Десятки, а то и сотни бумаг самого разного значения стекались в канцелярию Азиатской части Главного штаба каждую неделю, чтобы аккуратно пронумерованными и подшитыми осесть в бескрайних архивах. И уж за те два года, что он там прослужил, Семенов узнал многое.
– Извольте, Иван Алексеевич, ваша кобыла, – окликнул его Чагадаев, и Семенов благодарно кивнул, взлетел в седло и медленно тронулся вслед отряду.
Нет, он не жалел об утраченном. Ни работа в Главном штабе, ни суетная петербуржская жизнь не давали ему того, что он так остро почувствовал здесь: возможности самостоятельно вершить свою судьбу.
* * *
С того самого мгновения, как он увидел русских, Курбан знал, что у него более нет возможности следовать своей прежней судьбе. Двадцать четыре года назад, когда он принял свое первое посвящение, Курб-Эджен увидела Тигра, приказавшего ждать воинов Орус-хана. Потому что только тогда духи укажут ее внуку дальнейший путь. И вот теперь они пришли.
– Извольте, Иван Алексеевич, ваша кобыла… – весело сказал один из русских.
Курбан крепко прижал захваченное из землянки старое кремневое ружье к груди, пригнулся и, бесшумно ступая по узким желтым листьям ивняка, стремительно двинулся вслед за отрядом. Он понимал, что ему обязательно будет дан знак, но какой и когда, не взялась бы сказать даже сама Курб-Эджен.
Едва успевая за лошадьми, он обогнул мысок, двинулся в сторону заросшей ивняком реки и вскоре сообразил, что русские намерены берегом выйти к Айгуню, и досадливо поморщился. Он не любил заходить в города – в основном из-за полиции, еще с тех пор, как выпрашивал вместе с матерью подаяние. Но как остановить русских и надо ли их останавливать вообще, сообразить не успевал. И только глянув на каменистый гребень напротив, понял, что все давно решено и духи уже не оставляют ему выбора.
* * *
Чтобы выйти к Айгуню, отряд обогнул мысок и берегом двинулся в сторону заросшей желтеющим ивняком быстрой речушки. Свежий вечерний воздух касался разгоряченных дорогой щек, желтая мелкая листва, трепеща, осыпалась на остывшую осеннюю землю, а вода безвестного притока великого Амура журчала столь приветливо, что Семенов не выдержал.
Он молодецки спрыгнул с лошади, вошел в прозрачный поток, нагнулся и принялся неторопливо, наслаждаясь каждой секундой жизни, плескать в разгоряченное лицо прозрачной, почти ледяной водой.
– Только не пейте, поручик! – весело окликнул его Энгельгардт. – А то простынете и не исполните своей исторической миссии!
– Угу, – со смешком отозвался Семенов, набрал в ладонь и глотнул вожделенной влаги и тут же услышал характерный сухой щелчок.
Вода в полутора саженях от поручика вздыбилась и обдала его с ног до головы веером холодных брызг. Семенов оторопело моргнул: вдоль берега прямо к нему течение медленно сносило лежащего лицом вниз есаула Чагадаева, и от черной косматой папахи его во все стороны растекалось бледно-розовое кровавое пятно.
– Хунгузы! – яростно заорал кто-то, и Семенов пришел в себя и кинулся к лошади.
– Справа!
Над ухом взвизгнула пуля, и лошадь Семенова всхрапнула, встала на дыбы и тут же рухнула набок, хрипя и брызгая кровью. Он растерянно огляделся по сторонам, словно ища хоть какой-нибудь поддержки, и сразу же увидел: поздно. Трое ушедших вперед казаков, да и сам начальник экспедиции, лежали на том берегу в абсолютно немыслимых для живого человека позах.
Семенов кинулся к агонизирующей лошади, сорвал притороченную к седлу винтовку, вставил обойму, передернул затвор, и тут же со всех сторон – и справа, и слева от него – показались всадники, а вода в реке буквально вспенилась от пуль.
Он бросился в сторону, под защиту ивняка, но его тут же нагнали и ударили чем-то тяжелым в затылок. В глазах у Семенова брызнули фиолетовые искры, и он покатился по каменистой земле… но тут же заставил себя встать и развернуться к врагу лицом.
Нагнавший его хунгуз теперь висел ногой в стремени, а его лошадь, беспрерывно всхрапывая и переступая ногами, медленно волокла безвольно раскинувшего руки хозяина головой по камням.
У реки снова заулюлюкали, и Семенов кинулся к лошади хунгуза, освободил стремя, вскочил в седло и пустился берегом речушки прочь от Амура.
«В Айгунь! – билась в голове одна-единственная тревожная мысль. – В консульство!»
* * *
Курбан так и не сумел объяснить себе, зачем вмешался и выстрелил в хунгуза. Но дело было сделано, и русский уехал, а хунгузы, быстро собрав оружие и лошадей и подобрав единственного убитого аньду, исчезли в сумерках так же стремительно, как и появились.
«Проверить? – подумал Курбан. – Может, будет знак?»
Внимательно прислушавшись к удаляющемуся стуку копыт, он осторожно спустился к реке и начал обходить русских – одного за другим.
Это определенно были воины – точь-в-точь как предсказал бабушке Тигр, и они были мертвы. И только один, с красивой окладистой бородкой, сумел отползти в сторону и забиться в ивняк. Курбан перевернул его на спину, заглянул в мутные, испуганные глаза и цокнул языком.
– Бажи? – И видя, что тот не понимает, перешел на русский: – Нацальник?
Русский судорожно глотнул.
– Моя фамилия Энгельгардт… – с трудом выговорил он, – немедленно сообщите русскому консулу в Айгуне…
Курбан достал из ножен длинный тесак и, убрав поднятую в жесте обороны пухлую белую руку, взрезал пропитанный кровью полувоенный сюртук. Осмотрел рану, покривился и сунул тесак обратно в ножны.
– Я требую, чтобы вы сообщили консулу… – уже теряя сознание, пробормотал русский.
Курбан вздохнул, примерился, оторвал русского от земли и с усилием взвалил огромное рыхлое тело на спину.
* * *
То, что оторваться удалось, поручик сообразил быстро, но столь же быстро стало ясно и то, что он заплутал. Свернув направо в полутора верстах от устья речушки и перевалив через пологий бугор, Семенов рассчитывал таким же распадком вернуться на берег. Однако ни спустя четверть часа, ни даже через час Амура так и не увидел. А тем временем вокруг стремительно темнело.
Семенов благоразумно погнал трофейную лошадь на ближайший холм, сориентировался по россыпям желтых огней русского Благовещенска и китайского Айгуня, подтвердил себе, что выбрал верное направление, и снова попытался выбраться к Амуру. Но бесчисленные холмы были разбросаны столь прихотливо, что он снова заплутал.
Он проклял все – от своего мальчишеского поступка воспользоваться услугами китайца и пересечь Амур несколькими верстами ниже главных пограничных постов до самой идеи начать новую жизнь в далекой, враждебной стране. И только через три с лишним часа, глубокой ночью, все-таки добрался до места.
Китайскую таможню Семенов нашел быстро, но убедился, что она уже закрыта, а все переправившиеся сегодня русские уже разошлись по квартирам, а то и тронулись в путь. Тогда он кинулся искать консульство, но вскоре сообразил, что понятия не имеет, где оно может находиться. И лишь увидев двухэтажное здание с густо зарешеченными окнами, он понял, что ему наконец-то повезло и это либо тюрьма, либо полицейский участок.
– Где мне найти начальника полиции? – хриплым, не своим голосом спросил он у одетого в странную, до колен, рубаху вооруженного трехлинейкой постового.
Тот качнул выбритым лбом и ответил что-то на китайском – быстро и непонятно.
Семенов чертыхнулся и попытался пройти внутрь участка, но постовой жестко отбросил его назад.
– Я русский подданный, – уже зверея, с угрозой произнес Семенов. – И на экспедицию Его Величества совершено нападение! На вашей территории! Пятеро убиты!
Постовой сделал отсутствующее выражение лица, так, словно Семенов и не существовал, и тогда поручик совсем потерял голову. Он бросился на него, схватил за грудки и, тряся изо всех сил, завопил:
– Мне просто нужен ваш начальник полиции! Ты понимаешь?!
Постовой перехватил его за кисть, повернул, и в следующее мгновение Семенов оказался на коленях, а еще через несколько секунд его подхватили и, завернув руки за спину, втащили внутрь и поволокли по узкому длинному коридору. Затолкали в маленькую, тускло освещенную комнату, обыскали карманы, отобрали все, что нашли, и так же стремительно сунули в камеру за тяжелой железной дверью.
* * *
Довольно быстро русский начал кашлять и пускать кровавую слюну, и Курбан с неодобрением покачал головой. Он уже видел, что, скорее всего, задето легкое. Быстро перебрав оставшиеся от бабушки запасы целебных трав, он отобрал несколько из них, аккуратно, чтобы не потревожить раненого, срезал с него китель и тщательно обработал входное пулевое отверстие. Теперь нужно было вытащить пулю.
Курбан развел в кане огонь, поставил греться котел с водой, достал записанные на длинных лентах розового шелка бабушкины рецепты и разложил на гладком черном валуне все ножи, что у него были. Подергал русского за красивую бороду и, когда тот открыл глаза, с трудом вспоминая все, чему выучил его когда-то русский священник, произнес:
– Спать не надо. На меня смотри, бисово отродье.
Русский непонимающе моргнул.
– Лечить надо, – пояснил Курбан и, убедившись, что русский понял, нырнул за полог – в святилище.
Оставив русского начальника в живых, духи уже дали ему знак, но он еще должен был выяснить, для чего им нужен русский – тем более живой. Курбан опустился перед статуей угасающего Будды и, молитвенно сложив руки перед собой, прикрыл глаза; некоторое время прождал и разочарованно вздохнул: откровение не приходило.
Тогда он расстелил перед Буддой гладкий гремящий кусок бараньей кожи, вымоченной в семи травах, и достал из особого мешка никогда не бывшие в детских руках альчики. Бросил и поразился: косточки ясно показали, что Будде нужен сам русский!
– Веселое сегодня настроение у благороднейшего Будды. Все шутит… – укоризненно покачал головой Курбан, кинул альчики еще раз и обомлел: кости сложились на коже самым невероятным образом, четко выстроив недвусмысленно читаемый символ «Жертва».
Курбан глотнул. Он знал, что иногда боги не удовлетворяются бараньей кровью; даже его бабушка – тогда, тридцать шесть лет назад, – смогла отыскать его в доме русского попа лишь после того, как принесла в жертву Отхан-Эхе – Матушке-огню – купленного за сорок лянов новорожденного китайчонка.
Он похолодел и, понимая, что смертельно оскорбляет этим богов, бросил альчики в третий раз – на тот случай, если вышла ошибка. Бросок был слишком силен, так что косточки раскатились во все стороны, но даже так он видел: кости снова сложились в символ «Жертва»! Вот только теперь этот символ был перевернут вверх ногами…
Это было смертельно опасно – для него в первую очередь. А потому Курбан трясущимися руками собрал и сунул обратно в мешок альчики, свернул трубочкой баранью кожу и, беспрерывно кланяясь гневно пронзающему его испепеляющим взглядом нефритовому Шакья-Мине-Бурхану, попятился прочь. Выбрался за полог и только здесь осмелился с облегчением выдохнуть. По крайней мере, теперь он точно знал, что нужно для выздоровления сидящей в статуе души-сульде.
Русский начальник был в сознании. Видя, что абориген поставил воду на огонь и даже достал какие-то пусть и исписанные иероглифами, но относительно чистые тряпки, он почти совсем успокоился.
– Там… в кителе… в кармане… – беспрерывно покашливая и пуская розовую пену, выдавил он, – там… два рубля серебром…
Курбан внимательно слушал.
– Так ты, братец, возьми их себе на водку… – закончил мысль русский и с чувством исполненного долга прикрыл глаза.
Орус-бажи был так уверен в своей начальственной власти, что нисколько не встревожился – ни когда Курбан его раздевал, ни когда Курбан, вскипятив воду, бережно обмывал его белое полное тело в отваре из семи священных трав, ни когда обкуривал его сандалом и смирной с головы до пят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50