- Моя знакомая сутки трясла ее за хвост.
- К чему вы это говорите? - вспыхнула она, видимо задетая не самими случаями, а его загудевшим голосом.
- Пугаю.
- Зачем?
- Чтобы наконец-то вы сказали правду.
Жанна смотрела на него, не находясь. Он знал, что теперь она и не найдется, да и не надо ей давать на это время.
- Не понимаю! Пришла за советом, добровольно, к знакомому, и вот несколько часов кряду гонит чистую туфту. Зачем?
- Что гоню?
- Лепишь горбатого, заправляешь фуфель, мажешь чернуху... Короче, врешь! - разозлился Рябинин, перейдя вдруг на "ты", перейдя вдруг на жаргон, которым с преступниками никогда не говорил, а тут с удовольствием бросил эти засиженные слова на французские духи, на коралловые бусы, на перламутровый маникюр...
Она не обиделась - лишь размазанной улыбкой попробовала защититься от его напора:
- Я правду...
- Правду? Как заподозрили Георгия, почему заподозрили, кто заподозрил, как фамилия сослуживца, посещал ли его кто другой... Ничего не знаешь!
- Георгий не говорил...
- А сколько комнат в квартире и на каком она этаже, Георгий сказал, да? - почти обрадовался Рябинин.
- Ах, вот зачем спрашивали...
- Жанна, все ты выдумала, - тихо закончил Рябинин. - Только вот не пойму зачем.
Они замолчали - оба. Он высказался, как выдохся. Она смотрела в кристалл, в его потемневшие грани, которые впитали заоконные сумерки. Может, она черпала в нем силы для того разговора, ради которого пришла? Нет, ведь для нее он всего лишь камень.
Рябинин встал и подошел к окну, разминая тело, уставшее от долгого сидения...
Солнце еще не зашло - оно было где-то за городом, на краю земли. Его последний свет, уже вроде бы отраженный от неба, лег на крышу противоположного дома. И снег, днем серый, порозовел до такой теплоты, что хотелось положить на него руки и погреть.
- Мне кажется, вам редко признаются, - как-то необязательно сказала она ему в спину.
- Почему же? - Рябинин вернулся за стол.
- Вы человеконенавистник.
Ему бы следовало обидеться, но он понимал ее теперешнюю злость:
- А ведь ты меня не оскорбила. Все дело в том, за что ненавидеть человечество.
- Разве есть то, за что можно ненавидеть людей?
- Есть качества, которые в них можно ненавидеть, - поправился Рябинин.
- Следователь должен... нравиться.
- А я не нравлюсь! - зло, подтверждая ее слова, скривился он.
Рябинин примеривал, какая бы маска подошла для ее допроса. Оказалось, самая простенькая - "свойский парень". Преступник, после дрязг с родственниками или женой, после, как правило, алкогольных перепитий, после своего нервотрепного преступления, после склок с соучастниками, после ребят из уголовного розыска, которые его ловили, - после всех этих жизненных передряг он входит в кабинет следователя и наконец-то видит человека понятного и понимающего, своего, свойского...
Эту маску Рябинин никогда не надевал.
- Потому что ты мне не безразлична! - выпалил он.
- Сергей Георгиевич, мужа ни в чем не подозревают.
- Ну и слава богу, - вздохнул Рябинин.
- В краже бриллианта подозревают меня...
Маша дала ему старинную книгу, похожую на плиту выветрелого базальта. Про алмазы. Он читал ее по ночам при живом огоньке свечи, удивляясь многовековой истории простого, в сущности, камня. Его добывали в поту и крови, из-за него сходили с ума от радости или от горя, ради него отдавали жизнь или брали чужую... Рябинин не понимал, как так могло быть, что камешек стоил тысячи и миллионы, буханка же хлеба - копейки.
А вот жизнедающие вода и воздух вообще ничего не стоили.
После ужина Рябинин дочитал последние страницы и выскочил из палатки. Маши нигде не было, но от косы, закрытой поворотом реки, доплескивался смех - женщины партии устроили там свою купальню. Переполненный историями об алмазах, Рябинин оказался возле Степана Степаныча, дробившего пробы в чугунной ступе.
- Степан Степаныч, говорят, что алмазы приносят несчастье?
- Это которые в ювелирном?
- Да, бриллианты.
Степан Степаныч, коренастый лысоватый мужик, всегда ходивший в тяжелых сапогах и ватнике, опустил пест и надсадно задумался:
- Тут рассуждение такое... Кто его не купил, у того его нет, и бояться, стало быть, нечего. А кто его купил, у того денег много, стало быть, счастливый.
Его логика подкупала. Рябинин никому бы не признался, что слушать Степана Степаныча ему интересней, чем, скажем, начальника партии, чем геофизика. У тех слова и мысли шли схожие, как подобные треугольники. Степан Степаныч находил словечки, будто на отмели с разноокатанной галькой выковыривал замысловатые камешки.
- У каждого, Серега, всяк свой камень есть. Моему корешу Витьке Начхедину этот алмаз, верно, счастье принес. Греб он его ковшами и, стало быть, осчастливился.
- Старатель, что ли?
- Зачем? Экскаваторщиком вкалывал на Севере. Ну, и прикололи ему на костюм из чистой шерсти Золотую Звезду.
- Степан Степаныч, а ваш камень какой?
Рабочий остервенело долбанул пестом кусок гнейса:
- А мой камень, Серега, есть кирпич, тюкнувший мою судьбу в самое темечко.
- Кирпич на голову, что ли, упал?
- Не кирпич, Серега, на голову упал, а я головой на кирпич. Шел и споткнулся, поскольку был аванс. Белая палата, доктора в очках, на прежнюю работу меня не допустили. И вот я перед тобой налицо, долблю каменюги в этой ведьминой ступе...
Рябинину показалось, что в Машиной палатке произошло какое-то движение. Он сорвался с места, обуреваемый нетерпением поговорить об алмазах, любви и счастье. Если каждый человек приписан к своему камню, то его камень тот, который у Маши. Алмаз. Или топаз.
Обычно Рябинин не стучал в колышек, а скребся по брезенту. И слышал ответное и звонкое: "Входи, Сережа!". Он поскребся. Ему не ответили. Он похлопал ладонью по натянутому до звона тенту, как по хорошему барабану. Или ему почудилось звонкое "Входи, Сережа!", или какая-то интуитивная сила, она же дьявольская, подняла его руку и чуть раздвинула полог...
В широкую мужскую спину, обтянутую белой рубашкой, долькой золота вжалась загорелая узкая Машина ладошка. Ее волосы воздушно пали на мужскую шею. Запрокинутое в поцелуе лицо неузнаваемо изменилось...
Рябинин прикрыл глаза от резанувшей боли, словно в них брызнула электросварка. Он опустил полог и ринулся к реке. И бежал по берегу, расшвыривая кедами гальку. Куда бежал? К людям, за помощью. В лагере беда. Ему хотелось крикнуть на всю тайгу...
Он зацепился за мореную корягу и рухнул на песок. Боль в ушибленных коленях его отрезвила. Зачем он бежит? Ему же все показалось. Того, что он видел, быть не могло... Разыгралось воспаленное зноем воображение. Он тоже упал на кирпич, как и Степан Степаныч...
Рябинин быстро вернулся в лагерь. Нервными шагами дошел он до ее палатки и открыл полог. Там никого не было. Показалось, ему все показалось. Любой бы психолог объяснил рябининское видение научно: он думал о сопернике, представлял его, в маршруты ходит без шапки, темечко напекло - вот и мерзкая галлюцинация. Подобные случаи известны. Виделись оазисы в пустыне, корабли в морях и "летающие тарелки" на небесах...
Он сильно втянул в себя воздух - пахло табачным дымом. Тут курили. Но курящих в лагере только двое - Степан Степаныч и водитель грузовика. А белые рубашки по вечерам надевал только один человек - пижонистый водитель.
Рябинин пьяно добрел до своей палатки и упал лицом в спальный мешок. Какая-то незнакомая ему боль омертвила тело и спружинилась в груди, готовая вырваться наружу. Слезами ли, криком ли... Он застонал. И тут же услышал шорох у входа. Рябинин стремительно сел.
На фоне раскрашенного вечернего неба стояла Маша. Он не видел ее лица, закрытого сумерками палатки, - только контур фигуры.
- Сережа, книгу прочел? - фальшиво спросила она.
- Алмазы приносят несчастья, - нашлись у него силы на ответ.
- Не всегда...
- Я ненавижу этот камень, - хотел он крикнуть, но лишь выдохнул слова жарким шепотом.
- Сережа, он мой муж.
- Как муж?
- Об этом никто не знает, кроме начальника партии.
- Зачем муж? То есть, почему муж?
- Дочке уже три года...
Вот теперь Рябинин испугался; теперь он понял, почему она правду выдавливала мучительными порциями. Ее подозревают в краже четырехтысячного бриллианта...
Кабинет заволок ранний зимний сумрак. В нем ее лицо белело мучнисто и ждуще. Рябинину надо было что-то сказать, но слова он заменил движением встал, включил настольную лампу и задернул портьеру на окне.
Топаз изменился - сейчас бы Рябинин не признал его за тот, за свой. В нем потухло робкое мерцанье, которое, может быть, хранило свет звездных глубин вселенной. Добавилось желтизны, словно предполагаемый далекий лимон недопустимо придвинулся. Грани заблестели весело, опереточно... И Рябинин догадался, что он впервые видит свой топаз при электрическом освещении. А вдруг признание Жанны исказило его кристаллическую решетку?
- Сергей Георгиевич, вы молчите? - тревожно спросила она.
- Мне вновь нужно спрашивать?
- Вы сами сказали, что доказательств нет...
- Если нет, то их будут искать.
- Но их же нет.
- Жанна, доказательств может не быть только в одном случае.
- В каком?
- Если не было преступления.
- Вы мне не верите?
- В чем? - зачем-то прикинулся он непонятливым.
Что я не брала этого бриллианта...
- Я должен верить.
Заметила ли Жанна, что он не ответил на ее вопрос, не сказал "я верю"? Заметила. В свете матового абажура ее лицо побелело еще больше - Рябинину казалось, что эта белизна перешла на волосы и они примучнились равномерной сединой.
- Начнем все с нуля, - устало сказал он. - Рассказывайте...
Жанна скованно шевельнулась, будто предстояла непривычная ей физическая работа:
- Я шла по улице... Из легкового автомобиля меня окликнула женщина. Не знала, как попасть к центральной сберкассе. Мне было по пути... Я и подсела. У сберкассы вышла. Вот и все. А у женщины пропал перстень, лежал в сумочке на заднем сиденье...
Испуг отпустил Рябинина - бриллианты так не хранят. Он мог куда-нибудь закатиться, мог выпасть из машины на колдобине, мог попасть в руки любого случайного попутчика, мог быть потерян еще дома... Совет он дал правильный "после этого" не значит "вследствие этого". Какая-то пустячная история, не стоившая внимания.
- Подробнее, Жанна.
- Опять подробнее...
Это "опять" резануло по его успокоенности - ведь опять она отделалась почти десятисловным каркасом, как в придуманной истории с мужем.
- Женщина средних лет, в шубке из каракуля, симпатичная...
- Сколько времени вы ехали?
- Минут двадцать...
- О чем говорили?
- О пустяках. О рынке, об универмаге...
О пустяках. Он тоже спрашивал о пустяках, когда был главный вопрос, который давно бы стоило задать:
- Жанна, а кто вас подозревает?
- Как кто? Эта женщина.
- И все?
- А кому ж еще подозревать?
- Ну и как она заподозрила?
- Я уже прошла квартала два... Вдруг догоняет, да еще с сигналом, как с сиреной. И понесла, и понесла...
- А милиция?
- Был какой-то паренек...
- Из милиции?
- Я не спросила.
- Что делал этот паренек?
- Записал ее глупости, потом мои слова... Попросил разрешения глянуть в мои карманы и в сумочку. Разумеется, ничего не нашел. Ну, и чао.
- Почему же вы переживаете?
- Эта дура звонит мне и требует вернуть бриллиант.
- Как она узнала телефон?
- Я же говорила молодому человеку свой адрес...
- Вас никуда не вызывали?
- Пока нет, - медленно проговорила она, словно сомневаясь в этом.
Рябинин неимоверно устал, как будто весь день шел по ровному болоту, и зыбкий дерн дрожал под ногами до самого горизонта; устал не оттого, что шел, а от нудной одинаковости и отсутствия хоть чего-то твердого, надежного камня, палки, земляного бугра... Он вздохнул и придвинул к себе телефон. И пока набирал номер, Жанна тревожно спрашивала глазами, губами, щеками - куда он звонит?
- Здравствуй, Вадим. Ты один?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16