— Нет, каждый, по крайней мере той ночью. Ведь машина была не заперта.
— Кто отвечает за то, чтобы машина была заперта?
— Это входит в обязанности капитана.
— Хорошо. Вы по-прежнему уверены, что у убитой не было врагов?
— Я этого не говорила. Быть врагом и решиться на убийство — разные вещи. Кроме того, я вовсе не хочу впутывать его в неприятности, если это не он.
— Кто это "он "?
Анна замолчала и прикусила губу.
— Ну хорошо, раз уж вы так хотите знать. Гунилла и Кок не были лучшими друзьями. Перед самым отлетом из Копенгагена у них была очередная стычка. Мы все оказались невольными ее свидетелями. По-моему, Гунилла обвиняла Кока в контрабанде, но я не особо прислушивалась и потому не уверена. Однако если это считать причиной, то большинство из служащих нашей авиакомпании могли убить ее. В том, что многих уже уволили, ее особая заслуга.
— И вы считаете, ни у кого больше не было причин убить ее?
— Нет, и больше того, я вовсе не думаю, чтобы это мог сделать Кок. Наверняка не он.
— А как вы сами относились к Гунилле? Вам она нравилась?
Анна снова помолчала. Потом, улыбнувшись, сказала:
— Если говорить честно, то нет. Она была довольно неприятной особой. Все время старалась чем-нибудь досадить нам.
— Спасибо за беседу. Очень мило с вашей стороны, что нашли время зайти.
Йеппсен пожал ей руку и проводил до дверей. Когда она вышла, он пробормотал про себя:
— Этот телефонный звонок, что-то я тут не совсем понимаю… Зачем ей было звонить и беспокоить коллегу, которая, быть может, уже спала, когда с таким же успехом можно было получить эту информацию от портье?
Но ведь на самом-то деле она вовсе и не звонила. Служащие гостиницы сообщили шведской полиции, что той ночью Гунилле никто не звонил.
Итак, вторая ложь.
Глава 7
Второй пилот вошел в кабинет, огляделся и сел на предложенный ему стул. Он был высок и с трудом разместил свои ноги под письменным столом.
Йеппсен своим наметанным глазом определил, что ему тридцать с небольшим. Он казался спокойным и каким-то расслабленным. Даже слишком расслабленным, подумалось комиссару.
С несколько наигранным равнодушием Кок еще раз оглядел кабинет, достал пачку сигарет, предложил комиссару и сам взял одну. Они закурили, причем Йеппсен отметил, что зажигалка у него из очень дорогих.
Ироничные, смеющиеся глаза Кока и все его поведение с самого начала не понравились комиссару, и он с раздражением в голосе приступил к уже привычным вопросам.
Рассказ Кока о том, что произошло с момента приземления в Стокгольме, совпадал с показаниями стюардесс. Неточностей никаких, похоже, не было, однако ответы его звучали сухо и односложно. У Йеппсена создалось впечатление, что убийство совершенно его не интересует. Он был натянуто вежлив, как будто вопросы утомляли его.
— Как вы думаете, кто убийца? Вы кого-нибудь подозреваете?
— Нет.
— Никого?
— Нет. В ту ночь в Стокгольме была тьма народу, и почти столько же было и возможностей.
— А вам не кажется, что их число можно ограничить двумя?
— Как вам будет угодно. Мне об этом деле ничего не известно.
— Но ведь вы сами — как раз и есть вторая из них.
— Повторяю, как вам угодно.
— Не могло бы это заставить вас рассказать об отношениях между вашими коллегами и убитой?
— А если рассказывать нечего?
— А если есть что-то и вы об этом умалчиваете?
— Вы что, хотите, чтобы я сочинил что-нибудь, спасая собственную шкуру?
— Так и хочется сказать: аллилуйя!
— Вы религиозны?
— Нет, просто восхищаюсь вашим благородством. Вы предпочитаете сами попасть под подозрение, нежели выдавать тайны ваших коллег.
Кон нагловато ухмыльнулся:
— Аминь.
Йеппсен выдержал короткую паузу и продолжал:
— Что вы думаете о Гунилле Янсон?
— Дьявольское отродье. Уж будьте уверены, там, куда она попала, она не мерзнет.
— А не вы ли, случайно, помогли ей отправиться туда? Кок снова улыбнулся и даже слегка махнул рукой:
— А что вы думаете, меня бы это, пожалуй, не смутило, если бы не одно маленьное обстоятельство.
— Вы позволите узнать, какое?
— При виде крови мне становится дурно. Было бы довольно неразумно с моей стороны свалиться в обморок рядом с телом своей жертвы, как вы считаете?
— Вы вовсе не выглядите таким уж слабеньким.
— А я и не льщу себя надеждой, что вы мне поверите на слово. И тем не менее это так.
Йеппсен глубоко затянулся и спросил:
— Что произошло после вашего вылета из Броммы?
— Мы полетели.
— Да что вы говорите, не может быть! Когда вы вышли из кабины?
— Когда мы приземлились в Гётеборге.
— А капитан Нильсен?
— Когда мы приземлились в Гётеборге.
— Труп убрали или вы, или капитан Нильсен. Для этого одному из вас пришлось выходить из кабины раньше.
— А кто это сказал?
— Это факт.
— Ну что ж.
— Это не ответ.
— По крайней мере единственный, который я могу вам дать.
— Так кто же выходил из кабины, вы или капитан?
— Никто. Мы спокойно сидели рядышком вплоть до самой посадки.
— Кто же тогда убрал тело? Или оно само?
— На этот счет пусть голова болит у вас, господин комиссар. Вы за это деньги получаете.
— Кроме денег моя должность дает еще и кое-какие права; например, право арестовывать.
— Следует ли это понимать так, что я арестован?
— Это следует понимать так, что вы очень легко можете быть арестованы.
— Ну что ж…
— Господин Кок, вы начинаете меня утомлять. Единственное, что я от вас хочу, — это правдивых ответов. Ведь все это не шуточки — человека убили.
— Гуниллу вашими вопросами не оживишь; но как бы там ни было, а лучше на них все равно не ответишь. Я рассказал вам все, что знаю. Простите, но сделать это еще лучше — не в моих силах. Я арестован или же могу идти?
Йеппсен молча махнул рукой, давая понять, что Кок свободен.
На пороге второй пилот обернулся и сказал:
— Вы только зря тратите время, комиссар. Гунилла того не стоила.
Услышав, как хлопнула дверь, Йеппсен пробормотал:
— Ложь номер три.
Отвечая на вопросы комиссара, капитан Нильсен нервно сжимал и разжимал кулаки. Зачастую вместо ответа он просто утвердительно кивал или отрицательно качал головой. Голос его был ровен, однако говорил он медленно, явно обдумывая каждое свое слово. Это был полнеющий мужчина под пятьдесят с темными, седеющими волосами, аккуратно уложенными так, чтобы скрывать уже довольно обширную лысину. Мягкие, округлые черты его лица производили приятное впечатление, которое, однако, портили глаза, беспокойно перебегающие по комнате с предмета на предмет.
Нет, он не заметил ничего необычного; придя к себе в номер, он сразу же лег спать; к сожалению, он ничего не знает.
В его рассказе были некоторые отдельные несоответствия, он заметно нервничая, но Йеппсен ни разу не прервал его, давая выговориться. Его описание всех событий, предшествовавших убийству, вроде бы ничем не отличалось от рассказов остальных, как вдруг неожиданно он умолк на полуслове, как будто бы забыл, о чем только что говорил, и с волнением и каким-то недоумением посмотрел на Йеппсена.
— Капитан Нильсен, мы дошли до того момента, когда вам сообщили, что в гардеробе найден труп.
— Да-да, конечно; я сразу же передал это по радио в Гётеборг.
— А потом?
— Потом… мы приземлились, и гардероб оказался пуст.
— А до этого вы не выходили из кабины?
— Нет, я все время сидел на месте.
— А Кок?
— Что вы имеете в виду? Я не понимаю…
— Кок выходил из кабины?
— Насколько я помню, нет, не думаю…
— Попытайтесь вспомнить это точно. Вы оставались один в кабине на какое-то время?
— Нет, кажется, нет…
Он говорил как-то неуверенно, с сомнением в голосе, как будто чего-то никак не мог понять.
— Кок все время был в кабине. Да, точно, до самой посадки.
— А вы?
— Но я же уже сказал, что никуда не отлучался.
— Какого мнения вы были о Гунилле?
— Она…
Он умолк и закурил. Йеппсен про себя отметил, что руки у него заметно дрожат.
— Она была красивой и в общем-то неплохой девушкой, однако ее не любили. Ей приходилось следить, не провозим ли мы контрабанду; это было частью ее работы, поручением от начальства.
— У вас были с ней какие-нибудь личные отношения? Нильсен немного помедлил с ответом, потом подался вперед, как будто то, что он собирался сказать, не было предназначено для чужих ушей.
— Думаю, другие уже успели вам наболтать. Что ж, все верно: когда-то она действительно была моей любовницей, но с тех пор прошло уже много времени — мы давно расстались. Уверяю вас, у меня не было никаких оснований причинять ей зло. Зачем мне было ее убивать? Мы ведь даже никогда не ссорились. Уверяю вас, господин комиссар, уверяю вас…
— Ну что ж, прекрасно, но тогда, как вы сами думаете, кто совершил убийство? Как вы считаете, у кого мог быть мотив?
— Не знаю. Я уже говорил, что ее не любили, однако не могу себе представить, чтобы кто-нибудь из знакомых мне людей мог сделать это. Нет, не могу поверить.
— Ну спасибо, пожалуй, я услышал достаточно. Капитан с заметным облегчением встал, попрощался и вышел.
Оставшись один, Йеппсен выключил магнитофон, работавший в течение всех четырех допросов, и пробурчал:
— Ложь номер четыре. Нечего сказать, хорошенькая компания.
Глава 8
Капитан Нильсен в одиночестве брел по улицам. Час пик уже кончился и сменялся постепенно нарастающим шумом небольших кафе и баров, который обычно повисал над Копенгагеном в это время. Он шел сейчас домой; вид этих маленьких кривых улочек в неясном вечернем свете нравился ему, мало-помалу он успокаивался. Капитан часто ходил этим путем, и обычно это никак не отражалось на его настроении. Но раза три-четыре в год центр столицы действовал на него как-то странно: напряженно, как турист, он начинал вглядываться во все улицы и здания, обращал внимание на любые мелочи, вслушивался в эту внутреннюю музыку большого города. Внезапно Нильсен почувствовал, что ему расхотелось идти домой, и направился по Гаммель-Странд к каналу, где лениво покачивались на волнах опустевшие под вечер экскурсионные кораблики. Свернув направо, он вышел к мосту Стромброен, откуда надеялся увидеть то место, которое как-то раз прошлой зимой так понравилось ему.
Идти было недалеко. Нильсен миновал серую громаду Кристиансборгского дворца и уже через минуту оказался на мосту. К его великому разочарованию, кораблей не было — перед ним, насколько хватало глаз, расстилалась лишь темная водная гладь.
Зимой здесь было великое множество вмерзших в лед рыбачьих лодок. Он долго любовался тогда симфонией пастельных тонов серовато-белого льда, разноцветных суденышек и старых темных зданий пакгаузов, как будто растворяющихся в прозрачном зимнем воздухе. Сейчас солнце уже село, и надвигающиеся сумерки скрадывали последние краски. Все теперь здесь изменилось, казалось совсем иным. К тому же в тот раз капитан был здесь не один.
Он закрыл глаза и положил руку на каменные перила моста. Сегодня весь день светило яркое солнце, стояла жара, однако камень, как и тогда, был холодным. Он погладил шероховатую поверхность и внезапно ощутил ее присутствие. Она стояла рядом и равнодушно поглядывала на канал; окружающая красота, казалось, нисколько не трогала ее, она просто стояла и ждала, пока он насмотрится вдоволь. Неожиданно она обернулась к нему и улыбнулась. Он решил, что сейчас она рассмеется, и он услышит ее всегда такой неожиданный, удивительный, прекрасный смех, однако она лишь улыбнулась и покачала головой.
Потом они гуляли в манеже и хотели было сходить в театральный музей, но оказалось, что времени уже почти не осталось — им пора было расставаться.
Капитан Нильсен убрал руку с перил. Грубый камень разбудил в нем воспоминания не только об этом вечере, но и обо всем том, что последовало за ним. В манеж он не пошел; вместо этого снова вернулся на Гаммель-Странд. Откуда-то сверху из раскрытого окна до него долетел смех девушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22