затопленные улицы не были более проходимыми для машины…
И постамент курфюрста тоже зарос сорняками, а напротив, на крыше придворного театра, на которую указывала курфюрстская шпага, вырос куст, которого в прошлом году там не было. Сам курфюрст не изменился.
– Вы отыскали книгу? – спросил он.
– Книгу? – удивился Антон Л. – Ах, книгу. Книгу я отыскал, более того: я ее не отыскал.
– Это тоже ответ.
– Я имею в виду, – продолжал Антон Л., – что нашел книгу о книге, книгу в которой упоминается та книгу, но саму книгу я так и не нашел. Разве я вам об этом еще не рассказывал?
– Нет, – сказал курфюрст.
Антон Л. рассказал всю историю в общих чертах, поскольку предполагал, что она может заинтересовать курфюрста.
– Да, да, – протянул курфюрст, – это был мой дядя, Филипп Моритц.
– Вы его знали?
– Каким образом! – изумился курфюрст. – Когда я появился на свет он уже восемь лет как был мертв, кстати, почти день в день. Но об этом поговаривали тайком.
– Вам было известно о книге?
– Нет. О книге не шептали ничего.
– Я, честно говоря, надеялся, что вы, может быть, знали, где эта книга находится. Она, вероятно, должна была храниться в библиотеке курфюрста, если, конечно, ее не продали. Так значит, вы о ней не знаете?
– Вы глупец! – возмутился курфюрст, – Я же не могу знать больше, чем знаете вы. Вам же это говорил даже заяц.
– Значит, я должен искать.
– А разве вы еще не искали?
– Искал, – сказал Антон Л. – Сразу же после того, как я перевел этот латинский фолиант, я искал в… в Вашей курфюрстской милости библиотеке, там…
Антон Л. пальцем показал через плечо.
– Не нашли?
– Нет. Но… я не знаю; даже если бы я ее нашел… книга же совершенно пустая, она состоит лишь из чистых страниц.
– В то время, – сказал курфюрст, – в ней были пустые страницы. Никто не утверждал, что со временем в ней не проявился текст.
– Вы так считаете?
– А разве вы этого не заметили, Адам Л.?…
– Почему вы говорите Адам Л.?
– Пардон, Антон Л., разве вы этого не заметили? Это так, словно красная большая стрела, приклеенная на глобусе, и если внимательно на нее посмотреть, острие стрелы указывает прямо на вас. Неужели похоже на совпадение то, что после загадочного исчезновения всего человечества остались исключительно вы один? Что группа рассудительных людей, из которой вы не знали совершенно никого…
– Неправда, Кандтлера – поверхностно.
– Вы видите, что за связь! Вы знали одного из них, не предполагая, какая огромная тайна за ним скрыта. Группа рассудительных людей в последние свои годы стремилась проложить вам путь к книге; даже в последний день перед катастрофой последний, или лучше сказать, предпоследний член цепочки, ведущей к книге, был представлен; другими словами: катастрофа ждала, пока посылка с фотокопиями, без которой вы не могли бы продвинуться дальше, не прибыла бы в Национальную библиотеку. Неужели вы думаете, что это случайность? И то, что именно в свечной лавке было оставлено сообщение, которое направило вас на след? Не в какой-нибудь школе вождения или в парикмахерской, или в цветочном магазине, в магазине детской одежды или в страховой компании… Существовала тысяча возможностей просунуть записку в магазин, куда бы вы никогда в жизни не зашли. Но свечи вам были нужны!
– Так значит Солиман Людвиг, я имею в виду то, что Солиман Людвиг работал в свечной лавке, уже было частью плана…
– Частью красной стрелы, которая была наклеена на глобусе и указывала на вас. Более того, разве вы сами не говорили, что владелец свечной лавки доводился кузеном Солиману Людвигу?
– Да.
– Речь идет о придворной свечной лавке. Возможно, о фирме, которая уже на протяжении нескольких поколений находилась в семейном владении. Это значит, что план охватывает и более древние времена, времена прадеда-свечника Солимана Людвига и кто знает, кого еще. Книга здесь, иначе ничего бы не было. Книга должна быть здесь, иначе все было бы не более чем глупостью.
– Но где же она?
– В непосредственной близости от вас. Я точно не знаю, но предполагаю, да иначе и быть не может, книга должна быть в непосредственной близости от вас. Совсем рядом с вами. Вы ничего не чувствуете? Нет?
– Если бы меня не одолевала все время эта зубная боль, – сказал Антон Л.
– Вы едите слишком много шоколадных конфет.
– Слишком много конфет, – повторил Антон Л. – Я еще никогда не слышал, что можно съесть слишком много шоколадных конфет.
– И слишком мало витаминов, или как там называется еще эта штука. Вам нужно ежедневно к вашим косулям делать еще и салат из крапивы, иначе у вас выпадут все зубы.
– После войны, – сказал Антон Л., – я помню, моя мать иногда готовила салат из крапивы. Но вот только как его готовить, чтобы он не обжигал рот?
– Мой дорогой друг, – произнес курфюрст. – Я курфюрст, но никак не повар. Но я предполагаю, что жжение отступает, если крапиву поместить в уксус или растительное масло. Или если вы тушите ее, как шпинат. Или вы можете взять также щавель, он не жалится.
– А зубная боль – она лечится щавелем?
– Еще раз, мой дорогой друг, я курфюрст, или во всяком случае, памятник курфюрсту, но не зубной врач…
При слове «зубной врач» к Антону Л. моментально вернулась зубная боль, которая в последние недели почти ежедневно его мучила. Боль снова пронизала тело Антона Л. от верхушки черепа до колен (до самых пальцев ног: нет, это было бы слишком, до колен), словно пушистая молния. Молния пробила трещину в реальности, через которую памятник курфюрсту мог говорить. Курфюрст замолчал.
Но при слове «зубной врач» возникла, кроме того, ассоциация. За памятником курфюрсту находился, хотя уже и засыпанный, вход в придворную свечную лавку. В нескольких метрах от него – вход в дом (не засыпанный, как заметил Антон Л.), через который он довольно часто ходил. Но сколь бы часто Антон Л. теперь, то есть за время последнего неполного года, пока он был один, ни проходил мимо этого дома и мимо этого входа, он никогда не думал о том, какое значение имел для него этот вход. Все случилось несколько лет назад. Может. Антон Л. подсознательно старался ни о чем не вспоминать? Основания для этого у него были.
Антон Л. обошел замолчавший памятник и приблизился ко входу. Табличка все еще была там, гравированная медная табличка:
Кабинет находился на третьем этаже, квартира Клинтцев – на четвертом. Они пробили в потолке дырку и построили винтовую лестницу, так что минуя лестничную клетку можно было попасть из кабинета в квартиру.
Прикладом ружья Антон Л. выбил дверь и поднялся на третий этаж.
Наверное, раза три был Антон Л. на приеме у докторов-супругов Клинтцев. Если он не ошибался, один раз его лечил господин Клинтц, а два раза – госпожа Клинтц. Но намного чаще Антон Л. бывал наверху, в квартире Клинтцев. Он познакомился с супругами Клинтцами в так называемом кружке Бундтрока.
XX
Кружок Бундтрока
Антона Л. привело в кружок Бундтрока стечение обстоятельств (можно было бы сказать «оказался в кружке», рассматривая ситуацию с другой стороны). Это было году в 1970, в то время, когда Антон Л. сменил туристическое бюро Кюльманна на туристическое бюро Сантиханзера, и вот однажды, идя по городу, он встретил Йенса Лиферинга. Йенс Лиферинг ходил вместе с Антоном Л. в школу. Вместе они сдавали и экзамены на аттестат зрелости. Антон Л. не был особенно хорошим учеником. Йенс Лиферинг был вообще плохим. С чрезвычайным трудом и огромными усилиями многочисленных репетиторов он брал барьер аттестата зрелости; более того, он преодолел барьер аттестата зрелости. И сразу же после вручения аттестатов – вероятно, это соответствует какой-то внутренней закономерности – он стал одним из тех, кто говорит «с вами я не разговариваю». Вам предстоит еще переэкзаменовка. Йенс Лиферинг был очень высоким и за исключением нескольких деталей таким, кого в начале 50-х годов называли красивым мужчиной. После экзаменов на аттестат зрелости Антон Л. видел Йенса Лиферинга максимум раза два. Через год после выпускных экзаменов проводился вечер: одноклассники праздновали годовщину. Тогда пришли еще все. Йенс Лиферинг выделялся среди других, высокий, красивый и молчаливый. По нему было видно, что он молчал лишь потому, что считал недостойным разговаривать в круге, который он уже, по его мнению, перерос.
Бывшему «спикеру» класса – одновременно и классному клоуну, который и устроил эту встречу, – пришла оригинальная мысль: вызывать одноклассников по старому школьному списку и так же рассаживать их за столом. Так как Антон Л. по алфавиту следовал непосредственно за Йенсом Лиферингом, то ему пришлось рядом с ним и сидеть.
Лиферинг сказал, что изучает архитектуру.
«А правда ли, что этот факультет переполнен и виды на работу по окончании не очень надежны?» – спросил Антон Л.
«Для себя лично, – скупо произнес Лиферинг, – я вижу блестящие виды». Вопрос заключается лишь в том, чтобы доказать друзьям, что их загородные дома – сущее дерьмо. Тогда они их снесут и поручат ему построить новые.
Это произвело на Антона Л. очень большое впечатление, у него не было друзей, у которых были бы загородные дома.
На вторую годовщину выпуска Йенс Лиферинг уже не пришел. Да и Антон Л. очень скоро тоже стал этих встреч избегать.
– Эй, Л.! – сказал Лиферинг.
– Лиферинг! – ответил Антон Л.
В общем-то больше им и теперь – или именно теперь – через двадцать лет сказать было нечего. Но ведь это так: если на улице остановишься, встретив случайного знакомого (мимо которого лучше все-таки пройти, вежливо с ним поздоровавшись), то чувствуешь себя уже обязанным поговорить о том, о чем обычно в подобных случаях говорят. Это действует, конечно же, в том случае, если и собеседник придерживается того же мнения. «Пардон, вам так же хорошо, как и мне, известно, что нам нечего друг другу сказать. Посему я желаю вам доброго дня». А после этого: «Очень рад. И я думаю точно так же». Такой разговор могут себе позволить едва ли два человека из ста тысяч. А эти двое – наверное, у них бы нашлось, о чем друг с другом поговорить.
Конечно же, человеку очень печально себе признаться в том. что ему совершенно нечего сказать тому, кто стоит перед ним, и он старается отодвинуть этот позорный момент как можно дальше. Если в подобной ситуации на ум не приходит ничего, что можно было сказать, то говорят: «Может, сядем за столик в том кафе напротив?» Этим самым уже что-то сказано, и момент банкротства отодвигается на две минуты.
Кафе, в которое подались Антон Л. и Йенс Лиферинг, находилось в том же квартале, где и совершенно не известная Антону Л. в то время придворная свечная лавка (правда, на совсем другой улице, чтобы дойти туда, нужно было два раза повернуть за угол). И здесь вдруг и совершенно неожиданно выяснилось, что Антону Л. и Йенсу Лиферингу все-таки есть, что друг другу сказать. С этого и началось стечение обстоятельств.
Йенс Лиферинг рассказал, что он закончил учебу на архитектурном факультете и сдал экзамены. Антон Л. не мог удержаться, чтобы не съязвить и не задать вопрос, согласились ли его друзья снести свои загородные дома.
Иене Лиферинг отреагировал несколько уязвленно. Он занялся, сказал он, совершенно другими вещами, большими, более грандиозными вещами: планированием городов, например. В ходе разговора выяснилось, что Йенс Лиферинг принадлежал к тем архитекторам, которые за всю свою жизнь не построили ни одного дома. Йенс Лиферинг занимал какую-то должность строительного советника в каком-то министерстве, так сказать, архитектурного бумагомарателя.
Но через городское планирование Йенс Лиферинг пришел в социологию, а оттуда и в психологию, которой он, сказал он тогда, с некоторого времени интересуется больше, чем чем-либо еще. Антон Л. насторожился. В пятидесятые годы каждый, кто хотел хоть как-то отнести себя к людям одухотворенным и духовным, должен был интересоваться психологией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
И постамент курфюрста тоже зарос сорняками, а напротив, на крыше придворного театра, на которую указывала курфюрстская шпага, вырос куст, которого в прошлом году там не было. Сам курфюрст не изменился.
– Вы отыскали книгу? – спросил он.
– Книгу? – удивился Антон Л. – Ах, книгу. Книгу я отыскал, более того: я ее не отыскал.
– Это тоже ответ.
– Я имею в виду, – продолжал Антон Л., – что нашел книгу о книге, книгу в которой упоминается та книгу, но саму книгу я так и не нашел. Разве я вам об этом еще не рассказывал?
– Нет, – сказал курфюрст.
Антон Л. рассказал всю историю в общих чертах, поскольку предполагал, что она может заинтересовать курфюрста.
– Да, да, – протянул курфюрст, – это был мой дядя, Филипп Моритц.
– Вы его знали?
– Каким образом! – изумился курфюрст. – Когда я появился на свет он уже восемь лет как был мертв, кстати, почти день в день. Но об этом поговаривали тайком.
– Вам было известно о книге?
– Нет. О книге не шептали ничего.
– Я, честно говоря, надеялся, что вы, может быть, знали, где эта книга находится. Она, вероятно, должна была храниться в библиотеке курфюрста, если, конечно, ее не продали. Так значит, вы о ней не знаете?
– Вы глупец! – возмутился курфюрст, – Я же не могу знать больше, чем знаете вы. Вам же это говорил даже заяц.
– Значит, я должен искать.
– А разве вы еще не искали?
– Искал, – сказал Антон Л. – Сразу же после того, как я перевел этот латинский фолиант, я искал в… в Вашей курфюрстской милости библиотеке, там…
Антон Л. пальцем показал через плечо.
– Не нашли?
– Нет. Но… я не знаю; даже если бы я ее нашел… книга же совершенно пустая, она состоит лишь из чистых страниц.
– В то время, – сказал курфюрст, – в ней были пустые страницы. Никто не утверждал, что со временем в ней не проявился текст.
– Вы так считаете?
– А разве вы этого не заметили, Адам Л.?…
– Почему вы говорите Адам Л.?
– Пардон, Антон Л., разве вы этого не заметили? Это так, словно красная большая стрела, приклеенная на глобусе, и если внимательно на нее посмотреть, острие стрелы указывает прямо на вас. Неужели похоже на совпадение то, что после загадочного исчезновения всего человечества остались исключительно вы один? Что группа рассудительных людей, из которой вы не знали совершенно никого…
– Неправда, Кандтлера – поверхностно.
– Вы видите, что за связь! Вы знали одного из них, не предполагая, какая огромная тайна за ним скрыта. Группа рассудительных людей в последние свои годы стремилась проложить вам путь к книге; даже в последний день перед катастрофой последний, или лучше сказать, предпоследний член цепочки, ведущей к книге, был представлен; другими словами: катастрофа ждала, пока посылка с фотокопиями, без которой вы не могли бы продвинуться дальше, не прибыла бы в Национальную библиотеку. Неужели вы думаете, что это случайность? И то, что именно в свечной лавке было оставлено сообщение, которое направило вас на след? Не в какой-нибудь школе вождения или в парикмахерской, или в цветочном магазине, в магазине детской одежды или в страховой компании… Существовала тысяча возможностей просунуть записку в магазин, куда бы вы никогда в жизни не зашли. Но свечи вам были нужны!
– Так значит Солиман Людвиг, я имею в виду то, что Солиман Людвиг работал в свечной лавке, уже было частью плана…
– Частью красной стрелы, которая была наклеена на глобусе и указывала на вас. Более того, разве вы сами не говорили, что владелец свечной лавки доводился кузеном Солиману Людвигу?
– Да.
– Речь идет о придворной свечной лавке. Возможно, о фирме, которая уже на протяжении нескольких поколений находилась в семейном владении. Это значит, что план охватывает и более древние времена, времена прадеда-свечника Солимана Людвига и кто знает, кого еще. Книга здесь, иначе ничего бы не было. Книга должна быть здесь, иначе все было бы не более чем глупостью.
– Но где же она?
– В непосредственной близости от вас. Я точно не знаю, но предполагаю, да иначе и быть не может, книга должна быть в непосредственной близости от вас. Совсем рядом с вами. Вы ничего не чувствуете? Нет?
– Если бы меня не одолевала все время эта зубная боль, – сказал Антон Л.
– Вы едите слишком много шоколадных конфет.
– Слишком много конфет, – повторил Антон Л. – Я еще никогда не слышал, что можно съесть слишком много шоколадных конфет.
– И слишком мало витаминов, или как там называется еще эта штука. Вам нужно ежедневно к вашим косулям делать еще и салат из крапивы, иначе у вас выпадут все зубы.
– После войны, – сказал Антон Л., – я помню, моя мать иногда готовила салат из крапивы. Но вот только как его готовить, чтобы он не обжигал рот?
– Мой дорогой друг, – произнес курфюрст. – Я курфюрст, но никак не повар. Но я предполагаю, что жжение отступает, если крапиву поместить в уксус или растительное масло. Или если вы тушите ее, как шпинат. Или вы можете взять также щавель, он не жалится.
– А зубная боль – она лечится щавелем?
– Еще раз, мой дорогой друг, я курфюрст, или во всяком случае, памятник курфюрсту, но не зубной врач…
При слове «зубной врач» к Антону Л. моментально вернулась зубная боль, которая в последние недели почти ежедневно его мучила. Боль снова пронизала тело Антона Л. от верхушки черепа до колен (до самых пальцев ног: нет, это было бы слишком, до колен), словно пушистая молния. Молния пробила трещину в реальности, через которую памятник курфюрсту мог говорить. Курфюрст замолчал.
Но при слове «зубной врач» возникла, кроме того, ассоциация. За памятником курфюрсту находился, хотя уже и засыпанный, вход в придворную свечную лавку. В нескольких метрах от него – вход в дом (не засыпанный, как заметил Антон Л.), через который он довольно часто ходил. Но сколь бы часто Антон Л. теперь, то есть за время последнего неполного года, пока он был один, ни проходил мимо этого дома и мимо этого входа, он никогда не думал о том, какое значение имел для него этот вход. Все случилось несколько лет назад. Может. Антон Л. подсознательно старался ни о чем не вспоминать? Основания для этого у него были.
Антон Л. обошел замолчавший памятник и приблизился ко входу. Табличка все еще была там, гравированная медная табличка:
Кабинет находился на третьем этаже, квартира Клинтцев – на четвертом. Они пробили в потолке дырку и построили винтовую лестницу, так что минуя лестничную клетку можно было попасть из кабинета в квартиру.
Прикладом ружья Антон Л. выбил дверь и поднялся на третий этаж.
Наверное, раза три был Антон Л. на приеме у докторов-супругов Клинтцев. Если он не ошибался, один раз его лечил господин Клинтц, а два раза – госпожа Клинтц. Но намного чаще Антон Л. бывал наверху, в квартире Клинтцев. Он познакомился с супругами Клинтцами в так называемом кружке Бундтрока.
XX
Кружок Бундтрока
Антона Л. привело в кружок Бундтрока стечение обстоятельств (можно было бы сказать «оказался в кружке», рассматривая ситуацию с другой стороны). Это было году в 1970, в то время, когда Антон Л. сменил туристическое бюро Кюльманна на туристическое бюро Сантиханзера, и вот однажды, идя по городу, он встретил Йенса Лиферинга. Йенс Лиферинг ходил вместе с Антоном Л. в школу. Вместе они сдавали и экзамены на аттестат зрелости. Антон Л. не был особенно хорошим учеником. Йенс Лиферинг был вообще плохим. С чрезвычайным трудом и огромными усилиями многочисленных репетиторов он брал барьер аттестата зрелости; более того, он преодолел барьер аттестата зрелости. И сразу же после вручения аттестатов – вероятно, это соответствует какой-то внутренней закономерности – он стал одним из тех, кто говорит «с вами я не разговариваю». Вам предстоит еще переэкзаменовка. Йенс Лиферинг был очень высоким и за исключением нескольких деталей таким, кого в начале 50-х годов называли красивым мужчиной. После экзаменов на аттестат зрелости Антон Л. видел Йенса Лиферинга максимум раза два. Через год после выпускных экзаменов проводился вечер: одноклассники праздновали годовщину. Тогда пришли еще все. Йенс Лиферинг выделялся среди других, высокий, красивый и молчаливый. По нему было видно, что он молчал лишь потому, что считал недостойным разговаривать в круге, который он уже, по его мнению, перерос.
Бывшему «спикеру» класса – одновременно и классному клоуну, который и устроил эту встречу, – пришла оригинальная мысль: вызывать одноклассников по старому школьному списку и так же рассаживать их за столом. Так как Антон Л. по алфавиту следовал непосредственно за Йенсом Лиферингом, то ему пришлось рядом с ним и сидеть.
Лиферинг сказал, что изучает архитектуру.
«А правда ли, что этот факультет переполнен и виды на работу по окончании не очень надежны?» – спросил Антон Л.
«Для себя лично, – скупо произнес Лиферинг, – я вижу блестящие виды». Вопрос заключается лишь в том, чтобы доказать друзьям, что их загородные дома – сущее дерьмо. Тогда они их снесут и поручат ему построить новые.
Это произвело на Антона Л. очень большое впечатление, у него не было друзей, у которых были бы загородные дома.
На вторую годовщину выпуска Йенс Лиферинг уже не пришел. Да и Антон Л. очень скоро тоже стал этих встреч избегать.
– Эй, Л.! – сказал Лиферинг.
– Лиферинг! – ответил Антон Л.
В общем-то больше им и теперь – или именно теперь – через двадцать лет сказать было нечего. Но ведь это так: если на улице остановишься, встретив случайного знакомого (мимо которого лучше все-таки пройти, вежливо с ним поздоровавшись), то чувствуешь себя уже обязанным поговорить о том, о чем обычно в подобных случаях говорят. Это действует, конечно же, в том случае, если и собеседник придерживается того же мнения. «Пардон, вам так же хорошо, как и мне, известно, что нам нечего друг другу сказать. Посему я желаю вам доброго дня». А после этого: «Очень рад. И я думаю точно так же». Такой разговор могут себе позволить едва ли два человека из ста тысяч. А эти двое – наверное, у них бы нашлось, о чем друг с другом поговорить.
Конечно же, человеку очень печально себе признаться в том. что ему совершенно нечего сказать тому, кто стоит перед ним, и он старается отодвинуть этот позорный момент как можно дальше. Если в подобной ситуации на ум не приходит ничего, что можно было сказать, то говорят: «Может, сядем за столик в том кафе напротив?» Этим самым уже что-то сказано, и момент банкротства отодвигается на две минуты.
Кафе, в которое подались Антон Л. и Йенс Лиферинг, находилось в том же квартале, где и совершенно не известная Антону Л. в то время придворная свечная лавка (правда, на совсем другой улице, чтобы дойти туда, нужно было два раза повернуть за угол). И здесь вдруг и совершенно неожиданно выяснилось, что Антону Л. и Йенсу Лиферингу все-таки есть, что друг другу сказать. С этого и началось стечение обстоятельств.
Йенс Лиферинг рассказал, что он закончил учебу на архитектурном факультете и сдал экзамены. Антон Л. не мог удержаться, чтобы не съязвить и не задать вопрос, согласились ли его друзья снести свои загородные дома.
Иене Лиферинг отреагировал несколько уязвленно. Он занялся, сказал он, совершенно другими вещами, большими, более грандиозными вещами: планированием городов, например. В ходе разговора выяснилось, что Йенс Лиферинг принадлежал к тем архитекторам, которые за всю свою жизнь не построили ни одного дома. Йенс Лиферинг занимал какую-то должность строительного советника в каком-то министерстве, так сказать, архитектурного бумагомарателя.
Но через городское планирование Йенс Лиферинг пришел в социологию, а оттуда и в психологию, которой он, сказал он тогда, с некоторого времени интересуется больше, чем чем-либо еще. Антон Л. насторожился. В пятидесятые годы каждый, кто хотел хоть как-то отнести себя к людям одухотворенным и духовным, должен был интересоваться психологией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41