, наверно, ищут?
— Искать-то ищут! наверняка! Но откуда им знать, что искать нужно меня? Послушай… Может, ты того… Предложишь кому-нибудь золотишко, а? Глядишь, кто и купит?
— Нет-нет, Юра, что ты! Я не могу… Спросят откуда — что мне отвечать?
— Может, подруге, а? — Нефедов, гроза и восторг всего городка, даже не заметил, как в его голосе появились просящие нотки. — Пусть попытается… Попробуй, а!
В этом разговоре самый интересный момент — рассказ Нефедова об ограблении универмага. Дело в том, что он пытался утвердиться.., преступлением. В свои неполных восемнадцать лет он уже допускал преступление, как весьма почетное и достойное деяние. Им вполне можно было гордиться, хвастать перед девушками. Он был убежден, что ограбить, продать, предать, нисколько не постыдно.
Вернемся, однако, в те весенние сумерки. Лужи подмерзли, дело к полуночи. Девушка ушла, неохотно взяв кое-что из золотишка.
Нашел все-таки Нефедов приятеля, который разрешил ему переночевать. В знак благодарности опять рассказывал, как магазин грабил, как от милиции отстреливался, менял поезда, самолеты, такси. Приятель восхитился, с тем и заснули.
Утро.
Восьмое марта.
Приятель мотанулся за червивкой. Принес. Выпили. Отец приятеля тоже принял посильное участие. И для отца рассказ об ограблении не прозвучал слишком уж возмутительно. Бутылка на столе, о чем разговор! Она же придала смелости — средь бела дня Нефедов отправляется к подруге. А та еле дождалась его — возвращает золото, чуть ли не силком сует в карманы. Продавай, дескать, сам, а мне еще на воле погулять хочется.
И опять золота полно, а жизнь остается какой-то гнусной. На улице слякоть, податься некуда, от каждого прохожего морду отворачивай, чтоб не узнали, с вытрезвителем еще история не заглохла. А тут опять ночь близится, ночевать где-то надо. Пошел к тому же приятелю. Взял пару бутылок и пошел. Приняли. Выпили. Потешил хозяев новыми подробностями ограбления. Те ахают, ладошками всплескивают, языками цокают. Хоть и пьяные восторги, а все на душе теплее.
Девятое марта.
Козырный день.
Возвращаться в Касимов? Боязно. Там уж, небось, следствие идет, а может, ищут его, поджидают. Нет. Решил поискать давнего знакомого — Дергачев был последней надеждой. Его можно называть пройдохой, алкоголиком, но если посулить бутылку-вторую — в доску расшибется, а дело сделает. Этого не отнимешь. Золото Дергачев взял охотно. Уговорились встретиться на мосту, как только стемнеет.
До пожара оставалось совсем немного, несколько часов. Нефедов видел черные весенние сугробы, в лицо дул холодный сырой ветер, да и встречу, не подумав, назначили на открытом месте, на мосту. Правда, уже темнеть стало, людей почти не видно, но состояние гадкое. Не такое настроение должно быть у человека с карманами, набитыми золотом, не должен он стоять на ветру, присматриваясь к прохожим, прячась от каждого. Сидеть бы ему сейчас в большом зале с хрустальными люстрами, с оркестром и шумными девушками, попивать шампань из тонких бокалов, говорить всякие слова, а девушки чтобы звонко хохотали и льнули к нему, и в глаза бы смотрели…
Совершить такое дело, взять, можно сказать, универмаг, рисковать головой… И мерзнуть на мосту, ждать этого подонка!
Дергачев так и не явился, причем, без всякого злого умысла. Не успел собрать деньги у тетушек, которые польстились на золотишко. Деньги все-таки серьезные, та по соседям мотанулась, та пальто на плечи да в банк, та заколебалась, засомневалась. Не пришел Дергачев в назначенный час на мост. И напрасно. Все было бы иначе. А так Нефедов, не выдержав, пошел к дому Жигунова. Там охотно приняли, поскольку с червивкой пришел. Дождался Дергачева. Тот честно и благородно вручил ему деньги. Правда, не все… Просил подождать до следующего вечера. И эта, невинная в общем-то просьба, повергла отягченного червивкой Нефедова в самое настоящее неистовство…
Несмотря на то, что репутация Дергачева была никудышной, психологом он оказался хорошим, с четким пониманием, кто чего стоит. Получив золото от Нефедова, поприкинул, и безошибочно отправился к тем жильцам, которые у него золото и купили. Вроде невысока должность, слесарь ЖЭКа, а вот надо же, жильцов видел насквозь, знал, кто может купить.
Что интересно, жильцы понимали, что у Дергачева не могло быть честного золота, понимали, что краденое, но никого это не смутило. Какое смущение, ежели можно кольцо отхватить дешевле.
Нефедов подходил к своему дому как раз в то время, когда мать увозили на милицейском газике. На допрос. Подождав, пока машина скроется за поворотом, Нефедов направляется домой. Окровавленные джинсы заталкивает под диван, не очень тщательно — чтобы маманя нашла, как только вернется, полусапожки ставит у вешалки. После этого подкрепился, прихватил плоский чемоданчик, набил его червивкой в ближайшем магазине и отбыл в Калугу. На заднем сидении автобуса он ткнул локтем парня, сидевшего рядом.
— В Калугу?
— Да, куда же еще…
— Я тоже. Выпьем? — Нефедов вынул из чемодана бутылку.
— Можно, — не отказался парнишка. Закон червивки. Открываются двери и сердца, исчезает настороженность, появляются благодарность и зависимость.
— Ну, задал я милиции работы! — говорит Нефедов.
— Точно?
— Про пожар на улице Кутузова слыхал?
— Так это ты? — задохнулся от восторга парень.
— Пришлось кое-кого призвать к порядку, — значительно ответил Нефедов, прикладываясь к горлышку.
Разговор не придуман. Нашли того парнишку. Его показания есть в деле — еще одно свидетельство размаха оперативной работы.
Неужели и этот разговор в автобусе — результат психологического шока? Нет. Был другой шок, продолжавшийся годами. До пожара жители городка даже не представляли, какой шалун живет среди них, какой озорник в модной одежке прогуливается по улицам. Пронеслась волна дурных заболеваний, маленькая такая волна, сугубо местного значения. Искали переносчика, а он, вот он, переносчик, первый красавец, которого многие не прочь были считать первым женихом. Авторитет отца, чопорность матери принимались за некое достоинство, распространявшееся и на сына. И не одно юное сердце вздрагивало — вот, мол, как молодые годы проводить надо, везде человек отметиться успел. И как знать, сколько казенных мероприятий успел обесценить Нефедов одним фактом своего безбедного существования. Да, вытрезвитель не относится к наиболее почитаемым учреждениям и сама попытка спасти дружка разлюбезного для многих в городке окрасилась в романтически возвышенные тона. А он в ореоле исключительности продолжал шествовать по улицам, шаловливый и улыбчивый.
Ненавижу Потапова!
Эти слова принадлежат Нефедову. Он так часто повторял их, а обстоятельства были столь неподходящи, что слова запомнились многим. Нет-нет да и ныне кто-нибудь бросит их в милиции или в прокуратуре, разыгрывая бедного Потапова.
— Ненавижу Потапова! — капризно кричал Нефедов, когда его в наручниках везли на место происшествия, к стенам обгоревшего дома, чтобы уточнить показания. Это же он выкрикивал в кабинете Засыпкиной, требуя, чтобы во время допроса не было Потапова, а если Потапов хотя бы заглянет в дверь, то он, Нефедов, не будет давать показания, откажется от тех, которые уже дал и вообще такое сделает, такое сделает, что следователь очень пожалеет, если хотя бы на минуту покажется ненавистный Потапов.
А между тем у Потапова приятное лицо, в глазах светится ум и ирония. Разговаривать с ним интересно, потому что за каждым словом серьезное отношение к своему делу и готовность выполнять его надлежащим образом.
Кто же он такой и чем вызвал столь буйные чувства в душе Нефедова? Потапов — сотрудник уголовного розыска и в его обязанности входит работа с такими вот шумными несовершеннолетними мальчиками и девочками.
У Николая Сергеевича Потапова мнение о Нефедове, о его умственных и общественных данных невысокое.
— Он, конечно, был довольно заметной личностью в городе. Попадаются иногда озорники, которые накрепко уверены в собственных правах на особое к себе отношение. Больше им, видите ли, положено, больше позволено. И всеми силами они эти права отстаивают. А какие у них силы? — пожимает плечами Потапов. — Наглость, хамство — вот и все. Нефедов в своих выдумках был, простите, слегка туповат. Что бы ни натворил, обязательно попадался. Очень сердился, когда мне становилось известно об угнанном мотоцикле, разбитых окнах, сорванных замках на чужих дачах… Конечно, он не был круглым дураком, но это самая большая похвала, которую я могу ему выделить.
Потапов знал о каждом шаге Нефедова, о каждом поступке, чем приводил того в бешенство. Николай Сергеевич прекрасно понимал, что произносить перед Нефедовым душеспасительные проповеди, значит смешить того, расписываться в полнейшей своей беспомощности. Он поступал иначе — вызывал Нефедова в кабинет и докладывал обо всем, что тот натворил за отчетный период. И тем самым безжалостно доказывал, что Нефедов представляет собой примитивного хулигана, что в его поступках нет ничего, кроме подловатости и откровенной дури.
Естественно, когда в городе что-либо случалось, Потапов направлялся к Нефедовым. Средь беда дня. На виду у соседей. И все знали, кто идет, к кому и по какому поводу. Лидия Геннадиевна была вне себя от возмущения.
— Для некоторых слово вытрезвитель звучит несерьезно, а для меня это такое же государственное учреждение, как горисполком, милиция, общественная баня и так далее, — говорит Николай Сергеевич. — Он оскорбил меня тем, что осквернил вытрезвитель. Родители упрятали сынка в Рязанскую область. Хорошо. Я добился того, что уважаемый папаша и уважающая себя мамаша, взяли стекла, молоточек, гвоздики и пришли стеклить окна в вытрезвителе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Нефедов прибыл в свой городок вечером седьмого марта, через двое суток после ограбления Касимовского универмага, в том состоянии внутреннего довольства, о котором всегда мечтал. Предел желаний — карманы, набитые золотом. И надо же, сбылось! Казалось бы, самый раз начаться той счастливой жизни, к которой он стремился — распахиваются двери, раскрываются объятия, гремит музыка и все приятели, подруги, соседи, учителя, едва увидев высокого, стройного, красивого молодого человека, тут же забывают свои заботы, бросают дела и орут во весь голос: «Смотрите, кто к нам приехал!», и рдеют девичьи щечки, кусают локти те, кто когда-то обидел его, пренебрег.
Но на самом деле все получилось несколько иначе. — Приходит Нефедов к давнему приятелю и просится переночевать. А тот отказывает. Приятель оказался не таким близким, как грезился. И бредет Нефедов по родному городу, и кажется он ему маленьким и злым, бредет, перебирая в карманах золото, которое никак не повлияло на его жизнь. Это озадачило Нефедова, но ненадолго. Он отправляется к знакомой девушке. По его расчетам, та должна броситься ему на шею.
На шею девушка не бросилась, но прогуляться согласилась. О, как он расписывал свое пребывание на Севере, где ограбил крупнейший универмаг областного центра, показывал золотые перстни с янтарем, кулоны со знаками зодиака, часы. Девушку все это поразило, но куда меньше, нежели рассчитывал Нефедов. Если уж говорить о ее чувствах, то в них больше было настороженности, нежели восхищения.
— Знаешь, Юра, я никогда, конечно, не думала, что у тебя будет столько денег, — сказала девушка вымученно, потому что не знала, что нужно говорить при виде такого количества золота.
— Ого! — воскликнул Нефедов. — То ли еще будет!
— Но Тебя, наверно, ищут?
— Искать-то ищут! наверняка! Но откуда им знать, что искать нужно меня? Послушай… Может, ты того… Предложишь кому-нибудь золотишко, а? Глядишь, кто и купит?
— Нет-нет, Юра, что ты! Я не могу… Спросят откуда — что мне отвечать?
— Может, подруге, а? — Нефедов, гроза и восторг всего городка, даже не заметил, как в его голосе появились просящие нотки. — Пусть попытается… Попробуй, а!
В этом разговоре самый интересный момент — рассказ Нефедова об ограблении универмага. Дело в том, что он пытался утвердиться.., преступлением. В свои неполных восемнадцать лет он уже допускал преступление, как весьма почетное и достойное деяние. Им вполне можно было гордиться, хвастать перед девушками. Он был убежден, что ограбить, продать, предать, нисколько не постыдно.
Вернемся, однако, в те весенние сумерки. Лужи подмерзли, дело к полуночи. Девушка ушла, неохотно взяв кое-что из золотишка.
Нашел все-таки Нефедов приятеля, который разрешил ему переночевать. В знак благодарности опять рассказывал, как магазин грабил, как от милиции отстреливался, менял поезда, самолеты, такси. Приятель восхитился, с тем и заснули.
Утро.
Восьмое марта.
Приятель мотанулся за червивкой. Принес. Выпили. Отец приятеля тоже принял посильное участие. И для отца рассказ об ограблении не прозвучал слишком уж возмутительно. Бутылка на столе, о чем разговор! Она же придала смелости — средь бела дня Нефедов отправляется к подруге. А та еле дождалась его — возвращает золото, чуть ли не силком сует в карманы. Продавай, дескать, сам, а мне еще на воле погулять хочется.
И опять золота полно, а жизнь остается какой-то гнусной. На улице слякоть, податься некуда, от каждого прохожего морду отворачивай, чтоб не узнали, с вытрезвителем еще история не заглохла. А тут опять ночь близится, ночевать где-то надо. Пошел к тому же приятелю. Взял пару бутылок и пошел. Приняли. Выпили. Потешил хозяев новыми подробностями ограбления. Те ахают, ладошками всплескивают, языками цокают. Хоть и пьяные восторги, а все на душе теплее.
Девятое марта.
Козырный день.
Возвращаться в Касимов? Боязно. Там уж, небось, следствие идет, а может, ищут его, поджидают. Нет. Решил поискать давнего знакомого — Дергачев был последней надеждой. Его можно называть пройдохой, алкоголиком, но если посулить бутылку-вторую — в доску расшибется, а дело сделает. Этого не отнимешь. Золото Дергачев взял охотно. Уговорились встретиться на мосту, как только стемнеет.
До пожара оставалось совсем немного, несколько часов. Нефедов видел черные весенние сугробы, в лицо дул холодный сырой ветер, да и встречу, не подумав, назначили на открытом месте, на мосту. Правда, уже темнеть стало, людей почти не видно, но состояние гадкое. Не такое настроение должно быть у человека с карманами, набитыми золотом, не должен он стоять на ветру, присматриваясь к прохожим, прячась от каждого. Сидеть бы ему сейчас в большом зале с хрустальными люстрами, с оркестром и шумными девушками, попивать шампань из тонких бокалов, говорить всякие слова, а девушки чтобы звонко хохотали и льнули к нему, и в глаза бы смотрели…
Совершить такое дело, взять, можно сказать, универмаг, рисковать головой… И мерзнуть на мосту, ждать этого подонка!
Дергачев так и не явился, причем, без всякого злого умысла. Не успел собрать деньги у тетушек, которые польстились на золотишко. Деньги все-таки серьезные, та по соседям мотанулась, та пальто на плечи да в банк, та заколебалась, засомневалась. Не пришел Дергачев в назначенный час на мост. И напрасно. Все было бы иначе. А так Нефедов, не выдержав, пошел к дому Жигунова. Там охотно приняли, поскольку с червивкой пришел. Дождался Дергачева. Тот честно и благородно вручил ему деньги. Правда, не все… Просил подождать до следующего вечера. И эта, невинная в общем-то просьба, повергла отягченного червивкой Нефедова в самое настоящее неистовство…
Несмотря на то, что репутация Дергачева была никудышной, психологом он оказался хорошим, с четким пониманием, кто чего стоит. Получив золото от Нефедова, поприкинул, и безошибочно отправился к тем жильцам, которые у него золото и купили. Вроде невысока должность, слесарь ЖЭКа, а вот надо же, жильцов видел насквозь, знал, кто может купить.
Что интересно, жильцы понимали, что у Дергачева не могло быть честного золота, понимали, что краденое, но никого это не смутило. Какое смущение, ежели можно кольцо отхватить дешевле.
Нефедов подходил к своему дому как раз в то время, когда мать увозили на милицейском газике. На допрос. Подождав, пока машина скроется за поворотом, Нефедов направляется домой. Окровавленные джинсы заталкивает под диван, не очень тщательно — чтобы маманя нашла, как только вернется, полусапожки ставит у вешалки. После этого подкрепился, прихватил плоский чемоданчик, набил его червивкой в ближайшем магазине и отбыл в Калугу. На заднем сидении автобуса он ткнул локтем парня, сидевшего рядом.
— В Калугу?
— Да, куда же еще…
— Я тоже. Выпьем? — Нефедов вынул из чемодана бутылку.
— Можно, — не отказался парнишка. Закон червивки. Открываются двери и сердца, исчезает настороженность, появляются благодарность и зависимость.
— Ну, задал я милиции работы! — говорит Нефедов.
— Точно?
— Про пожар на улице Кутузова слыхал?
— Так это ты? — задохнулся от восторга парень.
— Пришлось кое-кого призвать к порядку, — значительно ответил Нефедов, прикладываясь к горлышку.
Разговор не придуман. Нашли того парнишку. Его показания есть в деле — еще одно свидетельство размаха оперативной работы.
Неужели и этот разговор в автобусе — результат психологического шока? Нет. Был другой шок, продолжавшийся годами. До пожара жители городка даже не представляли, какой шалун живет среди них, какой озорник в модной одежке прогуливается по улицам. Пронеслась волна дурных заболеваний, маленькая такая волна, сугубо местного значения. Искали переносчика, а он, вот он, переносчик, первый красавец, которого многие не прочь были считать первым женихом. Авторитет отца, чопорность матери принимались за некое достоинство, распространявшееся и на сына. И не одно юное сердце вздрагивало — вот, мол, как молодые годы проводить надо, везде человек отметиться успел. И как знать, сколько казенных мероприятий успел обесценить Нефедов одним фактом своего безбедного существования. Да, вытрезвитель не относится к наиболее почитаемым учреждениям и сама попытка спасти дружка разлюбезного для многих в городке окрасилась в романтически возвышенные тона. А он в ореоле исключительности продолжал шествовать по улицам, шаловливый и улыбчивый.
Ненавижу Потапова!
Эти слова принадлежат Нефедову. Он так часто повторял их, а обстоятельства были столь неподходящи, что слова запомнились многим. Нет-нет да и ныне кто-нибудь бросит их в милиции или в прокуратуре, разыгрывая бедного Потапова.
— Ненавижу Потапова! — капризно кричал Нефедов, когда его в наручниках везли на место происшествия, к стенам обгоревшего дома, чтобы уточнить показания. Это же он выкрикивал в кабинете Засыпкиной, требуя, чтобы во время допроса не было Потапова, а если Потапов хотя бы заглянет в дверь, то он, Нефедов, не будет давать показания, откажется от тех, которые уже дал и вообще такое сделает, такое сделает, что следователь очень пожалеет, если хотя бы на минуту покажется ненавистный Потапов.
А между тем у Потапова приятное лицо, в глазах светится ум и ирония. Разговаривать с ним интересно, потому что за каждым словом серьезное отношение к своему делу и готовность выполнять его надлежащим образом.
Кто же он такой и чем вызвал столь буйные чувства в душе Нефедова? Потапов — сотрудник уголовного розыска и в его обязанности входит работа с такими вот шумными несовершеннолетними мальчиками и девочками.
У Николая Сергеевича Потапова мнение о Нефедове, о его умственных и общественных данных невысокое.
— Он, конечно, был довольно заметной личностью в городе. Попадаются иногда озорники, которые накрепко уверены в собственных правах на особое к себе отношение. Больше им, видите ли, положено, больше позволено. И всеми силами они эти права отстаивают. А какие у них силы? — пожимает плечами Потапов. — Наглость, хамство — вот и все. Нефедов в своих выдумках был, простите, слегка туповат. Что бы ни натворил, обязательно попадался. Очень сердился, когда мне становилось известно об угнанном мотоцикле, разбитых окнах, сорванных замках на чужих дачах… Конечно, он не был круглым дураком, но это самая большая похвала, которую я могу ему выделить.
Потапов знал о каждом шаге Нефедова, о каждом поступке, чем приводил того в бешенство. Николай Сергеевич прекрасно понимал, что произносить перед Нефедовым душеспасительные проповеди, значит смешить того, расписываться в полнейшей своей беспомощности. Он поступал иначе — вызывал Нефедова в кабинет и докладывал обо всем, что тот натворил за отчетный период. И тем самым безжалостно доказывал, что Нефедов представляет собой примитивного хулигана, что в его поступках нет ничего, кроме подловатости и откровенной дури.
Естественно, когда в городе что-либо случалось, Потапов направлялся к Нефедовым. Средь беда дня. На виду у соседей. И все знали, кто идет, к кому и по какому поводу. Лидия Геннадиевна была вне себя от возмущения.
— Для некоторых слово вытрезвитель звучит несерьезно, а для меня это такое же государственное учреждение, как горисполком, милиция, общественная баня и так далее, — говорит Николай Сергеевич. — Он оскорбил меня тем, что осквернил вытрезвитель. Родители упрятали сынка в Рязанскую область. Хорошо. Я добился того, что уважаемый папаша и уважающая себя мамаша, взяли стекла, молоточек, гвоздики и пришли стеклить окна в вытрезвителе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13