Фру Мауритсон расслышала не все, что они говорили, но поняла: им во что бы то ни стало надо увидеть ее сына.
Тщетно она пыталась объяснить им, что сейчас слишком рано, пусть приходят попозже, когда он выспится.
Гости твердили свое: дескать, у них чрезвычайно важное дело; в конце концов она неохотно побрела в спальню и осторожно разбудила сына. Он приподнялся на локте, поглядел на будильник на тумбочке и возмутился:
— Ты что, спятила? Будить меня среди ночи! Сказано было, что мне надо выспаться.
— Тебя там спрашивают два господина, — виновато объяснила она.
— Что? — Мауритсон вскочил на ноги. — Надеюсь, ты их не впустила?
Он решил, что это Мальмстрём и Мурен разнюхали, где он прячется, и явились покарать его за предательство.
Удивленно качая головой, фру Мауритсон смотрела, как ее сын поспешно надел костюм прямо на пижаму, после чего забегал по комнате, собирая разбросанные вещи и швыряя их в чемодан.
— Что случилось? — робко спросила она.
Он захлопнул чемодан, схватил ее за руку и прошипел:
— Спровадь их, понятно?! Меня нет, я уехал в Австралию, на край света!
Мать не расслышала, что он говорит, и вспомнила, что слуховой аппарат остался лежать на тумбочке. Пока она его надевала, Мауритсон подкрался к двери и приложил ухо к щели. Тихо. Небось стоят и ждут с пистолетами наготове…
Мать подошла к нему и прошептала:
— В чем дело, Филип? Что это за люди?
— Ты давай спровадь их, — повторил он, тоже шепотом. — Скажи, что я уехал за границу.
— Но я уже сказала, что ты дома. Я ведь не знала, что ты не хочешь встречаться с ними.
Мауритсон застегнул пиджак и взял чемодан.
— Уже уходишь, — огорчилась мать. — А я тебе булочки испекла. Любимые, с корицей.
Он резко повернулся к ней
— Какие еще булочки, когда…
Мауритсон не договорил. В спальню из прихожей донеслись голоса.
…Они уже идут за ним. Чего доброго, пристрелят на месте… Он лихорадочно озирался по сторонам, обливаясь холодным потом. Седьмой этаж, в окно не выскочишь, и выход из спальни только один — в прихожую, где его ждут Мальмстрём и Мурен.
Он шагнул к матери, которая растерянно застыла у кровати.
— Ступай к ним! Скажи, что я сейчас выйду. Заведи их на кухню. Предложи булочек. Ну, живее!
Он подтолкнул ее к двери и прижался спиной к стене. Как только дверь за ней закрылась, Мауритсон снова приник ухом к щели. Голоса… Тяжелые шаги… Ближе, ближе… Не пошли на кухню, остановились перед его дверью. И до Мауритсона вдруг дошло, что означает выражение «волосы встали дыбом».
Тишина. Потом что-то звякнуло — словно в пистолет вставили магазин с патронами. Кто-то прокашлялся, раздался требовательный стук, и незнакомый голос произнес:
— Выходите, Мауритсон. Уголовная полиция.
Мауритсон распахнул дверь и, застонав от облегчения, буквально упал в объятия инспектора Хёгфлюгта из Йёнчёпингской уголовной полиции, который стоял с наручниками наготове.
…Через полчаса Мауритсон уже сидел в стокгольмском самолете с большим пакетом булочек на коленях. Он убедил Хёгфлюгта, что никуда не денется, и обошлось без наручников. Задержанный уписывал булочки с корицей, любовался через иллюминатор солнечными пейзажами Эстерьётланда и чувствовал себя совсем неплохо.
Время от времени он протягивал сопровождающему пакет с булочками, но инспектор Хёгфлюгт только тряс головой, сжимая челюсти: он плохо переносил самолеты, и его основательно мутило.
Точно по расписанию, в девять двадцать пять, самолет приземлился на аэродроме Бромма, и через двадцать минут Мауритсон снова очутился в полицейском управлении на Кунгсхольмене. По пути туда он с беспокойством пытался представить себе, что теперь на уме у Бульдозера. Облегчение, испытанное утром, когда его опасения не оправдались и все обошлось так благополучно, испарилось, и на смену ему пришла тревога.
Бульдозер Ульссон нетерпеливо ждал прибытия Мауритсона. Ждали также избранные представители спецгруппы, а именно Эйнар Рённ и Гюнвальд Ларссон; остальные под руководством Колльберга готовили намеченную на вторую половину дня операцию против шайки Мурена. Сложная операция, естественно, требовала тщательной разработки.
Когда Бульдозеру доложили о находке в бомбоубежище, он от радости чуть не лишился рассудка и ночью от волнения никак не мог уснуть. Он предвкушал великий день: Мауритсон практически у него в руках, Мурена и его сообщников тоже в два счета накроют, как только они явятся в банк на Русенлюндсгатан. Пусть даже не в эту пятницу — уж в следующую наверное. А сегодняшняя операция тогда будет генеральной репетицией. Словом, шайке Мурена недолго осталось гулять на свободе, а там он и до Вернера Руса доберется.
Телефонный звонок нарушил радужные грезы Бульдозера. Он схватил трубку и через три секунды выпалил:
— Сюда его, живо!
Бросил трубку, хлопком соединил ладони и деловито сообщил:
— Господа, сейчас он будет здесь. Мы готовы?
Гюнвальд Ларссон буркнул что-то; Рённ вяло произнес:
— Угу.
Он великолепно понимал, что ему и Гюнвальду Ларссону предназначена роль зрителей. Бульдозер всегда обожал выступать перед публикой, а сегодня у него, бесспорно, бенефис.
Исполнитель главной роли, он же режиссер, раз пятнадцать передвинул стулья других действующих лиц, прежде чем остался доволен. Сам он занял место в кресле за письменным столом; Гюнвальд Ларссон сидел в углу около окна, Рённ — справа от стола. Стул для Мауритсона стоял посреди кабинета, прямо напротив Бульдозера.
Гюнвальд Ларссон ковырял в зубах сломанной спичкой, поглядывая исподлобья на летний наряд Бульдозера: костюм горчичного цвета, сорочка в синюю и белую полоску, галстук — зеленые ромашки на оранжевом поле.
Раздался стук в дверь, и в кабинет ввели Мауритсона. У него и так было нехорошо на душе, а тут он и вовсе скис, видя, какая суровость написана на уже знакомых ему лицах.
Правда, этот рослый блондин — Ларссон, кажется, — с первого дня на него взъелся, а второй, с малиновым носом, должно быть, родился с такой угрюмой рожей, но вот то, что даже Бульдозер, который в прошлый раз был добродушным, как Дед Мороз в сочельник, сейчас глядит на него волком, — это дурной знак…
Мауритсон послушно сел на указанный ему стул, осмотрелся и сказал:
— Здравствуйте.
Не получив ответа, он продолжал:
— В бумагах, которые дал мне господин прокурор, не говорится, что я не должен выезжать из города. И вообще, насколько я помню, у нас такого уговора не было.
Видя, какую мину изобразил Бульдозер, он поспешил добавить:
— Но я, конечно, к вашим услугам, если могу помочь чем-нибудь.
Бульдозер наклонился, положил руки на стол и переплел пальцы. С минуту он молча смотрел на Мауритсона, потом заговорил елейным голосом:
— Вот как, значит, господин Мауритсон к нашим услугам. Как это любезно с его стороны. Да только мы больше не нуждаемся в его услугах, вот именно, теперь наша очередь оказать ему услугу. Ведь господин Мауритсон был не совсем откровенен с нами, верно? И его теперь, разумеется, мучает совесть. Вот мы и потрудились устроить эту маленькую встречу, чтобы он мог спокойно, без помех облегчить свою душу.
Мауритсон растерянно поглядел на Бульдозера:
— Я не понимаю.
— Не понимаете? Может быть, вы вовсе не ощущаете потребности покаяться?
— Я… честное слово, не знаю, в чем я должен каяться.
— Вот как? Ну, а если я скажу, что речь идет о прошлой пятнице?
— О прошлой пятнице?
Мауритсон беспокойно заерзал на стуле. Он поглядел на Бульдозера, на Рённа, опять на Бульдозера, наткнулся на холодный взгляд голубых глаз Гюнвальда Ларссона и потупился. Тишина. Наконец Бульдозер снова заговорил:
— Да-да, о прошлой пятнице. Не может быть, чтобы господин Мауритсон не помнил, чем он занимался в этот день… А? Разве можно забыть такую выручку? Девяносто тысяч — не безделица! Или вы не согласны?
— Какие еще девяносто тысяч? Первый раз слышу!
Мауритсон явно хорохорился, и Бульдозер продолжал уже без елея:
— Ну конечно, вы понятия не имеете, о чем это я говорю?
Мауритсон покачал головой.
— Правда, не знаю.
— Может быть, вы хотите, чтобы я выражался яснее? Господин Мауритсон, вы этого хотите?
— Прошу вас, — смиренно произнес Мауритсон.
Гюнвальд Ларссон выпрямился и с раздражением сказал:
— Хватит представляться! Ты отлично знаешь, о чем речь.
— Конечно, знает, — добродушно подтвердил Бульдозер. — Просто господин Мауритсон ловчит, хочет показать, что его голыми руками не возьмешь. Так уж заведено — поломаться для начала. А может быть, он у нас просто застенчивый?
— Когда стучал на своих приятелей, небось не стеснялся, — желчно заметил Гюнвальд Ларссон.
— А вот мы сейчас проверим. — Бульдозер подался вперед, сверля Мауритсона глазами. — Значит, тебе надо, чтобы я выражался яснее? Хорошо, слушай. Мы отлично знаем, что это ты в прошлую пятницу ограбил банк на Хурнсгатан, и отпираться ни к чему, у нас есть доказательства. Грабеж дело серьезное, да, к сожалению, этим не ограничилось, так что, сам понимаешь, ты здорово влип. Конечно, ты можешь заявить, что на тебя напали, что ты вовсе не хотел никого убивать, но факт остается фактом, и мертвеца не воскресишь.
Мауритсон побледнел, на лбу заблестели капельки пота. Он открыл рот, хотел что-то сказать, но Бульдозер перебил его.
— Надеюсь, тебе ясно, что в твоем положении юлить не стоит, только хуже будет. У тебя есть один способ облегчить свою участь — перестать отпираться. Теперь понял?
Мауритсон качал головой, открыв рот.
— Я… я не понимаю… о чем вы толкуете. — выговорил он наконец.
Бульдозер встают и заходил по кабинету.
— Дорогой Мауритсон, мое терпение беспредельно, но я не переношу, когда человек глуп как пробка.
По голосу Бульдозера чувствовалось, что даже у беспредельного терпения есть предел.
Мауритсон все так же качал головой, а Бульдозер, важно прохаживаясь перед ним, продолжал вещать:
— Мне кажется, я выразился достаточно ясно, но могу повторить: нам известно, что ты явился в банк на Хурнсгатан. Что ты застрелил клиента этого банка. Что тебе удалось уйти и унести с собой девяносто тысяч крон. Это точно установлено, и тебе нет смысла отпираться, только хуже будет. Зато, если ты перестанешь юлить и признаешься, тебе это зачтется — в какой-то мере, конечно. Но одного признания мало, ты должен помочь полиции, рассказать, как все происходило, затем — куда ты спрятал деньги, как ушел с места преступления, кто тебе помогал. Ну, теперь до тебя дошло?
Бульдозер прекратил разминку и снова сел за письменный стол. Откинувшись в кресле, он посмотрел на Рённа, потом на Гюнвальда Ларссона, словно ждал аплодисментов. Но лицо Рённа выражало только сомнение, а Гюнвальд Ларссон ковырял в носу с отсутствующим видом. Образцовый по ясности и психологической глубине монолог не был оценен по достоинству. «Бисер перед свиньями», — разочарованно подумал Бульдозер и снова повернулся к Мауритсону, в глазах которого смешались недоумение и страх.
— Но я тут совершенно ни при чем, — горячо произнес Мауритсон. — О каком таком ограблении вы толкуете?
— Кончай вилять. Сказано тебе — у нас есть доказательства.
— Какие доказательства? Не грабил я никаких банков и никого не убивал. Черт-те что.
Гюнвальд Ларссон вздохнул, поднялся и стал у окна, спиной к остальным.
— С таким, как он, да еще вежливо разговаривать, — процедил он через плечо. — Врезать ему по роже — сразу все уразумеет.
Бульдозер жестом успокоил его.
— Погоди немного, Гюнвальд.
Он уперся в стол локтями, положил подбородок на ладони и озабоченно посмотрел на Мауритсона.
— Ну так как?
Мауритсон развел руками.
— Но ведь я ничего такого не делал. Честное слово! Клянусь!
Лицо Бульдозера по-прежнему выражало озабоченность. Но вот он нагнулся и выдвинул нижний ящик стола.
— Значит, клянешься… И тем не менее я оставляю за собой право сомневаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38