Он посмотрел жене в глаза. Его уже давно таr не загоняли в угол. Он отвык от этого. Он вздохнул: у него не было выбора.
— Тебе надо только сказать „пожалуйста", Элизабет. Ты ведь помнишь, как это говорится?
— Все ткr запуталось.
— А будет еще хуже.
— Ты думаешь?
— Совершенно точно.
— Это почему?
— Потому что у него нет уверенности в исходе выборов, ему еще надо потрудиться. Ему надо набрать еще несколько пунктов в опросах. Сейчас он не может остановиться, он рискует нарваться на королевсную контратаку. А еще, — она помолчала, колеблясь, — а еще потому, что он палач. Его цель — не принцесса, а сам король. Я не уверена, что он сам знает, когда надо перестать махать топором. Он молчал, размышляя.
— Салли, ты полностью в этом уверена?
— В его планах? Да. В нем самом?.. — Мышцы ягодиц все еще ныли после его ногтей. — Да, уверена.
— Тогда у меня есть срочное дело.
Он скатился с постели и протянул руку за своими трусами. Минутой позже его уже не было.
Валютный маклер перевернулся на другой бон и лежал а призрачном голубом свете цифрового будильника. Четыре тридцать утра. Проклятье, теперь ему не заснуть. Вчера вечером его мысли долго метались между яхтой и молоденькой медсестрой, которую он хотел и не смог прищучить нескольними часами раньше. У них был такой многообещающий ужин в „Никите", но она выпила слишком много шерри, и ее стошнило. Tant pis, тем хуже.
Он щелкнул выключателем своего пейджера размером с ладонь, и на миниатюрном энране появилась последняя биржевая сводка. Вот, должно быть, отчего ему не спалось. Боже! На Дальнем Востоке фунт упал еще почти на двести пунктов! У него мелькнула мысль, что не стоило, пожалуй, пить столько водки. В данный момент ему было доверено двадцать миллионов фунтов, и он вдруг почувствовал себя очень неуютно. Нажав одну из кнопок домашнего телефона, он позвонил в их отделение в Сингапуре, где было на восемь часов позже.
— Что нового?
— С самого отнрытия биржи „Негара" продается, — услышал он голос с акцентом. Итак, Центральный банк Малайзии вступил в игру…
— Каной курс для сорока? — спросил он.
— Шестьдесят пять — семьдесят.
Продажа по шестьдесят пять, покупка по семьдесят. Только никто не покупает. Пора присоединяться к стае.
— Черт, давай толкай их. По шестьдесят пять. Он положил трубку. Только что он продал сорок миллионов фунтов стерлингов в расчете на то, что цена будет продолжать падать. Если так и будет, то он вернет потерянное вчера и еще окажется с прибылью. Ему лучше прийти в офис пораньше на случай, если у остального мира вдруг заболит голова и стая вдруг прекратит свою погоню. Или, может, позвонить тому странному клиенту, который помог ему с этими левыми сделками? Этот клиент никогда не возражал ни против беспокойства в неурочный час, ни против размера сделок. И, если они все рассчитали правильно, яхта у него в кармане. И глупенькая медсестра тоже.
„Ивнинг стандарт", издание для Сити,
9 февраля
ФУНТ И ПРИНЦЕССА ГОЛЫШОМ
Фунт стерлингов оказался под сильным нажимом, когда Лондонская биржа поддержала тенденцию, обозначившуюся на Дальнем Востоке сегодня ночью. Биржевики выражают опасение, что череда связанных с сексом скандалов в королевской семье может вызвать полномасштабный конституционный и политический кризис после отставки на прошлой неделе пресс-секретаря короля и публикации сенсационных снимков принцессы Шарлотты во многих сегодняшних утренних газетах.
Английский банк и другие европейские банки сразу же по открытии биржи предприняли меры по поддержке фунта, но не смогли предотвратить дальнейшие биржевые спекуляции, которые уронили курс фунта до нижнего предела, предусмотренного соглашением в рамках Европейского экономического сообщества. Имеются сообщения о том, что основные держатели фунтов на Востоке выбросили на биржу значительные суммы наличности. Опасаются, что для спасения „тонущего" фунта окажется необходимым существенно поднять кредитные ставки.
„Такая ситуация является новой для нас", — прокомментировал эти события один из маклеров. „Биржи не терпят неопределенности, а сегодня утром на них царил переполох. Шейхи говорят, что если рушится Букингемский дворец, то как можно верить Английскому банку? В Сити атмосфера полной неразберихи…"
Славный денек для повышения, подумал Маккиллин. Палата общин была переполнена. Те депутаты, которым не хватило мест на скамьях, стояли у барьера, толпились в проходах или с обеих сторон кресла спикера. Обилие столь многих, преимущественно мужских, тел создавало бурную, неспокойную атмосферу, полную ожидания. Говорили, что примерно так все было и в Тайберне, куда ходили смотреть, иногда даже за плату, на то, как какого-нибудь бедолагу вздернут на трехногой виселице.
А сегодня жертвы могли выстроиться в длинную очередь. С валютной биржи паника перекинулась на фондовую, и к полудню цены акций полетели вниз. Во всех концах Сити вопили пострадавшие, и беда неслась, словно танцовщица на Эдинбургском фестивале. Строительные компании устраивали экстренные совещания, все ждали, что подскочат кредитные ставки, и вопрос был только в том, как высоко. Вины короля, конечно, в этом не было, но люди утратили наивную веру в стихийные катастрофы, им надо было кого-то обвинить. А это означало, что Маккиллин тоже попадает под обстрел: у всех в памяти были его недавние заявления, что он поддерживает королевскую семью на все сто процентов. Утром, обдумывая стратегию обороны, он решил, что окопы короля слишком плотно накрыты вражеским огнем. Части у него за спиной не были легкой навалерией, а сам он не был Эрролом Флинном. Чтобы тебя ни за что застрелили под Троссаксом? Нет, лучше дожить до следующего дня. Задать можно какой-нибудь вопрос о правах человека, спросить о чем-нибудь из небесных сфер или о молниеносной поездке премьера в Москву, объявленной на следующую неделю. Этого будет достаточно, это создаст дистанцию между ним и схваткой, отведет его подальше от виселицы… А пока, в ожидании, ему становилось дурно от тепла и столпившихся вокруг переедающих мужчин.
Он обратил внимание на то, что Урхарт появился вовремя, — отвечал на вопросы он ровно в три пятнадцать. Премьер-министр пробирался сквозь толпу у кресла спикера, протискивался мимо коленок остальных членов кабинета, плотно заполнивших переднюю скамью. Через площадку для доставки депеш он улыбнулся Маккиллину, продемонстрировав передние зубы сквозь щель между тонкими губами: предупредительный выстрел послеобеденного сражения. За Урхартом двигалась досточтимая леди, депутат от северного Дорсета — она подобострастно пригнулась, пока ее босс усаживался. Ее кричаще алый костюм, подобно светофору, выделялся среди серых костюмов: на телеэкране это, должно быть, хорошо видно, как и выражение лица, которое она репетировала перед зеркалом все утро. Она была недурна собой, миловидна, моложава, и ее голос, напоминавший голос гиены, в постели мог брать верхнее си, как уверяли даже некоторые депутаты от оппозиции. Она никогда не занимала министерского поста, но ее мемуары обещали быть самыми кассовыми.
Маккиллин с рассеянным видом откинулся на спинку, на самом деле разглядывая наверху галерею прессы. Над тонкой резной балюстрадой он видел только лица репортеров — напряженные, ждущие. Их перья, их штампы были уже готовы к работе. Что же, он не заставит их долго ждать, ввяжется в бой при первой же возможности, помашет своим знаменем и удалится с поля боя еще до того, как разгорится настоящее сражение и все выйдет из-под контроля. Права человека — вот его тема. Чертовски удачная идея.
Мадам спикер уже задала первый вопрос, спросив премьер-министра о мероприятиях, намеченных у него на сегодня, и Урхарт дал свой обычный и рассчитанно туманный ответ, отметив лишь несколько официальных мероприятий, „помимо ответов на вопросы в палате".
— Он забудет про все остальное. — Это был голос „зверюги" со скамьи ниже прохода, на которой он давно и прочно обосновался. По виду „зверюги" можно было заподозрить, что у него расстройство желудка, вызванное, скорее всего, сандвичами и пинтой горького пива.
Урхарт коротко ответил на первый вопрос о местных дорогах, заданный переживающим за своих избирателей депутатом от округа, где он прошел с небольшим перевесом. Настала очередь Маккиллина. Он наклонился вперед и повернул голову н мадам спикер.
— Лидер оппозиции. — Голос мадам спикер вызывал его к барьеру. Он даже не успел поняться с места, как еще один голос прорезал гул зала:
— Его не спутаешь с лидером оппозиции, этого жалкого вонючего лизоблюда.
Щеки Маккиллина покраснели сначала от гнева, потом от изумления. Это был „зверюга". Член его собственной франции!
— И порядку! К порядну! — завизжала мадам спикер. Она знала, что в такой предгрозовой атмосфере, в зале, заполненном стиснутыми мужскими плечами и толкающимися локтями, следовало навести железный порядок с самой первой минуты. Это было делом жизни и смерти.
— Я слышала это. Достопочтенный член палаты должен немедленно взять свои слова обратно!
— А как бы еще вы назвали того, кто наплевал на свои принципы и лижет задницу королевской семье? Он вылизал ее до блеска.
Депутаты оппозиции онемели, словно сраженные громом. Заднескамеечники правящей партии тоже пришли в замешательство, не определив, поддержать ли им „зверюгу" или осудить его грубость. Они твердо знали, однако, что надо производить как можно больше шума и лить в огонь как можно больше масла. Посреди все нарастающего гула „зверюга" со сбившимся на лоб клоком волос, в своей кричащей спортивной куртке нараспашку не обращал никакого внимания на попытки его утихомирить.
— Но это же бесспорный факт, что…
— Ни слова больше! — завизжала спикер. Ее полукруглые очки сползли на нос, под париком ей сделалось жарко. — Я без колебаний назову имя досточтимого члена палаты, если он немедленно не возьмет свои слова обратно!
— Но…
— Обратно, обратно! — Крики теперь неслись со всех сторон.
Сержант стражи, парламентский констебль в черном костюме палача, дополненном шелковыми чулками и бутафорским мечом, стоял наготове у барьера, готовый выполнить распоряжения мадам спикер.
— Но… — начал „зверюга" снова.
— Обра-а-атно!
Это было сущее столпотворение. „Зверюга" с невозмутимым видом оглядывался по сторонам, словно не слышал рева зала и не видел рук, размахивающих папками. Потом он улыбнулся, покорно склонив голову, как будто поняв наконец, что его игра окончена.
— О'кей. — „Зверюга" посмотрел в сторону кресла спикера. — Так какие слова я должен взять обратно? Жалкий? Вонючий? Или лизоблюд?
В буре возмущения крики мадам спикер были
едва слышны.
— Все! Я хочу, чтобы вы взяли назад все! Наконец ее услышали.
— Все сразу? Вы хотите, чтобы я взял назад всё сразу?
— И немедленно! — Парик у нее съехал на сторону, и она пыталась поправить его, прилагая отчаянные попытки сдержаться и не уронить своего достоинства.
— Хорошо, хорошо. — „Зверюга" поднял обе руки, успокаивая депутатов. — Все вы знаете мою точку зрения по поводу пресмыкания перед Их Королевскими Величествами, но… — он бросил вызывающий взгляд на свору парламентских псов, готовых вцепиться ему в глотку, — если вы решаете, что я не могу говорить таких слов, я готов взять их обратно, и я сделаю это.
— Сейчас же! Немедленно!
С обеих половин зала неслись одобрительные крики. Теперь „зверюга" смотрел на Маккиллина.
— Да, я ошибся. Вы несомненно можете спутать его с лидером оппозиции. Жалкий вонючий лизоблюд!
В разразившемся шквале у мадам спикер не было ни малейшего шанса быть услышанной, но „зверюга" не стал дожидаться, пока его имя будет произнесено, он подобрал с пола свои бумаги, бросил испепеляющий взгляд на лидера своей партии и стал пробираться к выходу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42