— Вопрос ваш хоть и заслуживает внимания, — подумав, сказал Колли, — но вряд ли я утешу вас, сообщив, что никакой размолвки между ними нет, а есть нечто другое, вероятно, не доступное нашему с вами собачьему соображению.
— Что же, если это не секрет?
— Неуверенность вашего, милый пёсик, хозяина в своих силах.
— Не понимаю вас, — возразил я, и мне почему-то захотелось добавить — мсье.
— Очень просто. Когда юноша совершает какой-то особенный поступок, то, будучи осенённым взглядом девушки, он сверяет свой поступок с этой девушкой, вернее, её взглядом.
— И какой же поступок совершил наш Витя? — спросил я, опасливо поглядывая на маму Машу, увлечённую, судя по всему, разговором с Олей и Полей.
— На мой взгляд, благородный. Он спрятал школьный журнал, выразив тем самым протест против несправедливой оценки, поставленной учительницей…
— Настеньке?
— Не только ей; тогда не было бы ценности поступка, а была бы только симпатия к даме, причём субъективная. Ценность поступка в том, что Виктор за справедливость вообще. Понимаете, он не выборочно принципиален, это его сущность.
Мне было ужасно приятно слушать Колли, и хотелось узнать, чем там кончилась история с журналом.
— Позвольте узнать, — спросил я, — а чем закончилась история с журналом?
— Пока ничем, журнал не нашли.
— А Настенька?
— Судя по рассказам моих хозяек, она в восторге от Вити.
— Но он же отчего-то страдает…
— Ну, не от этого же, а от того, что не уверен, правильно ли он поступил, и не хочет впутывать в свои дела даму. Ещё одно свидетельство его благородства.
— Спасибо вам, — искренне поблагодарил я Колли и отбежал.
И вдруг лужайка показалась мне тоскливой и ненастоящей. И маленькой.
Как же я понимаю школьников, которые ждут каникулы и лета! Ведь летом где-нибудь далеко от города можно просто быть самим собой. Теперь лета жду и я. Поедем на дачу, к Ватутьке, будем писать Пал Палычу диссертацию. Здорово будет! А на последний месяц поедем в оздоровительный пансионат.
Глава 15. Это звонила Она
Я смотрел на беседующих со стороны, и мне многое стало ясно. Мама-Маша как раз в это время тоже закончила разговор с близняшками, и мы раскланялись. Началась, вернее, продолжилась, моя любимая прогулка с мамой Машей.
Я, как мог, рассказал ей о Вите, о том, что не надо совершенно беспокоиться, что нет такой девочки, которая бы посмела не обратить внимание на Витю, и Мама-Маша осталась довольна нашей беседой.
Когда мы пришли домой, она покормила нас всех, я лёг передохнуть, но услышал обрывки разговора мамы с Пал Палычем. Она говорила, что в школе у Вити все в порядке, и вообще все это мелочи жизни, а что надо уже думать о том, как бы отправить нашего Витю в оздоровительный пансионат летом на море.
Лето и море — это очень хорошо. А дальше они стали говорить о том, что надо к новому учебному году купить Вите новую школьную форму.
Если вы хотите знать моё собачье мнение о школьной форме, то скажу вам только одно: если все будут выглядеть одинаково и говорить одно и то же — жить будет совершенно невозможно. Одежда у учеников должна быть и красивая, и дешёвая, а главное, всегда висеть в магазине, чтобы родителям не искать её все лето. Летом ведь так приятно купаться в реке или в море, отдыхать…
Сперва я очень обрадовался за Витю, что он едет в оздоровительный пансионат. А потом загрустил о том, что меня, наверное, туда не повезут… Однако я — оптимист и, немного погодя, взбодрился и снова порадовался за Витю.
Витя пришёл в тот день поздно, потому что он был во дворце пионеров. Витя занимается там в кружке рисования и очень дружит с мальчиком из кружка химии. И тут у меня родилось подозрение, что бертолетова соль из замочной скважины — это плод общения Вити с этим мальчиком.
Правда, это только в том случае, если в школе, где учится этот мальчик, все стены окажутся разрисованными карикатурами на учителей…
Витя пришёл домой и сразу же засел за уроки. Я, как всегда, принялся ему помогать.
Вдруг раздался звонок. Витя поднял трубку и весь засиял. Я все понял.
Это звонила она!
Глава 16. Мои ночные приключения
Вечером я долго не мог заснуть, мне все казалось, что у меня безумно неудобная кровать. Я ворочался и все думал, что бы такое сделать. И сделал.
Щёлкнула входная дверь: Пал Палыч пошёл выносить помойное ведро. Я, ещё не сообразив, для чего это мне, выскочил в открытую дверь и помчался на улицу.
На улице я уже начал соображать, что к чему; мысли лихорадочно забегали внутри моей собачьей головы. Я помчался в школу. Дорогу знал прекрасно, да это и не было очень далеко от дома. А когда что-то очень надо — дороги не замечаешь. В школе я был через десять минут.
Пока бежал, я вдыхал ночной воздух; шелест листвы, сейчас чёрной, а не зелёной, волновал мне кровь. Сквозь листву проглядывали звезды. Когда-то Витя рассказывал мне про них, называл созвездия.
Вот и двери школы. Они, небось, не только закрыты, но и заперты. Я попробовал — конечно. И почти тотчас же обнаружил на таком примерно уровне, чтобы можно было мне впрыгнуть внутрь, крошечное открытое окошечко.
Я немедленно в него втиснулся и, плохо ещё представляя себе не только, что будет дальше, но и как я отсюда выберусь, спрыгнул куда-то на пол. Падение моё длилось довольно долго, я думал, что пол вот он — совсем рядом, а я все летел и летел.
Пока я летел, я успел подумать Бог знает о чём. Подумал, передумал и даже чуть перевёл дух, а полет все продолжался.
«В космос я, что ли, попал, — показалось мне, — к звёздам?».
Но это был не космос.
Когда глаза мои привыкли к свету, который отбрасывал фонарь, раскачивающийся напротив на улице, я обнаружил, что нахожусь в помещении исполинских размеров, и сообразил, что совсем недавно здесь был.
— Ха, — громко сказал я, — здесь же у Вити проходил урок физкультуры… Я в спортзале!
Но, позвольте, а почему я продолжаю все ещё куда-то лететь?..
Скоро все прояснилось: я не в воздухе вовсе — а в баскетбольной кольце и, проскочив металлический обруч, раскачиваюсь теперь в сетке. Хорошенькое положеньице!
Покачавшись немного, я убедился, что приключения мои не столь уж и неприятны, и попытался выбраться.
Взобравшись на металлический обруч, я зажмурился, потому что кольцо от пола довольно высоко (баскетболисты вон какого роста) и… нет, не спрыгнул. Высоко. Хотел попасть на гору лежащих невдалеке матов — чувствую, не допрыгну. Сообразил, допрыгнул до висящего тут же каната, по которому и спустился на пол спортивного зала. Не успел спуститься, как услышал чьи-то аплодисменты.
Повернулся. Боже мой, так это же Лис!
— Здравствуй, родной, — сказал я.
Мы обнялись.
— Чему обязаны столь поздним посещением? — галантно спросил он.
Я рассказал ему все.
— Нет ничего проще, — сказал Лис. — Мы все вместе пойдём искать журнал; надо найти его и положить в учительской. А сейчас я познакомлю тебя со своими друзьями… По ходу дела.
— Спасибо, — пролепетал я, — но что это нам даст? Ведь завтра утром учителя обнаружат, что журнал на месте, и все встанет на свои места, а оценка — двойка — так и останется в журнале. И вроде никто никому ничего не доказал.
Мы с Лисом задумались. Но, ничего не придумав, решили все же для начала найти журнал, с тем чтобы потом, может быть, что-то придумать.
— Какой он хоть из себя, этот журнал? — спросил я Лиса.
— Без иллюстраций, — печально сказал Лис. — Знаешь что: пойдём-ка в учительскую, там ты понюхаешь, как они пахнут, эти журналы, и потом уже поищем тот, который нужен тебе.
Сказано — сделано; мы отправились с Лисом в учительскую.
— Как поживают твои друзья из живого уголка? — спросил я Лиса, чтобы не молчать.
— Спасибо, ничего, сейчас у нас как раз вечерняя прогулка; я услышал шум в спортзале и поэтому пошёл сюда, а все остальные кто где.
— И удавчик гуляет? — спросил я тревожно.
— Но что здесь особенного, он — тоже живое существо. Вечерами мы всегда гуляем. Ты знаешь, школа ночью — это волшебная вещь. Пустые классы, отблески огней с улицы, тишина… Главное — тишина, которой не бывает днём… Вот, кстати, видишь, по лестнице спускается удавчик, я тебя с ним познакомлю:
— Боароджерс, позволь тебе представить моего друга Пирата!
Удавчик улыбнулся и протянул мне хвост для пожатия.
Я с удивлением пожал этот хвост. Но сам, конечно, протянул ему лапу. Собаке для пожатия протягивать хвост как-то не принято.
— Дальше мы пошли в учительскую втроём. А я подумал, что как это здорово — иметь всюду друзей, и ещё: как это хорошо — быть собакой! Наверняка Витя, проберись он ночью один в школу, испугался бы зверюшек, а может быть, ещё больше испугался бы сторожа, который, не разобравшись, что да кто, позвал бы милиционера. Почему-то считается, что ночью в тёмном помещении совершаются только плохие поступки, а не хорошие. Не понимаю, почему это так.
Мы дошли, наконец, до учительской. Кто видел ночью учительскую, тот не станет гулять по школе…
Глава 17. Ночные приключения продолжаются
В учительской в специальном шкафу лежали журналы всех классов. Все они были залапаны руками примерно одинаково. И, что главное, именно такой вот запах, исходивший от журналов, я уже слышал и стал вспоминать — где.
Да вот когда раздумывал, куда бы выпрыгнуть из баскетбольной сетки… «За мной», — сказал я своим друзьям, и мы помчались обратно в спортивный зал. Опять мой нос меня выручил!
— Здесь, — сказал я, показав на гору гимнастических матов.
Боароджерс распрямился, надулся, преисполненный рвения помочь мне, перекидал толстые маты для гимнастики, и под последним из них обнаружился искомый классный журнал. Он был примятым и плоским.
Торжественно, все вместе, мы понесли его в учительскую. Почему нас так манила эта комната?
В учительской мы обнаружили ещё компанию: двух кроликов, Грача и Черепаху.
Я торжественно раскрыл журнал, чтобы посмотреть на несправедливое дело рук учительницы, как вдруг из журнала выпало два листка. На одном из них было написано: «Директору школы т. Щегловой! Докладная. В связи с крайне кощунственным отношением ученика Витухина к учёбе прошу вынести вопрос о неудовлетворительной ему оценке за четверть на очередной педагогический совет. Кощунственность прилагается. Учительница литературы Лизогубова».
— Хорошая фамилия для учительницы литературы, — подумал я, — Лизогубова — это же так поэтично!
Но надо посмотреть и что за кощунственность, которая прилагается: люблю читать то, что нам, собакам, не положено.
Я развернул листок и вслух прочитал. Меня слушали и Лис, и Черепаха, и кролики, и удавчик, и даже Грач, хотя он сразу сказал, что к стихам равнодушен.
«Я Вас люблю, Любовь моя, о боже!
В душе моей осталась навсегда.
Она меня и губит и тревожит
И не уйдёт, наверно, никогда.
Я Вас люблю безмолвно, безнадёжно,
То робостью, то ревностью томим,
Я Вас люблю так искренне, так нежно,
Что не отдам я Вас любить другим».
А что, хорошее стихотворение… На Пушкина похоже. Только из восьми строк шесть даны в Витиной интерпретации. Может быть, учительница литературы не знает слово интерпретация, а знает из иностранных только слово «кощунственность».
Мои слушатели затихли. Боароджерс обвился вокруг Черепахи, кролики принялись целоваться, Лис заиграл с Грачом.
Вот оно, оказывается, в чём дело: Витя написал письмо в стихах Настеньке. Письмо перехватила учительница, объявила всем на свете, что Витя написал Настеньке гадость, и в подтверждение своих слов составила докладную записку директору школы. И Настенька почему-то поверила учительнице, а не Вите…
Хорошие же учителя в нашей школе! Ничего не понимают в глубоких чувствах. Одновременно меня удивило легковерие Насти.
А стихотворение мне понравилось.
Вдруг я услышал как кто-то явственно меня позвал:
— Пиратка!
Это несомненно был голос Вити.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38