— Даю Севе возможность поскорее поужинать, — сухо объяснила свою благотворительность мама.
Я слегка обиделась:
— Ему Измайлов картошку жарит.
Мама трясущимися руками вытряхнула из кошелька деньги и запричитала:
— Поленька, доченька, немедленно домой на такси. — Образцовая бабушка метнулась к своим кастрюлям, постанывая: «Подливку не успела, соус сладкий подгорел». Затем понаваливала из них в отдельные баночки всякого варева, завинтила крышками, спешно покидала в пакет, сунула его мне и с истерической ноткой в голосе крикнула:
— Только не картошка в исполнении полковника! У меня одна дочь, у меня единственный внук!
М-да, помнится, однажды Вик чем-то собственноручно приготовленным ее угощал. Однако тогда она вела себя пристойно, разве что жевала и глотала медленнее обычного.
Мама вытолкала меня в шею, и все равно я опоздала. Сева с Измайловым уже насытились. Мальчик спал на диване, укрытый пледом, Вик прикорнул рядом в кресле. Комментатор надрывался, голося: «Гол!» Но болельщики на это не реагировали. Я выключила телевизор и поднялась к себе стелить сыну постель. Тут меня снова достала беспокойная мама:
— Поленька, дочка, я торопилась спасти Севу и запамятовала. А ведь звала тебя, чтобы отдать письма из Израиля и Америки. Твои друзья упорно шлют их на мой адрес.
Пришлось смотаться туда-сюда снова. Ждать до утра было выше моих сил. Откровенно говоря, я замоталась настолько, что стала забывать и о свободе, и о милом сердцу трепе с приятными людьми, обо всем окружающем нашу девятиэтажку мире, да о космосе, наконец. Физиологи утверждают, что функция творит орган. Меня творило неуемное любопытство ко всему и всем, призвание, пусть непрочно и ненадолго, всех связывать. Измайлова творило призвание восстанавливать справедливость, то бишь равновесие, разграничивать белое и черное, добро и зло. Мы были разными, и это замечательно. Но я явно перестаралась, вникая в его служебные проблемы. Он разгребал грязь, он был добровольцем в чумном бараке много лет. Я думала об этом и обливалась слезами над эпистолами Нинели Михайловны, Зория и Муси, пришедшими из-за океанов.
С Мусей Зингер мы подружились в детском саду, потом окончили школу, сидя за одной партой, потом поступили в университет. И строчить бы нам на студенческой скамье бок о бок конспекты еще пять лет, но она вышла замуж и засобиралась в Израиль. Ее муж рвался туда, и немудрено: его семья ювелиров настрадалась от советской власти, что называется, выше крыши. Муся жила гораздо благополучнее: бабушка-домохозяйка — из породистых, дедушка — известный музыкант, мама — доцент-кардиолог, папа — профессор. Ей не хотелось уезжать, так не хотелось… Ну, как уже сотню раз описывали в романах и показывали в фильмах.
Давид Григорьевич и Нинель Михайловна вырастили троих детей. Старший, Зорий, с отличием окончил консерваторию. Сольная карьера у него не заладилась, но он стал первой скрипкой в симфоническом оркестре. Там же встретил свою суженую, виолончелистку Киру. У них родились двое сыновей. Муся училась на журфаке, а Лева, младший, — в архитектурном. В тесноватой и уютной квартире Зингеров я испытала первый шок, длящийся до сих пор. Боже, как там любили детей! Их не баловали, не задаривали подарками, даже наказывали и, случалось, бурно ссорились с ними. Но их прихода домой по вечерам ждали нетерпеливо, плакали и смеялись вместе с ними не символически, а по-настоящему. Если кто-то заболевал, родители отказывались от развлечений. Если кому-то нужны были деньги, плевали на отдых и загружались сверхурочно под завязку. Это было радостное самопожертвование без кривлянья и упреков. Однажды Зорий заглянул в служебный кабинет отца:
— Ты не слишком занят, папа? Мне необходим совет.
— Только у подонков бывает что-то более важное, чем доверие сына, — ответствовал Давид Григорьевич и снял с коленей пылкую аспирантку.
Некогда Давида Григорьевича звали преподавать в Израиль. Сулили многое. Но он отказался.
— Мальчика тогда сживут со свету, — ответил профессор Зингер, думая о карьере старшего, и остался в стране, где очереди за молоком занимали на рассвете.
Когда муж Муси заговорил о переселении на историческую родину, Давид Григорьевич задумался. Ехать он не хотел, по-прежнему рассчитывал на работу. Но!
— Я участник Второй мировой войны, — сказал он, — следовательно, в Израиле мне обеспечено сносное существование. Пока вы там устроитесь, кто-то должен вам помогать. Мы с мамой отправимся первыми, чтобы вам помочь.
Но муж Муси и сама Муся рассудили иначе: отпускать не слишком здоровых семидесятилетних людей в этакое путешествие без сопровождающих нельзя. И вскоре я простилась с подругой. Муся уехала.
Зорий и Кира уехали через пару лет в Америку. Недолго пробыв в Израиле, в Штатах обосновался предприимчивый супруг Муси.
Лева не удовлетворился институтом и сразу же поступил в аспирантуру. Полгода назад он защитил кандидатскую. Но родители слабели, и степенный архитектор Левушка Зингер решился отправиться к ним. У меня становилось на одного далекого друга больше и на одного близкого, в любую минуту досягаемого, — меньше. Было от чего грустить.
Когда Измайлов принес спящего Севу, я мало походила на неуемно сующую нос в его расследования Полину. Не ведая этого, полковник завел речь об утопленнике. Его не хватились в фирме «Во саду ли, в огороде», потому что он отгуливал положенный отпуск. Кстати, еще неделю никто тревоги бы не поднял. Некорнкжа отрекомендовали как великолепного специалиста, любезнейшего человека — словом, положительного персонажа жизненной трагикомедии.
Вик не без ехидства довел до моего сведения, что с производством у химиков все в ажуре — лицензировано, сертифицировано и прочее. Они просто фасуют получаемые в пятидесятикилограммовых мешках удобрения. И этикетки наклеивают не фальшивые, и цены назначают весьма умеренные.
В Галине Кара-Ленской Сергей Балков не признал свою попутчицу. Более того, не выразил желания познакомиться с ней поближе. Борис Юрьев, неустанно пекущийся о его здравии, наябедничал, будто парню стало так худо после дневных телефонных переговоров со мной…
— Ты что-то вяловата, Поленька, — перешел на личности Измайлов.
— Устала, — призналась я. — Душевно.
— Сильно утомилась, раз Бориса не костеришь, — согласился Вик.
И перестал меня мучить. Лишь добавил, что Некорнюк двадцать лет разведен. Соломенный вдовец в связях с дамами с тех пор уличен не был. Видно, бывшая супруга охоту отбила начисто.
— А я сегодня холост или женат? — осторожно осведомился выспавшийся а Измайлов.
— Если тебя устроит жена после разгрузки баржи, пожалуйста.
— Насколько я разобрался, ты ее мысленно разгрузила, — засмеялся Вик.
И как-то угрожающе произнес:
— Лучший отдых, детка, есть смена рода деятельности. Ну-ну…
Глава 4
В семь утра Измайлов ушел к себе. В семь тридцать мама забрала Севу, предварительно огласив комнаты стенаниями по поводу съеденной вчера внуком отравы. Она грозилась «прочистить бедному ребенку желудочно-кишечный тракт». Севка никогда не подвергался подобным процедурам, о наличии в себе трактов не догадывался, поэтому на всякий случай пискляво заревел. Я знала, что под чисткой подразумевается всего лишь салат из свеклы с последующим задабриванием мученика шоколадом, поэтому не расстроилась.
Письмо от Нинели Михайловны немного запоздало. Она в нем опоэтизировала свою старую скатерть, которая превратилась в «совершеннейшую ветошь». Я помнила этот хрустящий тяжелый квадрат льна в незатейливую крупную клетку. Сколько всего мною лично было на него пролито и вывалено. Но к очередному застолью скатерть вновь возлежала без пятнышка и складочки. Она казалась вечной. Будь у меня побольше времени, я бы порыскала по магазинам и нашла нечто близкое к оригиналу. Но Левушка отправлялся в аэропорт в три часа пополудни, а мне очень хотелось передать свой презент с оказией. Да, Лева сегодня должен был бережно вытянуть последний Зингер-корешок из родной земли. Не мудрствуя лукаво, я шлепнулась на пол возле телефона. Всего-то сорок пять минут потребовалось, чтобы разыскать даму, которой клетчатую льняную скатерть подарили несколько лет назад на свадьбу. Она сочла ее немодной и, не снимая целлофана, уложила в шкаф. Моя приятельница с ней переговорила, после чего странное существо, предпочитающее штампованную под кружево импортную клеенку натуральному русскому льну, согласилось на торговую сделку.
Я позвонила Леве и энергично попросила не застегивать наглухо какой-нибудь баул, чтобы поместить в него сувенир для Нинели Михайловны.
— Окстись, Полина, у меня чемодан с книгами и саквояж. Все, что грело душу, увезли еще родители, Муся и Зорий. Кое-что я продал, а оставшуюся рухлядь дорастаскивают сию минуту соседи. В саквояже довольно места.
— Провожающих полно? — спросила я.
— Ни единого. Кому я нужен? Это у тебя ассоциации с отъездом авангарда. Сейчас все по-другому.
— Ладно, не горюй, жди меня.
— Я должен появиться на работе, Поля. Вернусь домой ориентировочно в двенадцать, — сообщил Лева и споткнулся на слове «домой».
Так споткнулся, что почудился грохот падающего тела.
Удача не сопутствовала, она на мне, как на лошади, скакала. Я надеялась нарваться на «нечто подобное», а обнаружила вещь «один в один». Но вальяжная хозяйка заломила цену, вдвое превышающую мыслимую.
— Не дороговато? — полезла выяснять я, и сарказм удался мне плохо.
— Зина сказала, что она вам позарез нужна и вы раскошелитесь. Если не больно нужна, пусть лежит, где лежала. Тряпка каши не просит.
Я вынуждена была принять ее аргументы. Может, ей, ласточке, именно этой суммы не хватало на очередную пластмассовую дрянь? Тогда церемонии с покупательницей излишни. Конечно, я не рассчитывала на «Берите, мне даром досталось», но и к такому торгу не готовилась. А, бог с ней, но какова Зина! Такая услужливая девица, в лепешку готова расшибиться ради ближнего… Значит, ее манеры — ее бизнес.
— Простите, сколько процентов вы Зинаиде отстегнете за посредничество? — не вытерпела я.
— С какой стати? — вытаращилась неуступчивая купчиха.
И я простила Зинке все, в том числе еще не вытворенное. Альтруистка! Мне скатерть, подружке деньги, себе шиш. Идиотка! Потому что однажды и, похоже, скоро она нарвется на неприятности. Нельзя наплевательски относиться к чужим деньгам. Действительно, богатые люди этого не прощают. Под сурдинку своих размышлений я расплатилась, завладела скатертью и пошла к выходу. Нервишки у дамы сдали, и она промямлила:
— До свидания.
— Упаси бог, — откликнулась я.
Я успела повозиться по своему и полковничьему хозяйству и привести себя в порядок, благо пока на это не требуется много времени. Ровно в час дня, когда, по моим прикидкам, Лева закончил сборы, пришлось напялить на лицо нейтральное выражение и отправиться. Снова мне везло — с транспортом, с толково составленным томиком Пушкина — ему в подарок, с хорошим вином. «Тяпнем с Левушкой, и станет ему полегче», — загадывала я. О себе не беспокоилась. Я же в России оставалась, у меня с моральными проблемами — ни убавить, ни прибавить.
Мне открыл незнакомый парень, этакий очкарик — умница под стать Леве. Ржавая пружина в моем горле расправилась и сгинула: нашлись люди, которым не лень сказать Льву Давидовичу: «Пока». В прихожей стояли обещанные чемодан и саквояж. Я вынула вино, а скатерть и книгу прямо в пакете пристроила на багаж, Лева предупрежден, сам сложит. Встретивший меня молодец подпирал собою входную дверь, пережидал мою возню, молчал и тепло улыбался. Гораздо более твердым, чем уличный, шагом я направилась на звук мужских голосов в зал. Миновала знакомый узкий коридорчик и очутилась в некогда самой большой и нарядной комнате Зингеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20