Диван Йолу, Кумхуриет Кадесси, Американскую библиотеку, Консульство и
восемь из десяти больших ресторанов.
Когда зима твердо заявила о себе, он прекратил свои экскурсии.
Впрочем, два месяца хождений по оттоманским мечетям и византийским
развалинам сильно обострили его чувство "произвольности". Теперь уже
комнаты, в которых он жил, шаткий стол, цветастые занавески, безвкусные
фотографии, пересекающиеся плоскости стен и потолков, порождали такое же
изобилие "проблем", как и великие мечети Сулеймана и Султана Ахмета со
всеми их михрабами и минберами, сталактитовыми нишами и фаянсовыми
стенами.
И это изобилие было явно чрезмерным. Днем и ночью комнаты
действовали на Джона угнетающе, отвлекали его от всего, чем он пробовал

- 8 -
заниматься. Он знал их, как заключенный знает свою камеру - каждый
дефект конструкции, каждое пятно, и даже точное расположение света в
любой час дня. Конечно, можно было переставить мебель, повесить свои
фотографии и карты, вымыть окна и отчистить полы, прибить какие-нибудь
книжные полки (все его книги оставались в двух чемоданах). Уничтожить
все чужое силой своего самоутверждения, как устраняют дурной запах
благовониями или ароматами цветов. Но это означало признать поражение
своей теории.
В качестве компромисса он стал посещать вечера в кафе неподалеку от
своего дома. Там он сидел за столом у окна, созерцая спиральные струйки
пара, поднимавшиеся из стакана с чаем. В дальнем конце длинного зала за
потускневшим медным кофейником двое пожилых людей всегда играли в
трик-трак. Прочие посетители сидели сами по себе, и их мысли едва ли
сильно отличались от мыслей Джона. Даже когда никто не курил, воздух был
насыщен едким дымом наргиле. Разговоры случались редко. Кипел наргиле,
игральные кости стучали в кожаном стаканчике, шелестела газета, изредка
стаканы звякали о блюдца.
На столе перед ним всегда лежали красный блокнот и шариковая ручка.
Но он не прикасался к ним, пока не наставало время уходить.
Уже почти утратив привычку анализировать собственные ощущения и
мотивы своих поступков, он все же понимал, в чем состоит особое
достоинство этого кафе, - здесь было самое надежное убежище от
всепроникающей "произвольности". Пока он сидел здесь, соблюдая
требование ритуала, простого как игра в трик-трак, все элементы
окружающего пространства постепенно упорядочивались, и вещи занимали
свои места. Стакан становился тем и только тем, чем следовало быть
стакану горячего чая; такое ясное восприятие медленно распространялось
по комнате - подобно кругам на воде от брошенного камня, - и все
предметы наконец обретали свое истинное значение.
* * *
Сначала он не обратил внимания на легкое постукивание, лишь смутно
ощутил какое-то нарушение гармонии. Когда в окно кафе опять постучали,
он поднял голову.
Это были они, женщина и мальчик.
Со времени своей поездки в Ушкюдар три недели назад он уже видел
их. Мальчика дважды: первый раз - в переулке неподалеку от Консульства,
а потом - сидящим на перилах моста Каракё. Женщину - по пути в Таксим
(они обменялись взглядами, несомненно узнав друг друга), но никогда
прежде он не встречал женщину вместе с ребенком.
Не было полной уверенности в том, что это именно они. Во всяком
случае, он видел женщину и ребенка, и женщина стучала костяшками пальцев
в окно, очевидно стремясь привлечь чье-то внимание. Чье же? Если бы
удалось взглянуть на ее лицо...
Он огляделся по сторонам. Игроки в трик-трак; небритый толстяк,
читавший газету, смуглый человек в очках и с большими усами; два старика
в противоположных концах зала, курившие наргиле, - ни один из
посетителей кафе не обратил внимания на женщину.
Он опять стал смотреть на свой стакан, который уже не был образцом
совершенства и порядка. Теперь стакан с чаем превратился в бессмысленный
посторонний предмет, вроде какого-нибудь черепка, обнаруженного среди
руин погибшего города.
Женщина продолжала стучать в окно. Наконец владелец кафе вышел и
что-то крикнул ей. Лишь после этого она ушла.

- 9 -
Он просидел над холодным чаем еще минут пятнадцать, потом вышел из
кафе. На улицах ни женщина, ни мальчик ему не встретились. Стараясь
сохранить спокойствие, он дошел до своего дома и, зайдя в квартиру,
сразу же запер дверь на цепочку. С того дня он в это кафе больше не
заходил.
* * *
Когда в тот же вечер женщина пришла и начала стучать в его дверь,
он не удивился. И такие посещения стали повторяться каждый вечер, часов
в девять, самое позднее в десять.
- Явуз! Явуз! - звала женщина.
Глядя на черную воду, на огни другого берега, он часто думал о том,
что в конце концов все равно придется сдаться и открыть ей дверь.
Но ведь тут явная ошибка - из-за какого-то случайного сходства. Он
вовсе не Явуз.
Джон Бенедикт Харрис. Американец.
Может, тут когда-то и жил какой-нибудь Явуз? Человек, который
повесил на стену эти фотографии.
Две голые женщины, вероятно близнецы, верхом на одной белой лошади.
Пляж. Загорелая девушка в бикини. Улыбка. Песок. Неестественно
голубая вода.
Случайные снимки.
Какое они имеют отношение к Джону? Почему он не решается снять их
со стены? У него есть репродукции Пиранези. "Семья Саграда в Барселоне".
Рисунок Черникове. Можно было увешать все стены.
Интересно, кто такой этот Явуз?.. Как он выглядит?

III

Через три дня после Рождества он получил открытку от жены, со
штемпелем Невады. Обычно Дженис не посылала рождественских открыток.
Картинка изображала огромную белую долину - очевидно, соленую пустыню -
пурпурные горы вдали и ярко-розовый закат. Ни фигур, ни следов
растительности. На развороте было написано:
Веселого Рождества! Дженис.
В тот же день он получил маленький конверт с экземпляром "Арт Ньюс"
и короткой запиской от одного приятеля:
Думаю, тебе будет небезынтересно взглянуть. Р.
Последние страницы журнала занимала длинная критическая статья
некоего Ф. Р. Робертсона о книге Джона. Робертсон слыл знатоком
гегелевской эстетики. В своей статье он утверждал, что "Homo Arbitrans"
*, во-первых, всего лишь собрание трюизмов, а во-вторых - жалкое
повторение Гегеля (и очевидно, автор статьи не видел здесь
противоречия). Несколько лет назад Джон после первых двух лекций бросил
курс, который вел Робертсон. Интересно, помнил ли об этом Робертсон?
-----------------------------------------------------------------------
* "Человек произвольный" (лат.).
-----------------------------------------------------------------------

- 10 -
Статья содержала несколько фактических ошибок, одну неверную цитату
и даже не упоминала основного довода, который, надо признать, не был
диалектическим. Решив написать ответ, Джон положил журнал возле пишущей
машинки - и в тот же вечер залил его вином, случайно уронив бутылку;
после чего вырвал статью Ф. Р. Робертсона, а журнал выбросил в мусорное
ведро вместе с открыткой жены.
* * *
Желание посмотреть какой-нибудь фильм выгнало его на улицу и
заставила долго бродить под дождем от одного кинотеатра к другому. В
Нью-Йорке на Сорок Второй улице в таких случаях всегда можно было взять
двойной билет на научно-фантастические фильмы или вестерны, но здесь,
несмотря на изобилие кинотеатров (в отсутствие телевидения), у
отъявленного голливудского китча сохранялась оригинальная звуковая
дорожка. Прочие фильмы неизменно дублировались по-турецки.
Поглощенный своими мыслями, он едва не прошел мимо человека,
наряженного скелетом. Преследуемый кучкой возбужденных ребятишек,
человек ходил взад-вперед по переулку, держа в руках размокшую от дождя
афишу, которая теперь служила ему зонтиком. На афише можно было прочесть
лишь:
КИЛ Г
СТА ЛДА
После Ататюрка Килинг, одетый в костюм смерти, был главной фигурой
нового турецкого фольклора. Каждый газетный киоск изобиловал комиксами с
приключениями Килинга, и вот он явился сам - или по крайней мере его
воплощение, - чтобы рекламировать свой последний фильм. Действительно, в
переулке был кинотеатр, где шел фильм "Килинг Истамбула", или "Килинг в
Стамбуле". На афише под огромными буквами Килинг в маске-черепе
собирался поцеловать симпатичную и очевидно покорную блондинку, в то
время как на большом транспаранте, пересекавшем улицу, он стрелял в двух
хорошо одетых людей. По этим картинкам нельзя было решить, является ли
Килинг воплощением сил добра, как Бэтман, или зла, как Фантомас.
Поэтому...
Джон купил билет. Надо выяснить. Это имя - несомненно, английское -
заинтриговало его.
Он занял место в четвертом ряду, как раз когда фильм начался, и с
удовольствием увидел на экране силуэты знакомых зданий. Обычные
перспективы Стамбула, только черно-белые и обрамленные тьмой, казались
необычайно реальными. По узким улицам с угрожающей скоростью мчались
современные американские машины. Старый доктор был задушен неведомым
убийцей. Потом долго не происходило ничего примечательного. Между
блондинкой-певицей и молодым архитектором разворачивался прохладный
роман, в то время как банда гангстеров - или дипломатов - пыталась
завладеть черным чемоданом доктора. После ряда непонятных происшествий,
четверо бандитов-дипломатов были убиты взрывом, а чемодан попал в руки
Килинга. Но оказался пуст.
Полиция гналась за Килингом по черепичным крышам. Но это сцена была
доказательством его ловкости, а не вины: полиция часто ошибается. Килинг
проник через окно в спальню блондинки. Вопреки афише он не пытался
поцеловать девушку, но заговорил с ней глухим басом. Похоже, под маской
Килинга скрывался тот молодой архитектор, которого любила певица. Это
тоже осталось неясным, поскольку Килинг не снимал свою маску.

- 11 -
Джон ощутил у себя на плече чью-то руку.
Он был уверен, что это _ее_ рука, и не стал оборачиваться. Неужели
она специально пришла за ним в кино? Если сейчас подняться и уйти, не
устроит ли она сцену? Он постарался проигнорировать руку, глядя на
экран, где молодой архитектор только что получил загадочную телеграмму.
Руки плотно стиснули поручни кресла. Его руки - Джона Бенедикта Харриса.
- Мистер Харрис, здравствуйте!
Мужской голос. Джон обернулся. Это был Олтин.
- Олтин.
Лицо Олтина расплылось в улыбке.
- Да. Вы думали, это кто-нибудь?
- Кто-нибудь другой?
- Да.
- Нет.
- Вы смотрите фильм?
- Да.
- Он же не на английском. На турецком.
- Я знаю.
Люди, сидевшие рядом, зашикали на них, призывая к тишине. Белокурая
певица погрузилась в один из городских водоемов, Бинбирдирек, который,
благодаря созданной режиссером иллюзии, казался огромным.
- Мы пересядем к вам, - шепнул Олтин.
Джон кивнул.
Олтин сел справа и шепотом представил своего друга, который сел
слева от Джона. Друга звали Явуз, он не говорил по-английски.
Джон безропотно пожал руку Явузу.
После этого было уже трудно сосредоточиться на фильме. Краем глаза
Джон рассматривал Явуза. Турок был примерно того же роста и возраста,
что и Джон, но это относилось по крайней мере к половине мужчин в
Стамбуле. Совершенно непримечательное лицо; глаза влажно поблескивали,
отражая свет экрана.
Килинг карабкался по стене дома, стоявшего на склоне высокого
холма.
1 2 3 4 5 6