«Неужто всю жизнь, до последних дней, так и будет мучить?» — спросила она у самой себя.
Зимин почувствовал настроение Алены, понял, что он своим вопросом сделал ей больно, и начал успокаивать:
— Не надо так переживать, Алена, ведь все, что было, уже в прошлом. Гляньте-ка, зелёный туман уже окутал деревья. Скоро почки лопнут, все зазеленеет.
— Зазеленеет, — повторила она и, отгоняя тяжёлые мысли, начала оглядываться вокруг, стараясь зацепиться взглядом за что-нибудь интересное, снова увидела дом зубного врача.
— Вот смотрите, Аркадий Кондратьевич, — нарочито громко и весело сказала она, — отсюда дом как на картине. Подплывём ближе.
Он повернул лодку в том направлении и нажал на весла. За кормой зажурчала струя. Вскоре они приблизились к берегу.
— Петух боком повернулся. А хвост какой пышный, — засмеялась Алена. — Сейчас закукарекает. А какие ставни — словно синие бабочки сели на стены и крылья распустили.
Зимин оглянулся назад, на тот берег, улыбнулся, радуясь её смеху. Берег был уже близко, дно там мелкое, вязкое, и от весел со дна поднималась муть.
— Тут живёт очень забавный Кирюша, — начала рассказывать Алена про мальчика. — Говорит, дед его пчёлок пасёт, и в ульях растёт мёд. Три годика тому Кирюше.
— Самый гениальный возраст.
— Ага, такой умненький мальчик.
Зимин был сегодня какой-то странно-сдержанный, задумчивый, не такой, как вчера или позавчера. Позавчера верёвочку ей с узелками подал и был рад, когда она развязала. В город к себе пригласил и тоже обрадовался её согласию. А теперь вот ни про верёвочку, ни про поездку в город не вспоминает. «Да зачем я ему? Что у него, в городе, женщин нет?» Она глянула на молчаливого Зимина с недоверием и обидой.
— Аркадий Кондратьевич, признайтесь, у вас женщин много?
— Женщин? В каком смысле?
— Ну, которые вам нравятся и которым вы нравитесь.
Он хмыкнул:
— Которые б мне нравились? Нет.
— Как же это? Такой большой город, столько женщин.
— Народу в нашем городе миллион, — сказал он, — а я один. Вот как.
— Так нельзя. Это нам, бабам, трудно найти пару. А вы же такой мужчина…
— А я нашёл. — Зимин опустил весла, бросил их, сложил руки на груди. — Это та, что развязала мне узелки. — Он подвинулся сначала к одному борту, лодка качнулась, пересел к другому, похлопал ладонью по скамеечке. — Алена, сюда, смелее.
— Аркадий Кондратьевич, я не перейду, упаду в воду, — растерялась она от такого неожиданного признания. — Лодка качается. — Однако встала и, расставив руки, пошла к нему. Он тоже подался ей навстречу, взял обе её руки в свои и посадил рядом, обняв и прижав к себе.
— Ну вот, и не упала. Вот так и посидим.
— А лодка сама плывёт.
— И пусть плывёт, а мы будем так сидеть и сидеть.
Все влюблённые — и юные, и взрослые — в минуты счастливого признания одинаково волнуются, говорят много, не всегда логично и умно. Такими же были и они — Зимин и Алена, так же волновались и говорили, говорили… Наконец Алена поверила в то, что Зимин и вправду влюблён в неё, и думала: что же он будет делать дальше? Поцелует? Или ей первой поцеловать его? А то словно зеленые птенцы. Она прижалась щекой к его щеке и, обхватив седую голову, поцеловала.
— Браво! Брависсимо! Ура! — донеслось в этот миг с берега, и из-за кустов вышли Валерия и Цезик, захлопали в ладоши. — Браво! Горько!
— Нам сладко, — ответил, совсем не смутившись, Зимин. — Правда, Алена?
— Сладко! Сладко! — крикнула Алена, и они теперь уже демонстративно поцеловались дважды.
— Удалой молодец девицу голубит, — пропел Цезик. — Возьмите нас в лодку.
— И правда, возьмите, — попросилась и Валерия.
Зимин направил лодку к берегу и посадил Валерию на нос, а Цезика на корму.
— Вот и сидите отдельно, — посмеялся он, — а мы с Алёной будем целоваться.
На ужин они опоздали.
Вечером, лёжа в постели, Алена говорила Валерии:
— Мне так хорошо. Аркадий Кондратьевич меня любит. Это правда. Он не может обманывать. Он человек добрый, а добрые не обманывают. Я верю. Боже, как мне повезло, что приехала именно в этот санаторий и именно теперь. Где бы я его встретила? Так и жила бы одна в своём посёлке. Так и жила бы…
Валерия слушала её молча, кивала головой с накрученными на бигуди волосами, соглашаясь, что Зимин в самом деле хороший человек.
— А если он любит меня, то что? — Алена сбросила с себя одеяло, села. — Что должен сделать?
— Повести в загс и жениться, — серьёзно, без тени улыбки ответила Валерия.
— В загс? — Алена насторожённо смотрела на Валерию. — Сразу туда? А он мне об этом не говорил.
— Так скажи сама ему.
— А узелки на верёвочке я все развязала, — улыбнулась Алена и снова легла.
Валерия не поняла, о каких узелках и верёвочке идёт речь, и не стала переспрашивать. Только предупредила:
— На курорте, бывает, вспыхивают такие страсти-мордасти, что… Вспомни чеховскую «Даму с собачкой».
— Я кино видела. Но ведь там любовь несчастная. Он и она — семейные. А мы с Аркадием Кондратьевичем оба одинокие.
— Ну так и радуйся. И дай бог тебе счастья. Женой ты будешь примерной, верной. Можешь ещё и ребёнка ему подарить.
— Ребёнка? Нет уж, поздно.
— По годам не поздно. Сорок шесть только. Можешь.
— Если бы… — с тоской в голосе промолвила Алена.
Валерия не заметила её тоски, сказала о своём:
— А Цезика, этого пузанка, надо водить, как телёнка на верёвочке. Послушный телёнок. Твой ровесник, а… — Валерия покачала головой, затряслась от смеха, — будто все впервые.
— Как впервые? — не поняла Алена. — Он же был женат.
— И теперь считается женатым, жена поехала без развода и два года голоса не подаёт.
— Он любит вас?
— Пусть только попробует не любить, — смеясь, погрозила она пальцем.
— Так вы, может, и поженитесь?
— Ой, Алена, наивная ты, — сразу посерьёзнела Валерия. — Во-первых, я старше его, и намного. Для женщины это большая преграда. Да и любовь наша курортная. Налюбимся, разъедемся. И все. Это у вас серьёзно.
В дверь постучали. Валерия и Алена натянули повыше одеяла, крикнули, чтобы заходили. Вошёл Семён Раков, в майке, спортивных брюках, в шлёпанцах на босую ногу. Принёс Алене туфли, которые брал в ремонт.
— Готово, землячка, — поставил он туфли на тумбочку возле Алены. — Я вот подмётки прибил. Правда, одна из двух кусков составлена, целой не оказалось. Но ручаюсь, надолго хватит.
Алена взяла туфли, оглядела — работа аккуратная. Поблагодарила и потянулась за кошельком, спрашивая, сколько должна за работу.
— Что ты, что ты, землячка, спасибо, что работу мне дала, а то ведь нечем заняться. Не надо мне денег. Я, если б захотел заработать, давно бы все стены в хате червонцами оклеил. Я же ещё и столяр, и печник.
— Семён, а говорят, ты неженатый, — спросила Валерия. — Что ж так? В деревнях женщин хватает.
— Ага, баба у меня есть, а жены нет.
— Как это понять?
— Ну, живёт у меня одна, помогает по хозяйству, а в сельсовете я с ней не расписан.
— Почему же не распишешься?
— Нельзя, не распишут. Она, — постучал себя по виску Семён, — не в своём уме.
— Больная?
— Больная. Тихая, никому зла не делает. Молчит целыми днями, только изредка словечко какое скажет. И живёт у меня с войны. Молоденькая была, совсем дитя, когда её снасильничали, а потом расстреляли каратели. А она ожила, выползла из сарая, пришла в себя. Из детдома она была. Мать моя приютила её в своей хате. Вот и живёт с тех пор. А красавица была… Да и теперь красивая.
— Замолчи! — вдруг вскрикнула Алена, зажав руками уши. — Уходи отсюда! Уходи!
— Алена, что с тобой? — испугалась Валерия и, не стесняясь Семена, в одной сорочке подбежала к ней, присела на край кровати. — Успокойся, ну не надо. — Она трясла всхлипывающую Алену за плечи, гладила её по голове. — Я дам тебе сейчас валерьянки. — Накапала в стакан капель, добавила воды и заставила Алену выпить. — Ты снова что-то вспомнила. Не надо вспоминать, не думай о прошлом.
Семён, растерянный и испуганный, засуетился, замахал руками, словно отмахивался от того, что рассказал, и, шлёпая задниками тапок, поспешно вышел из комнаты.
— Ну, вот и хорошо, вот и легче тебе, — успокаивала Алену Валерия. — Ты о весёлом подумай, смешное что-нибудь припомни.
Алена уже не плакала, лежала, уставившись невидящими глазами в потолок, только губы её ещё изредка подёргивались.
— И со мной ведь было такое же. Было…
— Не надо об этом, — прервала её Валерия. — Не будем на ночь глядя… Ах ты, проклятая война, никак не оставит нас в покое, травит души смрадным чадом. Все не развеется её пепел. Проклятая… Спи, Алена. Давай спать, и пусть нам приснятся хорошие сны. — Накапала себе валерьянки и тоже выпила.
Потушив свет, они долго лежали молча. Никак не удавалось заснуть. А когда наконец заснули, сон у обеих был неглубокий, беспокойный, и каждой снилось что-то тревожное.
Как и обещал Зимин, в следующее воскресенье, сразу после завтрака, он повёз Алену в город. Перед тем как пойти на квартиру, он поводил её по улицам, показал памятники, скверы. Особенно ей понравился сквер, в котором стоял памятник поэту и был фонтан с красивыми девушками, опускающими на воду венки. Алена с тайным восхищением смотрела на юных красавиц, по-женски стесняясь их обнажённых тел. Посидели в кафе, съели мороженое. Алена призналась, что ела его очень давно — в их посёлке такого лакомства не бывает.
Из кафе к своему дому Зимин вёл Алену под руку. В витринах Алена видела своё отражение, пара была немного смешная — он высокий, она чуть до плеча ему достаёт, хоть и обула туфли на высоких каблуках, те самые, которые подремонтировал Семён Раков. Иногда встречались знакомые Зимина, на ходу здоровались, заинтересованно разглядывая Алену. От их внимания ей было немного неловко. А Зимин всю дорогу от кафе до дома почти не говорил, держал её за локоть властно, крепко, изредка сжимая руку мягкими пальцами. Она понимала смысл и этих пожатий, и коротких взволнованных взглядов на неё, знала и цель приезда на его квартиру, куда они шли теперь по многолюдной шумной улице. Все знала, все понимала и думала, что обо всем догадываются и люди, идущие им навстречу. Поэтому она избегала смотреть им прямо в лицо.
— Сюда, — показал Зимин на подъезд-арку красного дома и повернул туда.
Она глянула на этот высокий, хотя и пятиэтажный дом, заметила, что в нем есть женская парикмахерская и гастроном, и почему-то обрадовалась за тех, кто живёт тут.
Квартира Зимина была на втором этаже, как раз над парикмахерской. Алене показалось, что она слышит запах парфюмерии.
Хорошая была квартира у Зимина: три комнаты, просторные, с высокими потолками, большая кухня. Алена впервые попала в такую квартиру. Рябило в глазах от ковров — ими был застелен пол во всех комнатах, висели они и на стенах над диванами; от люстр, зеркал, длинных, на всю стену, стеллажей с книгами под стеклом… Сняв в передней туфли, ходила Алена из комнаты в комнату по мягким коврам, радостно удивлялась.
Зимин говорил ей:
— Нравится? Это твоё, и это твоё. Все здесь твоё и моё.
Она не отвечала — не знала, как отвечать.
— Ты слышишь, все твоё и моё. Ты тут хозяйка.
— Хозяйка, — машинально повторила она. «Он хочет ввести меня сюда хозяйкой», — дошло до неё, и радость сладко шевельнулась в груди. Она глянула на зеленую вазу, стоявшую перед ней на столике, увидела в ней своё отражение, какое-то расплывчатое, круглое, противное, и отвернулась, отступила дальше, чтобы Зимин не заметил этого.
— А это спальня, — ввёл он её в меньшую комнату с двумя широкими кроватями. — Слышишь, наша спальня, — повторил он каким-то упавшим прерывистым голосом, дыхание его участилось. Он взял её за плечи, притянул к себе. Она замерла, прижавшись лицом к его груди.
…Только вечером, часов в девять, вышли они из квартиры Зимина, чтобы успеть доехать на такси до отбоя. На пороге, перед тем как закрыть дверь, Алена сказала Зимину:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12