И еще одна поправка. Не было неторопливой беседы маркиза с Химэдой. Вместо этого были ваши ласки, после которых вы сбросили разнежившегося Химэду с обрыва. Вы, наверное, чувствовали огромное наслаждение от всего, что происходило, от собственной неповторимости, смелости?
Юмико улыбнулась в ответ.
— Все факты говорят и о том, что Муракоси тоже убили вы. И здесь та же поправка: концерт по радио не только создал алиби, но и послужил фоном для ваших любовных утех. Не сомневаюсь, что и Сануки убит вами. Только сейчас вы пытались погубить этого молодого человека. И это уже не предположение, а реальность, свидетелем которой я был. Но есть еще один человек, которому грозила опасность. Я говорю о вашем супруге Ёсиаки Огаваре. Свалив на него все преступления, вы понимали, что в ближайшее время им займется полиция, и боялись, что его показания могут разоблачить вас. Его надо было убрать, желательно до того, как дневник попадет в чужие руки. Вы все логически просчитали: человек такого круга, как маркиз, виновный в тяжких преступлениях, опасаясь разоблачения, должен покончить с собой. Убрав его, вы не только обрели бы полную безопасность, но и прибрали бы к рукам его немалые богатства. Идеальный план! Но прежде следовало убить Сёдзи, чтобы и это преступление переложить на маркиза. Я безумно рад, что успел сохранить жизни обоих — твою, Сёдзи, и маркиза.
Все это время Юмико, не шелохнувшись, слушала Акэти, с восторгом отмечая про себя, что все, о чем говорит Акэти, абсолютно верно. Просто поразительно! Как глубоко смог он проникнуть в ее душу! Можно ли не восхищаться острым умом этого человека!
— Сегодня опять господин Огавара сам сел за руль. После банкета он должен вернуться довольно поздно, и вы рассчитывали представить все так, будто на обратном пути он заехал сюда и убил Сёдзи. Правда, по вашей версии, это произошло бы позднее, вечером, когда вы уже убили бы Сёдзи. Но через пару дней, когда труп обнаружили бы, эти два-три часа никакого значения иметь не будут. А доказательством тому, что убийство совершил маркиз, мог быть «случайно оброненный им» какой-нибудь предмет. Затем вы намеревались инсценировать самоубийство мужа. Хотите, опишу вам ваш план? В деталях могут быть ошибки, правда. Вы приносите ему чай, добавив туда яд. Затем достаете свой дневник, взламываете замочек, раскрываете его на той странице, где Огавара полностью обличен, и кладете рядом с остывшим уже трупом. Где я ошибся? Все так, госпожа Огавара?
Улыбающаяся Юмико утвердительно кивнула.
Такэхико был в смятении. Что делать? Как жить дальше? Как ему поступить? Убить Акэти и скрыться с Юмико в какой-то другой стране? Или обнять ее и умереть с нею вместе?
Но, читатель, будем снисходительны к человеку, который так любил эту женщину (по отношению к Юмико Огаваре так трудно употреблять это слово!), который так много пережил всего час назад.
Когоро Акэти, как бы подводя итог, сказал:
— Трюки, придуманные вами, поразительны. Кому еще из земных грешников удавалось так распоряжаться временем и пространством! Но я не успокоюсь, пока не раскрою последнюю загадку. Что побуждало вас убивать людей? Хочу разобраться в мотивах, которые двигали вами. Об этом мы с вами еще побеседуем.
Оборотень
Долгая тяжелая тишина повисла в блиндаже. Писк комара показался бы ревом мотора. Каждый был погружен в свои думы, которые, собственно, сводились к размышлениям о Юмико; не составляла исключения и она сама, пытаясь сейчас осмыслить всю свою жизнь.
— Нет, не три человека, — сказала она вдруг.
Акэти сразу понял, о чем она говорит.
— По меньшей мере семь человек.
Могло показаться, что она считает, сколько гостей должно собраться за праздничным столом.
Наконец и до Такэхико дошел страшный смысл ее слов, и он обомлел.
— Господин Акэти, я вам все расскажу. — Юмико говорила очень спокойно и с достоинством. — Видите ли, я сама себя не до конца понимаю, куда уж другим… Я, вероятно, отличаюсь от всех людей вокруг. Всю жизнь старалась жить так, чтобы этого никто не узнал, всю жизнь вынуждена была скрываться под маской. Когда мне было шесть лет, я больше всего на свете любила играть с соловьем; эта прекрасная маленькая птичка заменяла мне всех друзей. Я часто открывала дверцу клетки, запускала туда руку и осторожно гладила мягкие перышки. А однажды достала птенчика из клетки, легонько подержала в ладошке, поцеловала клювик, погладила спинку. И тут он вспорхнул и улетел. Я испугалась, позвала на помощь свою кормилицу Томи, мы долго гонялись за ним по комнате, с большим трудом поймали. Я держала птенца в руке. Он был такой маленький, что умещался в кулачке. Так приятно было ощущать, как в этом крохотном теплом комочке бьется сердце! И вдруг, неожиданно для самой себя, я сжала кулачок и задушила соловья! Что было с моей мамой, когда она узнала об этом!… Отца я практически не знала, он почти не бывал дома. А мама у меня была очень мягкая, всем все прощала, всех жалела. И эта моя сердобольная мама с таким гневом обрушилась на меня!… Этого не забыть… Но я не могла понять в то время такой реакции взрослых, не могла сообразить, что плохого я сделала. В моем лексиконе еще не было слова «убить», я не понимала, что такое жестокость. Мне и в голову не приходило тогда, что умерщвление живого существа считается великим злом. Но я стала приходить к пониманию, что раз все так говорят, то и я должна так думать. Но тем я и отличаюсь от других, что в душе не приемлю навязываемые мне условия игры. Позднее я поняла, почему маму так взволновала история с соловьем. Дело в том, что, когда я была еще меньше, я с удовольствием давила жуков, всяких насекомых, и мама знала об этой моей привычке. Вот и решила в тот раз навсегда отучить меня от жестоких забав. Но разве другие в детстве не убивали насекомых? Не только мне, другим тоже маленькие существа кажутся настолько миленькими (посмотрите, даже слова похожи!), что хочется их убить. Другой пример. Перед вами блюдо с красивой аппетитной едой. Разве у вас не возникает желания съесть ее? В моем понимании съесть то, что нравится, есть выражение любви. Тогда же, еще в шесть лет, я пришла к выводу: если взрослые ругают меня за то, что доставляет удовольствие, надо просто делать так, чтобы они ничего не узнали. После соловья у меня были всякие зверюшки, я обожала их, но от неистребимого желания не могла удержаться и, любя, убивала их. Когда мне было десять лет, у нас дома жил котенок Тама. В течение трех месяцев я дни напролет играла с ним. А потом задушила. Зная, как к этому отнесутся домашние, я втайне от них закопала котенка в саду.
Историю своей жизни Юмико излагала так отстраненно, будто пересказывала чужую историю.
— Человека я впервые убила, когда мне было двенадцать. Это был мальчик моего возраста. Он часто приходил к нам, мы нередко убегали в сад и там, в кустах, обнимались. Я знала, что взрослые на любовь тоже смотрят как на зло, и поэтому мы оба прятались от них. Я, наверное, любила этого мальчика. Мне хотелось его трогать, гладить, обнимать, хотелось всего его ощущать. В один прекрасный день я вдруг почувствовала очень острое желание — как когда-то кошку — задушить его. Но понимала, что физически мне с ним не справиться, и придумала другое. У нас во дворе пруд, в одном месте очень глубокий. Туда я и сбросила его. И наблюдала потом, как он барахтается, пытаясь выбраться из воды. А потом вернулась домой. Никому ни слова не сказала об этом. Обычно люди в таких случаях раскаиваются, ведь так? А я — нет. Наоборот, я испытывала буйную радость, наслаждение. Все думали, что мальчик утонул случайно, горевали. Меня, конечно, ни в чем не заподозрили. Это был первый случай. До брака с Огаварой я убила еще четырех молодых людей. С возрастом, естественно, я стала понимать, что закон и мораль не допускают этого, что общество презирает убийц и сурово наказывает их. В какой-то мере это меня останавливало. Но не всегда. Может быть, я психически больна? Хотя я так не думаю. Разве мыслить по-другому, поступать не так, как все, — болезнь? Да и кто знает, что есть добро, а что — зло?
Юмико помолчала. А потом грустно улыбнулась и добавила:
— Своими мыслями, воспоминаниями я ни с кем ни за что не поделилась бы. Только вам, господин Акэти, захотелось открыть душу. И то потому, что вы разоблачили меня… Если признаться, я хотела этого. Давно уже мечтала о встрече с вами, мне хотелось, чтобы вы помогли мне разобраться в себе. Возможно, подсознательно это желание руководило моими поступками.
Акэти и Сёдзи молчали. Да и что скажешь, услышав такие откровения? А Юмико хотелось выговориться. Впервые в жизни.
— В одной приключенческой книге, еще в детстве, я читала о воительницах типа амазонок. Они сражались в утыканных шипами доспехах. В схватке с противником обнимали его, шипы вонзались в тело врага и убивали его. Как я завидовала этим женщинам! Мечтала иметь такие же доспехи и в них обнимать любимых… Да, меня многие любили. Мои самые безумные желания выполнялись безоговорочно. Однажды я велела одному парню прыгнуть в воду с высокого утеса. Знала, что в том месте много подводных скал и живым ему не остаться. С другим человеком, которого тоже горячо любила, отправилась в горы и там столкнула его с кручи.
В этот момент в луче фонаря обозначилось что-то черное, оно стремительно неслось вниз и, когда достигло колен Юмико, раздался ее исступленный вопль:
— Сёдзи! Сёдзи!! Убей его!!! Скорей!!
Акэти быстро взял с колен Юмико высохшего богомола, вероятно выпавшего из паучьих сетей. Такэхико вспомнилась подобная ситуация во дворе особняка. И Акэти знал о ней — и по рассказам Сёдзи, и из дневника.
— Госпожа Огавара, вы что, так боитесь богомолов? — удивленно спросил он.
Юмико не могла говорить, ее била дрожь.
— Не боитесь пауков, сороконожек, змей, и только богомолы наводят на вас такой ужас? А почему — знаете?
Юмико молчала.
— Видимо, в детстве вы наблюдали это либо читали, в общем, поняли, что чем-то вы схожи с богомолом, а осознав, стали ненавидеть их; ненависть затем переросла в страх. То, что я имею в виду, характерно и для пауков, но вы, вероятно, этого не знаете, поэтому и не боитесь их.
Акэти пристально посмотрел в расширившиеся от страха глаза Юмико.
— А говорю я вот о чем. Во время совокупления самка богомола поворачивает голову назад и загрызает самца. Тот в любовном экстазе не сопротивляется…
Акэти не успел договорить. Юмико в отчаянии зажала уши руками и, словно обезумев, неистово вертела головой.
— Вам тяжело это слышать? Значит, я угадал. Значит, вами движет эта неутолимая страсть. Так просто человека не убьешь — сами говорили: общество осудит, и очень сурово. Вот и приходится долго и тщательно готовить этот ваш заключительный аккорд любви. Вообще-то издавна люди говорят: так люблю тебя, что съесть хочется. Но слишком прямолинейно и гипертрофированно выглядит это у вас… Позвольте рассказать вам одно предание. Высоко в горах живет чудовище, которому постоянно нужна жертва — красивая девушка. Выбрав жертву, на крыше дома, где она живет, чудовище оставляет знак — белое перо. На следующий день безропотные жители деревни торжественно приносят в паланкине девушку к храму в горах и оставляют там. Глубокой ночью появляется чудовище и пожирает жертву. Разве вы сильно отличаетесь от него? Вы то же самое чудовище, только в образе красивой женщины. И ваши жертвы — молодые мужчины. Вы наверняка знаете это предание. Отсюда и белые перья, которыми вы помечали свои жертвы.
Юмико отрешенно смотрела в одну точку. Казалось, она не слышала того, о чем горячо говорил Акэти.
— Я боялся, что вы, госпожа Огавара, попытаетесь покончить с собой, так поступил бы каждый уважающий себя человек. Но эти категории — честь, совесть, достоинство — вам неведомы. Вы поставили себя над обществом, выше религии, выше морали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Юмико улыбнулась в ответ.
— Все факты говорят и о том, что Муракоси тоже убили вы. И здесь та же поправка: концерт по радио не только создал алиби, но и послужил фоном для ваших любовных утех. Не сомневаюсь, что и Сануки убит вами. Только сейчас вы пытались погубить этого молодого человека. И это уже не предположение, а реальность, свидетелем которой я был. Но есть еще один человек, которому грозила опасность. Я говорю о вашем супруге Ёсиаки Огаваре. Свалив на него все преступления, вы понимали, что в ближайшее время им займется полиция, и боялись, что его показания могут разоблачить вас. Его надо было убрать, желательно до того, как дневник попадет в чужие руки. Вы все логически просчитали: человек такого круга, как маркиз, виновный в тяжких преступлениях, опасаясь разоблачения, должен покончить с собой. Убрав его, вы не только обрели бы полную безопасность, но и прибрали бы к рукам его немалые богатства. Идеальный план! Но прежде следовало убить Сёдзи, чтобы и это преступление переложить на маркиза. Я безумно рад, что успел сохранить жизни обоих — твою, Сёдзи, и маркиза.
Все это время Юмико, не шелохнувшись, слушала Акэти, с восторгом отмечая про себя, что все, о чем говорит Акэти, абсолютно верно. Просто поразительно! Как глубоко смог он проникнуть в ее душу! Можно ли не восхищаться острым умом этого человека!
— Сегодня опять господин Огавара сам сел за руль. После банкета он должен вернуться довольно поздно, и вы рассчитывали представить все так, будто на обратном пути он заехал сюда и убил Сёдзи. Правда, по вашей версии, это произошло бы позднее, вечером, когда вы уже убили бы Сёдзи. Но через пару дней, когда труп обнаружили бы, эти два-три часа никакого значения иметь не будут. А доказательством тому, что убийство совершил маркиз, мог быть «случайно оброненный им» какой-нибудь предмет. Затем вы намеревались инсценировать самоубийство мужа. Хотите, опишу вам ваш план? В деталях могут быть ошибки, правда. Вы приносите ему чай, добавив туда яд. Затем достаете свой дневник, взламываете замочек, раскрываете его на той странице, где Огавара полностью обличен, и кладете рядом с остывшим уже трупом. Где я ошибся? Все так, госпожа Огавара?
Улыбающаяся Юмико утвердительно кивнула.
Такэхико был в смятении. Что делать? Как жить дальше? Как ему поступить? Убить Акэти и скрыться с Юмико в какой-то другой стране? Или обнять ее и умереть с нею вместе?
Но, читатель, будем снисходительны к человеку, который так любил эту женщину (по отношению к Юмико Огаваре так трудно употреблять это слово!), который так много пережил всего час назад.
Когоро Акэти, как бы подводя итог, сказал:
— Трюки, придуманные вами, поразительны. Кому еще из земных грешников удавалось так распоряжаться временем и пространством! Но я не успокоюсь, пока не раскрою последнюю загадку. Что побуждало вас убивать людей? Хочу разобраться в мотивах, которые двигали вами. Об этом мы с вами еще побеседуем.
Оборотень
Долгая тяжелая тишина повисла в блиндаже. Писк комара показался бы ревом мотора. Каждый был погружен в свои думы, которые, собственно, сводились к размышлениям о Юмико; не составляла исключения и она сама, пытаясь сейчас осмыслить всю свою жизнь.
— Нет, не три человека, — сказала она вдруг.
Акэти сразу понял, о чем она говорит.
— По меньшей мере семь человек.
Могло показаться, что она считает, сколько гостей должно собраться за праздничным столом.
Наконец и до Такэхико дошел страшный смысл ее слов, и он обомлел.
— Господин Акэти, я вам все расскажу. — Юмико говорила очень спокойно и с достоинством. — Видите ли, я сама себя не до конца понимаю, куда уж другим… Я, вероятно, отличаюсь от всех людей вокруг. Всю жизнь старалась жить так, чтобы этого никто не узнал, всю жизнь вынуждена была скрываться под маской. Когда мне было шесть лет, я больше всего на свете любила играть с соловьем; эта прекрасная маленькая птичка заменяла мне всех друзей. Я часто открывала дверцу клетки, запускала туда руку и осторожно гладила мягкие перышки. А однажды достала птенчика из клетки, легонько подержала в ладошке, поцеловала клювик, погладила спинку. И тут он вспорхнул и улетел. Я испугалась, позвала на помощь свою кормилицу Томи, мы долго гонялись за ним по комнате, с большим трудом поймали. Я держала птенца в руке. Он был такой маленький, что умещался в кулачке. Так приятно было ощущать, как в этом крохотном теплом комочке бьется сердце! И вдруг, неожиданно для самой себя, я сжала кулачок и задушила соловья! Что было с моей мамой, когда она узнала об этом!… Отца я практически не знала, он почти не бывал дома. А мама у меня была очень мягкая, всем все прощала, всех жалела. И эта моя сердобольная мама с таким гневом обрушилась на меня!… Этого не забыть… Но я не могла понять в то время такой реакции взрослых, не могла сообразить, что плохого я сделала. В моем лексиконе еще не было слова «убить», я не понимала, что такое жестокость. Мне и в голову не приходило тогда, что умерщвление живого существа считается великим злом. Но я стала приходить к пониманию, что раз все так говорят, то и я должна так думать. Но тем я и отличаюсь от других, что в душе не приемлю навязываемые мне условия игры. Позднее я поняла, почему маму так взволновала история с соловьем. Дело в том, что, когда я была еще меньше, я с удовольствием давила жуков, всяких насекомых, и мама знала об этой моей привычке. Вот и решила в тот раз навсегда отучить меня от жестоких забав. Но разве другие в детстве не убивали насекомых? Не только мне, другим тоже маленькие существа кажутся настолько миленькими (посмотрите, даже слова похожи!), что хочется их убить. Другой пример. Перед вами блюдо с красивой аппетитной едой. Разве у вас не возникает желания съесть ее? В моем понимании съесть то, что нравится, есть выражение любви. Тогда же, еще в шесть лет, я пришла к выводу: если взрослые ругают меня за то, что доставляет удовольствие, надо просто делать так, чтобы они ничего не узнали. После соловья у меня были всякие зверюшки, я обожала их, но от неистребимого желания не могла удержаться и, любя, убивала их. Когда мне было десять лет, у нас дома жил котенок Тама. В течение трех месяцев я дни напролет играла с ним. А потом задушила. Зная, как к этому отнесутся домашние, я втайне от них закопала котенка в саду.
Историю своей жизни Юмико излагала так отстраненно, будто пересказывала чужую историю.
— Человека я впервые убила, когда мне было двенадцать. Это был мальчик моего возраста. Он часто приходил к нам, мы нередко убегали в сад и там, в кустах, обнимались. Я знала, что взрослые на любовь тоже смотрят как на зло, и поэтому мы оба прятались от них. Я, наверное, любила этого мальчика. Мне хотелось его трогать, гладить, обнимать, хотелось всего его ощущать. В один прекрасный день я вдруг почувствовала очень острое желание — как когда-то кошку — задушить его. Но понимала, что физически мне с ним не справиться, и придумала другое. У нас во дворе пруд, в одном месте очень глубокий. Туда я и сбросила его. И наблюдала потом, как он барахтается, пытаясь выбраться из воды. А потом вернулась домой. Никому ни слова не сказала об этом. Обычно люди в таких случаях раскаиваются, ведь так? А я — нет. Наоборот, я испытывала буйную радость, наслаждение. Все думали, что мальчик утонул случайно, горевали. Меня, конечно, ни в чем не заподозрили. Это был первый случай. До брака с Огаварой я убила еще четырех молодых людей. С возрастом, естественно, я стала понимать, что закон и мораль не допускают этого, что общество презирает убийц и сурово наказывает их. В какой-то мере это меня останавливало. Но не всегда. Может быть, я психически больна? Хотя я так не думаю. Разве мыслить по-другому, поступать не так, как все, — болезнь? Да и кто знает, что есть добро, а что — зло?
Юмико помолчала. А потом грустно улыбнулась и добавила:
— Своими мыслями, воспоминаниями я ни с кем ни за что не поделилась бы. Только вам, господин Акэти, захотелось открыть душу. И то потому, что вы разоблачили меня… Если признаться, я хотела этого. Давно уже мечтала о встрече с вами, мне хотелось, чтобы вы помогли мне разобраться в себе. Возможно, подсознательно это желание руководило моими поступками.
Акэти и Сёдзи молчали. Да и что скажешь, услышав такие откровения? А Юмико хотелось выговориться. Впервые в жизни.
— В одной приключенческой книге, еще в детстве, я читала о воительницах типа амазонок. Они сражались в утыканных шипами доспехах. В схватке с противником обнимали его, шипы вонзались в тело врага и убивали его. Как я завидовала этим женщинам! Мечтала иметь такие же доспехи и в них обнимать любимых… Да, меня многие любили. Мои самые безумные желания выполнялись безоговорочно. Однажды я велела одному парню прыгнуть в воду с высокого утеса. Знала, что в том месте много подводных скал и живым ему не остаться. С другим человеком, которого тоже горячо любила, отправилась в горы и там столкнула его с кручи.
В этот момент в луче фонаря обозначилось что-то черное, оно стремительно неслось вниз и, когда достигло колен Юмико, раздался ее исступленный вопль:
— Сёдзи! Сёдзи!! Убей его!!! Скорей!!
Акэти быстро взял с колен Юмико высохшего богомола, вероятно выпавшего из паучьих сетей. Такэхико вспомнилась подобная ситуация во дворе особняка. И Акэти знал о ней — и по рассказам Сёдзи, и из дневника.
— Госпожа Огавара, вы что, так боитесь богомолов? — удивленно спросил он.
Юмико не могла говорить, ее била дрожь.
— Не боитесь пауков, сороконожек, змей, и только богомолы наводят на вас такой ужас? А почему — знаете?
Юмико молчала.
— Видимо, в детстве вы наблюдали это либо читали, в общем, поняли, что чем-то вы схожи с богомолом, а осознав, стали ненавидеть их; ненависть затем переросла в страх. То, что я имею в виду, характерно и для пауков, но вы, вероятно, этого не знаете, поэтому и не боитесь их.
Акэти пристально посмотрел в расширившиеся от страха глаза Юмико.
— А говорю я вот о чем. Во время совокупления самка богомола поворачивает голову назад и загрызает самца. Тот в любовном экстазе не сопротивляется…
Акэти не успел договорить. Юмико в отчаянии зажала уши руками и, словно обезумев, неистово вертела головой.
— Вам тяжело это слышать? Значит, я угадал. Значит, вами движет эта неутолимая страсть. Так просто человека не убьешь — сами говорили: общество осудит, и очень сурово. Вот и приходится долго и тщательно готовить этот ваш заключительный аккорд любви. Вообще-то издавна люди говорят: так люблю тебя, что съесть хочется. Но слишком прямолинейно и гипертрофированно выглядит это у вас… Позвольте рассказать вам одно предание. Высоко в горах живет чудовище, которому постоянно нужна жертва — красивая девушка. Выбрав жертву, на крыше дома, где она живет, чудовище оставляет знак — белое перо. На следующий день безропотные жители деревни торжественно приносят в паланкине девушку к храму в горах и оставляют там. Глубокой ночью появляется чудовище и пожирает жертву. Разве вы сильно отличаетесь от него? Вы то же самое чудовище, только в образе красивой женщины. И ваши жертвы — молодые мужчины. Вы наверняка знаете это предание. Отсюда и белые перья, которыми вы помечали свои жертвы.
Юмико отрешенно смотрела в одну точку. Казалось, она не слышала того, о чем горячо говорил Акэти.
— Я боялся, что вы, госпожа Огавара, попытаетесь покончить с собой, так поступил бы каждый уважающий себя человек. Но эти категории — честь, совесть, достоинство — вам неведомы. Вы поставили себя над обществом, выше религии, выше морали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30