Там же в ожидании нас уже успела собраться огромная толпа местных жителей. Первым слово взял Карпинаций. Изображая из себя завзятого юриста, он жонглировал юридическими терминами, ссылался на различные уложения и прецеденты, доказывая, что документы, связанные со сбором податей, не могут быть вывезены из провинции. Прикидываясь агнцем, он пытался создать впечатление, что стал невинной жертвой заезжего римского сенатора.
Цицерон повесил голову на грудь и изобразил на лице такое отчаяние, что я едва не прыснул от смеха. Когда настала его очередь говорить, он поднялся с места, извинился за свои действия, признался в том, что нарушил закон, и выразил готовность незамедлительно вернуть Карпинацию все документы. Но сначала, сказал Цицерон, ему хотелось бы прояснить одну маленькую деталь, которую он не понял. Подняв над головой одну из восковых табличек, он громко спросил:
– Кто такой Гай Верруций?
Карпинаций, на лице которого только что цвела счастливая улыбка, пошатнулся, словно получил в грудь стрелу, выпущенную с близкого расстояния. А Цицерон с невинным выражением на лице, продолжая разыгрывать полнейшее непонимание, обратил внимание слушателей на схожесть имен, дат и сумм в записях компании откупщиков с датами, цифрами и именами тех, у кого, по сведениям сиракузских сенаторов, высокопоставленные мздоимцы вымогали взятки.
– И вот еще что, – продолжал Цицерон все тем же медоточивым голосом, обращаясь к Карпинацию, – этот человек, с которым ты заключил столь много сделок, не значится в твоих записях до того времени, пока на Сицилии не появился другой – его почти полный тезка. Гай Веррес. И ты не заключил с ним ни одной сделки после того, как Веррес покинул остров. Но в течение тех трех лет, когда Веррес занимал здесь должность наместника, этот загадочный человек являлся твоим самым крупным клиентом. – Цицерон снова поднял таблички над головой и показал их собравшимся на площади. – И какая досада, что всякий раз, когда писарь выводил фамилию вкладчика, он делал одну и ту же ошибку. Впрочем, такое бывает. Я уверен, что тут нет ничего подозрительного. Так, может, ты просто сообщишь суду, кто такой этот Верруций и где его можно найти?
Карпинаций беспомощно посмотрел на Метелла, но тут кто-то из толпы прокричал:
– Такого человека нет! На Сицилии никогда не было человека по имени Верруций! Это Веррес!
После чего все собравшиеся на форуме принялись скандировать:
– Это Веррес! Это Веррес!
Цицерон воздел руки над головой, призывая к тишине.
– Карпинаций утверждает, что закон запрещает вывозить документы из провинции, и с формальной точки зрения он прав. Но нигде в законе не говорится о том, что я не имею права вывезти копии этих документов, если они точны и должным образом заверены. Мне нужна ваша помощь. Кто из собравшихся здесь поможет снять копии с этих документов, чтобы я мог забрать их в Рим и привлечь эту свинью Верреса к ответственности за преступления, совершенные им против народа Сицилии?
В воздух взметнулся лес рук. Метелл попытался было восстановить тишину, но его слова потонули в хоре голосов, выкрикивающих слова поддержки в адрес Цицерона. Флавий, желая помочь нам, отобрал самых видных граждан города – сицилийцев и римлян, – предложил им выходить вперед и брать столько документов, сколько каждый сможет скопировать. Я раздавал добровольцам восковые таблички и стило.
Краем глаза я видел, как Карпинаций отчаянно пытается пробраться сквозь людское море к Метеллу, а сам наместник бешеным взглядом смотрит со своего возвышения на происходящий внизу хаос. Наконец он просто встал, развернулся на каблуках и поднялся по ступеням в храм за своей спиной.
Так закончилась поездка Цицерона на Сицилию. Не сомневаюсь, что Метелл с удовольствием арестовал бы его или, по крайней мере, не позволил бы вывезти с острова улики против своего дружка Верреса, но Цицерон очень быстро успел заручиться поддержкой местных жителей – как римлян, так и сицилийцев. Схватить его значило бы спровоцировать масштабные беспорядки, а у Метелла действительно было слишком мало войск, чтобы контролировать все население острова.
К середине того дня составление копий документов компании откупщиков было закончено. Их заверили, упаковали, опечатали и отправили на охраняемый корабль, который дожидался нас в гавани. Цицерон провел на острове последнюю ночь, составляя список свидетелей, которых он намеревался вызвать в Рим для дачи показаний в судебном процессе. Луций и Фругий согласились задержаться в Сиракузах, чтобы устроить их поездку в Рим.
На следующее утро они спустились в гавань, чтобы проводить Цицерона. На берегу собралось огромное число его сторонников, и он обратился к ним с короткой прощальной речью:
– Я вполне осознаю, что увожу на этом хрупком корабле надежды и чаяния всей вашей провинции. И по мере своих сил я сделаю все, чтобы оправдать их.
После этого я помог ему подняться на палубу, где он застыл, глядя в сторону берега блестящими от слез глазами. Цицерон был одаренным актером и мог сыграть абсолютно любые чувства, но сейчас, возвращаясь мыслями на много десятилетий назад, я думаю, что в тот день он был искренен и каким-то образом предчувствовал, что ему больше не суждено оказаться на этом острове. Цицерон навсегда расставался с Сицилией.
Весла взмыли вверх и ударились о воду. По мере того как корабль отходил от берега, фигуры людей, стоявших на пристани, становились все более размытыми, а потом и вовсе исчезли из виду. Пройдя сквозь устье залива, наше судно вышло в открытое море.
VIII
Путешествие из Регия в Рим оказалось проще, чем наше странствие на юг, поскольку наступила ранняя весна и, казалось, сама природа вливала в наши жилы недостающие силы. Впрочем, нам было некогда наслаждаться пением птиц и красотой распускающихся цветов. Цицерон, примостившись в своей крытой повозке, всю дорогу работал, составляя и правя различные материалы, которые собирался использовать на суде, и выстраивая линию обвинения против Верреса. Я по мере надобности доставал из повозок с багажом и приносил ему нужные документы, а также много стенографировал под его диктовку, что требовало проворности и внимания.
Насколько мне удалось понять, план Цицерона состоял в том, чтобы разделить обвинение на четыре блока: продажность в качестве судьи, вымогательство взяток через компанию откупщиков, разграбление муниципальной и частной собственности и, наконец, незаконные казни. В соответствии с этим планом были сгруппированы свидетельские показания и улики, и по мере того как мы приближались к Риму, Цицерон даже начал писать отдельные куски своей вступительной речи.
Точно так же, как он натренировал свое тело выносить бремя собственных амбиций, Цицерон научился усилием воли избавляться от тошноты, неизбежной, казалось бы, при долгом путешествии в тряской повозке, и в течение последующих лет во время поездок по Италии он неизменно проводил путь будучи занят работой. Вот и теперь, с головой погрузившись в работу, он даже не осознавал, в какой точке пути находится в тот или иной момент.
Наше путешествие заняло менее двух недель, и на мартовские иды – ровно через два месяца после нашего отъезда из Рима – мы вернулись в город.
Гортензий тоже не терял времени даром, и обвинительный процесс, им затеянный, уже шел полным ходом. Как и полагал Цицерон, одной из целей, которые «первый из двух лучших» преследовал, было как можно скорее выманить Цицерона с Сицилии. Как выяснилось, Дасиан не только не ездил в Грецию, чтобы собрать улики, но и вообще не покидал Рима. Однако это не помешало ему выдвинуть в суде по вымогательству обвинения против бывшего наместника Ахайи, а поскольку Цицерон еще не вернулся, претору Глабриону не оставалось ничего иного, как согласиться на начало процесса. И вот день за днем Дасиан, это теперь уже давно забытое ничтожество, что-то бубнил, стоя перед откровенно скучающими судьями, тем временем как Гортензий сидел в стороне. После того как Дасиан заканчивал со своим словоблудием, с присущей ему грациозностью с места поднимался Плясун и начинал выделывать перед судом свои обычные пируэты, сопровождая их собственными высоко-мудрыми замечаниями.
Дисциплинированный и ответственный Квинт за время нашего отсутствия подготовил подробный, расписанный буквально по дням план кампании и представил его на одобрение Цицерона. Тот ознакомился с ним сразу же после того, как вошел в дом, и план Гортензия открылся ему во всех деталях. Красным цветом были помечены праздничные дни, когда суд не работает. За вычетом этих выходных оставалось всего двадцать полноценных рабочих дней, после чего Сенат должен был уйти на каникулы, которые, в свою очередь, продолжались еще двадцать дней. Затем следовал пятидневный праздник в честь Флоры, богини цветов весны. Далее следовал День Аполлона, Терентинские игры, праздник Марса и так далее.
– Проще говоря, – прокомментировал Квинт, – если все пойдет по этому плану, Гортензий, думаю, без труда сумеет затянуть процесс до консульских выборов, которые состоятся в конце июля. Потом, в начале августа, тебе самому предстоит участвовать в выборах эдила. Значит, раньше пятого числа представить дело в суд мы не сможем. Но в середине августа начинаются игры Помпея, а они будут продолжаться целых пятнадцать дней. Не стоит также забывать о Римских и Плебейских играх.
– Да будет с нами милость богов! – воскликнул Цицерон, грустно глядя на график. – Неужели в этом несчастном городе больше нечем заняться, кроме как смотреть на то, как люди и звери убивают друг друга?
В тот момент воодушевления, которое Цицерон испытывал на протяжении всего пути от Сиракуз, у него явно поубавилось, и он напомнил мне пузырь, из которого выпустили воздух. Цицерон вернулся домой, готовый к схватке, но Гортензий был слишком хитер и дальновиден, чтобы встретиться с ним лицом к лицу в суде. Тянуть время и изводить противника томительным ожиданием – вот какова была его тактика, и, надо сказать, она являлась весьма эффективной. Всем было известно, что Цицерон был стеснен в средствах, и чем дольше его дело не попадет в суд, тем больше ему придется тратиться. Через день или два с Сицилии в Рим начнут прибывать наши первые свидетели. Они, без сомнения, потребуют, чтобы им компенсировали расходы на дорогу, жилье, а также потери в заработке, которые они понесли в связи с этой вынужденной отлучкой из родных мест. Но и это еще не все. Ведь если Цицерон желает занять пост эдила, ему необходимо финансировать свою избирательную кампанию! А если предположить, что он выиграет выборы, он в течение целого года после этого должен будет оплачивать работу конторы эдила из собственных средств: ремонтировать общественные здания и устраивать два тура официальных игр. Значит, не оставалось ничего иного, как провести еще одну мучительную беседу с Теренцией.
Вечером того дня, когда мы вернулись из Сиракуз, они ужинали вдвоем. Позже Цицерон вызвал меня и велел принести уже готовый черновик его вступительной речи. Эта речь, хотя еще и не окончательно завершенная, уже была достаточно велика, и чтобы произнести ее, Цицерону понадобилось бы не менее двух дней. Когда я вошел, Теренция в напряженной позе возлежала у стола и раздраженно ковыряла вилкой в тарелке. Цицерон, как я заметил, даже не притронулся к еде. Я передал ему необходимые свитки и поспешно ретировался. Позже я слышал, как он расхаживает по столовой, зачитывая отрывки из речи, и понял, что Теренция заставила мужа произнести речь, прежде чем решить, давать ему деньги или нет. Судя по всему, услышанное удовлетворило ее, поскольку на следующее утро Филотим сообщил, что нам предоставлен еще один кредит в размере пятидесяти тысяч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66